Ее боль и награда

Глава 2

Сергей

Только завернув ее в толстую холщевку, я смог восстановить дыхание, и пока нес невесомое тело, почти скелет, заставил себя внутренне заткнуться. Столько раз за время службы, да и по жизни мне встречались жуткие ситуации, когда несправедливость шкалила, и человек цеплялся за жизнь до скрипа зубов, ногтей, буквально вырывал жизнь по кускам из пасти смерти, а эта… уверенно стояла одной ногой в могиле, и просилась туда, но ее почему-то все не отпускали… Истерзанное тело, похудевшее до безобразия, хотя грудь не успела сдуться как у анорексичек, кричало о помощи, просило пищу, витамины, калории! Смуглые ореолы сосков и торчащие бедренные углы… вызвали во мне дикую смесь из похоти и неврастении по поводу того, как она довела себя до такого состояния… Клоками выстриженные волосы обвисли мокрыми шлепками на проступивших ключицах… Жуть!

Вымок с ней сам, но все же уложил, поставил ей глюкозу. Натянув сухие брюки и набросив мокрые на спинку стула у камина, возвращаюсь к ней и неожиданно понимаю, что слышу неразборчивую речь…

- ORAC 006… процедурное расширение SQL…

Присаживаясь на край постели, внимательно рассматриваю лицо, которое девушка хмурит, с кем-то объясняется в тревожном бреду. Остывая от неожиданной плотской истерии, я приподнимаю край одеяла, движимый недавним воспоминанием об обнаженном теле… не ошибся! Низ живота пересекает небольшой свежий рубец, очень напоминающий след от кесарева сечения. Значит, она не просто так «загорала» в отдельном боксе больничного крыла. Капая кровью от пробитого плеча, я ломанулся от заднего входа не в морг, как подумал, а в гинекологическое отделение… Но почему она лежала отдельно от других? Если только знаменитая болячка с непереводимой аббревиатурой, но в последние годы даже к таким, обреченным на скорую кончину, не относятся так паршиво, как говорили и вели себя с ней, только родившей… В голове пытается сложиться паззл из разрозненных фактов, которые никак не укладываются в единый событийный ряд. Если ее кесарили, то где ребенок? Если был ребенок, была операция, то почему за ней ухаживали как за «трупом»? Что вообще не так с этой молоденькой девчонкой, что выглядит как потрепанная старуха? И почему она шепчет сейчас фразы, какие я слышал только в своем собственном лендинге, за «золотые» головы таких как мы правительства многих стран отдали бы последние госштаны, чтобы заполучить себе лучших электронных гениев?

- Э-эй… - касаюсь ее плеча, пытаясь развернуть к себе лицом. – Ты о чем?

- Просто отпусти меня… нас…

Она зажмурилась, сворачиваясь под одеялом клубком, подтягивая колени и утыкаясь лицом в подушку… Жалкая, безмерно одинокая и болезненная… Интуиция мгновенна дорисовала трагический сюжет, в котором эта странная «находка» здорово кому-то насолила, а взамен судьба добавила ей остаться без ребенка. Что ж… и это все равно не повод для смерти такой, как она. Она кажется мне уникальной, одной единственной такой, не похожей на других и вовсе не от того, что бормочет фразы айтишника.

Натолкавшись до отвала жирным варевом, я подбросил дровишек в печь и долго раздумывал, о чем говорить со своей «добычей», когда та придет в себя. Она ведь оклемается? Обязательно оклемается, иначе и быть не может, потому что своим похищением я кардинально поменял ее жизненный спринт, и судьба какое-то время не сориентируется, как вновь творить над ней пакости. Она слабо бормотала и всхлипывала, но меня все же опрокинуло в сон, тревожный, но увы, не пустой.

* * *

Багряное зарево над низким кустарником все еще полыхало позади, оставляя за моей спиной массу вспышек в сознании, пополняя память яркими и жуткими сюжетами не простой службы. Песчаная буря медленно катилась с запада, и воздух тяжелел, приправленный вечерней прохладой, запахом жженого дерева и моря. Не знаю, почему моря… Оно так далеко, я видел его не раз, когда проходили на вертушке над холмами, но именно оно запомнилось здесь, как недостижимое благо. Синее, бескрайнее, как испытания, которым нет конца. Любая влага воспринималась в безжизненной пустыне благом, сменой сюжета, но до моря я не добрался ни разу.

Лязгнув креплением автомата, вновь набросил его на плечо, поверх боекомплекта в ранце. Компас на запястье потух, разбитый циферблат больше не мог выручить меня, и ориентироваться приходилось по редким звездам, поглядывающим сквозь надвигающуюся мглу. Спустя час я залег под раскидистым колючим кустом, набросив сверху плащ. Песок и ветер выли за моей спиной, а я, зажмурившись, воскрешал в памяти, как впервые увидел ее. В летнем платьишке с пышными рукавами-воланчиками, она шагала, бодро размахивая сумочкой и улыбалась всему вокруг, даже хмурому профессору, который так и не смог противопоставить ей ничего из стандартного набора для «завала» на экзамене. Из девчонок она лучшая на курсе, а я раздолбай, хоть и выпущусь в этом году. Мы с приятелем стояли и любовались ею, нашей однокурсницей, плотно потея под кителе с лейтенантскими звездочками. Сегодня курс «ракетчиков» разведки сдавал последний в этом году экзамен, по мировой литературе, поэтому немногочисленным девчонкам разрешили прийти не в кителях… Как же пахла сирень, как сходило с ума солнце, и зелень сияла в лучах сочным изумрудным цветом!

Это тогда, в моей по-юношески прекрасной весне я был счастлив от одной ее улыбки, но в моем сне я уже заранее знал, что, коснувшись нежной руки, будто в первый раз, образ начнет расплываться и таять на глазах в розовой дымке песчаного пожара, похоронившего под собой мою молоденькую жену, немного располневшую от предстоящих родов, и ее румяные щеки с ямочками начнут превращаться в безобразные раздутые кровавые пузыри… И я никогда не смогу себе простить наивной уверенности и тупорылой отваги, когда мы оба, словно опаленные дурацкой преданностью, смеясь, передали свои контракты в пластиковое окошко. Мы сами подписались на это, на будущую смерть, которая чудесным образом обошла меня, поразив раз и навсегда горечью утраты.

Здесь не бывает яркой зелени. Слишком жарко, и солнце не щадит даже колючий терн, единственное дикорастущее нечто на песке. Не бывает спасительных дождей, чтобы по камням стекали мутные ручейки. Редкий грозовой фронт приносит немного влаги, которая впитывается в потрескавшийся грунт в мгновение ока. Не бывает неудачных разведчиков, бывают только мертвые… Да уверует слабый, да прозреет слепой… Я никогда не был праведником, святошей от мира сего либо кем-то еще, заслуживающим жалости! Каждый гребаный день своей грязной жизни «после» я становился злее, грубее и изворотливее, ведь она, моя смерть, жрала все громче надо мной, придумывая замысловатые эпизоды, выставляя подножки на каждом шагу. А я молил, просил, надрывался до дрожи в жилах, чтобы прекратить топтать эту землю. Не мою! Не для меня! Каждый гребаный сон я просил прервать мои муки, но там, надо мной, слышался лишь ехидный смех. И мне бы потягаться с ней, поганой сукой, но снова подвернулся человек, который цеплялся за жизнь, сам не зная, для чего. И я, выходит, цеплялся за него, все еще сомневаясь в правильности своего неуемного желания умереть.

Я все еще жив, увы… рядом слышится всхлипывание, и меня кто-то теребит за руку… разлепляя свинцовые веки, понимаю, что девица рядом извивается, пытаясь вырвать свою ладонь из моей… Расслабляю пальцы, выпуская «жертву». Она недовольно хмурится, инстинктивно потирая руку, но смотрит не столько с укоризной, сколько с интересом.

- Извини… - хрипло выдавливаю, переворачиваясь на бок и приподнимаясь на локте. Плечо воет от боли, но так даже лучше. Скалюсь, не скрывая своего настроя.

Разглядываю ее с минуту, отмечая, что девчонке явно пошло на пользу вчерашнее купание и капельница. Растрепанные волосы обрамляют худое лицо, но глаза больше не выглядят такими до умопомрачения отрешенными. На тонком прямом носике притаилась россыпь крошечных веснушек, и губы порозовели. Она мирно кивает, отводя взгляд своих бездонных глаз. И как ей удается это? В который раз ловлю себя на мысли, что мне заходит это ее глупое и неуместное смущение!

- Что ты закончила? Где училась? – вопрошаю, пытаясь скорчить некоторую серьезность.

Опешив от неожиданности, она открыла рот… Взгляд стал пронзительным и осмысленным.

- Зачем… эта информация?

- Ага… Понимание возвращается. Это хорошо, девочка, значит, с мозгами у тебя полный порядок. – усмехаюсь, почесывая отросшую щетину. – Так ответишь? Болтаешь во сне… Интересно… - не оставляю ей выбора.

- Менеджмент, - выпалила, не теряясь.

- И какова же цель создания компании? Стратегическая, скажем, долгосрочная?

- Эмм… Странный вопрос. Прибыль, может, миссия, ценности… - в этот момент ее лицо напомнило скорее школьницу, потерявшуюся у доски с ответом: едва нахмуренные брови, губы бантиком. Палишься, малышка, на раз-два.

- Врешь ты фигово. – честно киваю.

- Врать не фигово не должна. – обиженно, но к моей радости вовсе не бесцветно. Мне удалось ее зацепить хоть таким несуразным разговором.

- Мне ты вообще ничего не должна. Я спросил по делу. Рации намочил, схемы подкисли, но есть паяльник. Перебрать бы, - слегка прищуриваюсь, хотя ловлю себя на этой мысли и пытаюсь подавить эту дурную привычку.

- Почему сам не сделаешь?

- Очки разбил.

- Врешь. Рации намочил, очки разбил… Со мной при этом ошибок не допускаешь. Не стыкуется паркинсональная рассеянность и профессиональная лежка в глуши. – она томно вздыхает, приподнимаясь на локтях, оборачивается.

Мы усмехаемся одновременно, удовлетворенно ставя в сознании друг другу один-один. Ну, да, не дура, и слава богу, что так. Так даже интереснее!

- У тебя проблемы с чем угодно, но не со зрением. – констатирует.

- Идентично. Есть будешь?

Кивает, но поднимаюсь с постели я, грозно глянув на меня.

* * *

Сергей

И чем бы я мог позволить себе заняться, когда оба глаза и мозги воспаленным пучком были прикованы к методично скачущим по клавишам пальчикам? Длинным, слишком тонким, чтобы казаться человеческими, однако, запястья тоже были изящны. Из-под клубка одеяла, она опустила одну босую ногу на изгиб деревянного подстолья старинного кресла, и на той тоже мои глаза сползали растопленной смолой по узким щиколотке и стопе. Нет, это не могла быть просто худоба… Тонкокостная девчонка поражала плавностью движений, какой-то манерной аккуратностью и точностью действий. Где-то внутри себя я тихо заткнулся по поводу того, что она, не теряясь, припаяла иглой наспех сдернутую мной микросхему и с умным видом подключила обе рации к модему. Сразу на дальнюю гражданскую сетку диапазона! Даже не спрашивая, что это и зачем!

Ох, и снова накатывает… Остатки разума шныряют под черепной коробкой с дикими воплями «Это умелый сетевик! Не просто экзешник! Она «крякает» чаще, чем ты дышишь!», но внутри, под ребрами что-то теплеет, ширится, жмется кверху, к сердцу… Какое-то уникальное ощущение от ее присутствия и внешнего вида, а еще от ее молчания, тихого горя внутри. Не сомневаюсь, что горя. Живая девка, настоящая, глазки вон как горят! Как можно было переть на горбу умирающую бабу, а спустя пару суток заиметь собственного ручного юзера? На счет «ручного», это еще пощупать надо, а вот про навыки девчонки… и спорить не буду.

- Готово, - аккуратно обнимает себя за плечи длиннющими ладонями, а глазами указывает на мерно мигающие огоньки на экранах раций…

- Так просто, - констатирую, ловя ее эмоции. Усмехаюсь. Все еще черные и горькие, но в них не чувствуется больше каменное безразличие. Вероятно, это ее благодарность за подаренное время? Ну, или очередной иррациональной приступ.

- Не спрашивай. – едва наклоняет голову, потухая глазами. – Что еще от меня нужно? - Молчу, тупо скользя взглядом по тонкой шее. Под бархатной кожей просвечивают венки, и кажется, я никогда не видел более трогательной девицы, сонно хлопающей усталыми глазами. - Тебе не зайдет секс с больной и чуть живой, мне проще…

- Не проще! – рявкаю, вовсе не желая услышать очередное про «сдохнуть». – Отлежишься, перелет, отдам документы и отчалишь на все четыре стороны. – грозно рычу.

- Так просто?

- Проще некуда. Я понял, что ты какая-то там клуша выдающаяся, за которой куча народу гоняется, так вот за мной тоже! Одновременно не клюнут. Да и мне нет дела, если честно, - потираю переносицу, сбрасывая так некстати нахлынувшие воспоминания. – У каждого свой консерн.

- Тогда можно… еще поесть? – украдкой, словно выпрашивая большую сумму денег, но при этом жутко стесняясь.