Острова на реке

7

К Чижову она решила нагрянуть без предупреждения; почему-то чутье ей подсказывало,  что такой вариант наиболее предпочтительный. Не сомневалась  она и в том,  что договориться с ним ей будет не трудно.  На чем базировалась эта уверенность,  определить ей было довольно трудно, но  Надин  всегда доверяла своему чутью больше,  чем своему разуму.  В сущности подлинным и главным своим умом она и считала интуицию; что же касается  непосредственно  работы серого вещества по производству мыслей, то к этому виду деятельности она относилась достаточно скептически и иронически и не придавала ей большого значения. И вовсе не оттого, что считала себя не слишком умной, наоборот, на ум она как раз никогда  не жаловалась,  но именно потому и не жаловалась,  что не часто прислушивалась к его голосу.

     Она поднялась по лестнице;  навстречу ей,  сломя голову,  неслись кавалькады студентов,  и у Надин невольно всплыли воспоминания о своей студенческой молодости.  Что  ей дало высшее образование,  какую лепту оно внесло в ее жизнь, -  это один из тех для нее  вопросов,  на  которые ответить ей труднее всего.  Что больше всего удивляло её в этой ситуации, так это то,  что она самостоятельно, без всякого внешнего принуждения выбрала для себя карьеру инженера, должна была работать в пропитанном  запахом металла и отработанного масла цеху.  До сих пор она не может забыть,  как плохо ей стало, когда будучи на практике, она впервые оказалась в огромном, с выстроившимися в ряды станками, помещении. Неужели было время,  когда она всерьез помышляла о том, чтобы вступить на это поприще.  Как знать,  может быть для того, чтобы никогда больше не переступать заводской порог, она и удрала из этой страны. Как бы то ни было, но жизнь смилостивилась над ней в этом вопросе и не позволила совершить роковую ошибку,  уберегла от абсолютно враждебного ей  мира, который рано или поздно, но непременно погубил бы ее, если не физически, то морально и духовно.

     Ну, хватит воспоминаний, оборвала цепочку мыслей Надин. Она стояла перед дверью кафедры,  рядом на стене висела табличка с надписью: "Заведующий кафедрой,  доктор  философских наук Чижов Леонид Аркадьевич". "Ну что ж,  сейчас посмотрим, какой из тебя получился философ", - едва слышно проговорила она.

     Она узнала его сразу,  несмотря даже на то,  что он стоял  к  ней спиной. Но эту большую голову с огромной поляной плеши,  переходящую в маленькие хилые плечи, эту согбенную спину спутать ни с кем и ни с чем было практически невозможно.

     - Чижик, - негромко позвала она.

     Он обернулся и посмотрел на нее.

     - Надя,  - радостно сказал он и еще более радостно  улыбнулся.  - Это ты?

     - Вообще-то я, хотя у философа могут быть и другое мнение на этот счет.

     - В данном случае наши мнения совпадают.

     - Я вижу, ты не слишком удивлен моим появлением.

     - Но  мы  же  договаривались встретиться через двадцать лет.  Они прошли - и вот ты здесь.  Чему же тут удивляться, все, наоборот, абсолютно закономерно.

     - В самом деле, ты настоящий философ. Я даже не знаю, что тебе на это возразить.

     - Если не знаешь, не возражай.

     Вся кафедра, забыв про свои дела, внимательно прислушивались к их диалогу. И Надин и Чижов одновременно заметили,  что оказались в  эпицентре внимания.

     - Пойдем, поговорим, - взял Чижов Надин за руку.

     Они вышли на улицу. Неподалеку находился небольшой сквер, и они, отыскав свободную скамейку, примостились на ней.

     - Неужели ты действительно ждал меня?  - спросила Надин. - Откровенно говоря, даже не верится.

     - Ждал.

     - Но почему,  зачем,  у тебя своя жизнь, ты профессор, зачем тебе я?

     - Понимаешь,  Надюша,  в некотором смысле то лето определило  всю мою жизнь. - Чижов задумчиво посмотрел куда-то в даль. - Я вдруг впервые осознал себя в каком-то совершенно новом качестве. Раньше я думал, что я - это просто я, человек, который живет, чего-то хочет, к чему-то стремится.  Я не выделял себя из окружающей среды, я был одним из листиков на дереве и ничем не отличался от своих зеленых собратьев. Я даже не знал, что надо себя выделять, что я - это я - единственный и неповторимый и что моя задача - понять, в чем суть моей неповторимости.

     - Но что же тебя подвинуло на сей подвиг?

     - Трудно сказать.  Очень многое:  наши бесконечные разговоры, моя безответная любовь... Ты понимаешь, о чем я говорю.

     - Понимаю, Леня. - Она дотронулась до его руки.

     - Именно это чувство,  вернее та боль, которую  она тогда порождало, и заставило меня  впервые  по-настоящему  ощутить самого себя.  Конечно,  что-то такое проскальзывало и раньше; могу тебе признаться, что больше всего на свете я тогда ненавидел зеркала, потому что они беспристрастно отражали всю мою неприглядную внешность.  Разве можно было бы с такой внешностью рассчитывать, к примеру, на успех у женщин. А я же мечтал почти исключительно только об этом.  И вот когда на даче я  столкнулся  с собственными страданиями,  я вместе с ними обрел и себя.  Это были очень глубокие ощущения; я многое еще не понимал, о многом не догадывался,  но уже чувствовал, что становлюсь другим. Каким другим - я еще не знал, да и меня в тот момент этот вопрос даже и не очень беспокоил, сама новизна того, что случилось, стала для меня главным событием. И именно в тот момент я осознал, что изучением этого нового своего состояния и станет основной заботой моей жизни.

     - И насколько ты преуспел в этом изучении?

     - Я не могу ответить тебе на этот вопрос,  не потому что не хочу, а потому,  что одним словом об этом мне скажешь.  Я понял одну простую вещь:  нельзя просто и коротко говорить о сложном и длинном. Иначе получается полная чепуха; вместо того, чтобы внести в вопрос ясность, он становится еще более запутанным.

     - Ты прав, Леня, - охотно согласилась Надин и снова коснулись его запястья. - Вот поэтому мне хочется, чтобы ты порассуждал на эти темы. Я хочу собрать всю нашу кампанию вновь.  И практически уже все согласны. Ты приедешь?

     Она увидела,  как  словно  два  маленьких фонарика,  зажглись его глаза.

     - Приеду.  У  меня, правда, сейчас масса дел на кафедре.  Но черт с ними, это гораздо для меня важней.  Скажу, что мне нужно уехать по неотложным личным проблемам.

     - А если не отпустят?

     - Значит,  подам заявление об уходе,  - решительно проговорил Чижов.

     - Но стоит ли ради того,  чтобы побыть несколько недель со своими старыми друзьями, ломать карьеру?

     - Карьеру? - Чижов пожал плечами. - Я никогда не делал карьеры.

     - А что же ты делал,  ты же стал все-таки профессором, заведующим кафедры?

     - Я просто жил.

     Надин вдруг почувствовала,  как пропал у нее интерес к разговору. Ей  было  приятно сидеть в этом скверике с Чижовым,  ей было любопытно слушать его,  но эти два удовольствия можно отложить на потом. Она получила его согласие приехать к ней, а больше ей пока ничего не нужно.

     - Но ты мне ничего не рассказала,  как ты жила все это время. Как у тебя дела, чем ты занимаешься?

     - А важны ли такие мелочи,  - улыбнулась Надин.  - Что они скажут тебе обо мне? Я не собираюсь ничего от тебя скрывать, но давай отложим этот наш разговор на потом. У нас будет для него еще достаточно времени. Ты не возражаешь?

     - Вовсе нет,  мне даже нравится твой взгляд на такие  вещи.  Могу признаться, мне это действительно не очень интересует,  скорей я задал этот вопрос из вежливости.

     - Я так тебя и поняла, - сказала Надин, вставая. Чижов тоже встал со скамейки и его голова теперь была на уровне ее плеч.  -  Жди  моего звонка, Ленечка, - сказала она и, слегка наклонившись, коснулась губами его шершавой, не очень тщательно выбритой щеки.

     Домой Чижов приехал на часа полтора позже,  чем всегда. Обычно он переступал порог  квартиры в точно отведенное время,  минуту в минуту. Он шутил,  что по нему, как в свое время по Канту, можно сверять часы. Такую  пунктуальность  он проявлял совсем не ради эпатажа, просто точность помогала выстраивать ему жизнь, четко делить ее на циклы, отрезки,  промежутки,  абзацы.  Он знал, что коллеги уважали его за это качество, хотя за глаза нередко и подсмеивались над ним.  Но на насмешки он не то не обращал никакого внимания,  убеждая себя, что относится к ним абсолютно спокойно,  как к неблагоприятному прогнозу погоды. Но сегодня он сломал свой привычный график; к изумлению своих сотрудников  раньше обычного  срока ушел с работы, а теперь вот и позже возвратился в семью.  Такая задержка случилась потому,  что по пути он зашел в какой-то встретившийся ему по дороги пивной бар и осушил  в темном,  как преисподняя,  прокуренном и до омерзения замусоренном подвальчике пару кружек.  Ничего такого с ним не случалось лет 15-17,  он даже  не мог припомнит,  когда в последний раз посещал подобные,  явно предназначенные совсем не для такой, как он, публики заведение. И хотя он не был пьян,  ощущал довольно сильное кружение головы.

     Не успел он войти в квартиру,  как к нему бросилась жена.  Тут же выскочили дочери - 14 и 16 лет.  Хотя они не были двойняшками, обе они чрезвычайно были похоже друг на друга и что самое печальное - и на него.  И  когда он смотрел на них,  то неизменно ощущал свою вину за то, что именно его гены стали скульптурами лиц и фигур его детей.  Девочки были такими же некрасивыми и малорослыми,  как и он сам,  но если  для него - мужчины и философа - это было только полбеды, то для них некрасивость могла в будущем вылиться в полную жизненную  катастрофу.  Причем,  ни та, ни другая особыми успехами в школе не блистали, а потому, когда Чижов думал о том, что их ждет впереди, у него становилось тяжко на душе.

     - Что случилось?!  - высоким тонким голосом воскликнула  Нина.  - Где ты задержался?

     Чижов посмотрел на нее, не зная, как отвечать на поставленные перед ним абсолютно закономерные и в общем-то несложные вопросы.  Если сказать, что он был в пивбаре,  то она просто не поверит,  решит, что эта самая его неудачная за всю их совместную жизнь шутка.  Но и правду говорить не хотелось, она, эта правда, принадлежит только ему, и жена не имеет к ней никакого отношения. Пока он добирался до дому, он так и не продумал линию своего поведения и сейчас вынужден был импровизировать. Но он знал,  что импровизации ему всегда даются с большим трудом и получается неудачными.  А потому ничего хорошего от предстоящих объяснений он не ждал.

     Чижов ничего не ответил,  не торопясь, снял ботинки, сунул ноги в домашние тапочки, прошел в комнату, опустился в кресло и включил телевизор.  Жена проследовала за ним и,  посмотрела на загоревшийся экран, затем с изумлением перевела взгляд на мужа - телевизор он смотрел также редко, как и задерживался с приходом домой.

     - Леонид,  что случилось,  ты мне можешь ответить на простой вопрос? -  Обычно  дома  она называла его Леней, и только, когда не слишком часто, они показывались вместе на людях, официально именовала его полным именем.

     - Ничего не случилось, все в порядке, - отозвался он.

     - Ты что думаешь,  я слепая,  я же вижу, что что-то произошло. Ты знаешь, тебе меня не обмануть.  Когда ты задерживаешься даже  на  пять минут, то обязательно звонишь.

     - Я не собираюсь никого обманывать, и ты знаешь,  я вообще никогда не обманываю.  Дай посмотреть телевизор,  очень интересная передача. - Он сделал вид,  что действительно внимательно смотрит телевизор,  хотя на самом деле,  поглощенный своими мыслями,  даже не понимал,  что там происходит.

     - Никакой  телевизор ты смотреть не будешь,  - решительно сказала жена. - Взяв пульт, она выключила его, тем самым, лишив мужа последней, хотя и эфемерной защиты. - Говори, что случилось, в чем дело?

     Надо ей что-то объяснить, все равно это также неизбежно, как ночной сон,  подумал он.

     - По-видимому, скоро я ненадолго уеду.

     - Уедешь, куда уедешь?!

      До чего же она агрессивна,  в каждом ее слове  заключено  просто невероятное количество  агрессивной  энергии.  И  на его несчастье вся она, словно тропический ливень, обрушивается на него, на тихого мягкого человечка вот уже на протяжении восемнадцати лет.

     - Меня пригласили погостить, - негромко произнес он.

     - Тебя,  погостить.  - Продолговатые и узенькие глаза Нины  вдруг превратились в два почти идеальных по форме шара.

     - А можно узнать, кто тебя пригласил погостить?

     - Одна старая знакомая.

     - А у этой старой знакомой есть имя, фамилия.

     - У всех есть имя и фамилия, - неохотно ответил он.

     - Но,  может быть,  тогда ты их назовешь, - вкрадчиво проговорила жена.

     Он понимал,  что  приперт к стенке,  потому что произнесенное имя сыграет роль выдернутого запала, после  чего  произойдет  немедленный взрыв. Много лет назад, когда они только что поженились, и он пребывал в некой розово-голубой эйфории,  что наконец-то нашлась  та,  которая, несмотря на  его  лилипутский  рост  и страшную физиономию, оказала ему честь стать его женой,  неосторожно рассказал ей и том лете  и  о  том сильном  чувстве,  которое мощными факелом зажглось тогда в нем.  Уже к концу рассказа, наблюдая, как меняется выражение ее лица, он понял, что допустил  непростительную ошибку, и ему не следовала приступать к этому историческому повествованию. Но ему так хотелось быть искренним,  так хотелось, чтобы женщина, ставшая, по крайней мере, по своему формальному статусу самым близким ему человеком, как можно лучше представляла, чем он жил и живет.  Когда он кончил свой рассказ, с ней случилась истерика, на его голову посыпался град упреков. Он стоял перед ней подавленный,  не зная,  что сказать,  что предпринять; все это было совершенно неразумно; разве можно ревновать к той, кого он полюбил еще до встречи с ней.  Но логика тут была совершенно ни причем,  позднее он понял, что на самом деле эта была защита территории;  прошлое  проецировалось на будущее,  его предупреждали,  что если еще с ним приключится такое, реакция будет гораздо покруче.

     - Так ты мне все-таки скажешь, как зовут твою старую знакомую.

     - Надежда Король.

     - Так я и знала, что это она, - явно удовлетворенная своими провидческими способностями произнесла жена.  - Я давно ждала ее появления. Узнала,  что ты стал профессором,  что тебя знают за границей, что там печатают твои статьи - вот и прискакала за добычей.

     Чижов удивленно посмотрел на нее, предложенная женой версия событий была  для  него несколько неожиданной и главное представлялась ему абсолютно нелепой.

     - Это глупо, - сказал он, накаляясь.

     - Тогда зачем же она явилась,  не было двадцать лет, а вот теперь на те вам.

     - Пришла, чтобы повидать меня, чтобы пригласить провести время на её даче. Мы все-таки старые друзья.

     - Вот именно. Когда урожай созрел, она явилась за ним.

     - Это я-то урожай. Ты посмотри на меня.

     - А что мне смотреть, я тебя итак всего знаю. Ты по дурости вообразил, что ты ей нужен, твои регалии ей потребовались.

     - Глупости!  - Он почти физически ощущал, как наполняется, словно кувшин водой, злостью. - Ты бы видела, как она одета, как замечательно выглядит. Да мои регалии ей сто лет не нужны.

     - Да женщине,  особенно такого лопуха, как ты обмануть пуще простого. Лучше скажи, чем она занимается?

     - Я не спрашивал.  Да и какая разница,  она мой старый друг – вот что для меня важно.

     - Ему не важно!  Какой же ты болван!  Женщина хочет его увести, а он даже не понимает,  что его одурачивают. А может, ты и сам не против уйти от нас.  Поглядите, девочки на вашего папу, очень может быть, что совсем скоро у вас не будет больше такой счастливой возможности.

     Чижов взглянул  на дочерей,  они сидели рядом на диване  и внимательно, словно урок в школе перед контрольной,  слушали разговор родителей.

     - Никуда и ни к кому я не собираюсь уходить,  - решительно произнес он больше для дочерей,  чем для жены.  - И не надо мне приписывать то, чего нет. А вот к ней на дачу я поеду. Я имею на это полное право, я  хочу повидаться со своими друзьями,  которых  не видел ровно двадцать лет.  И никто мне запретить их увидеть  не может. - Закончив тираду,  он посмотрел на жену и заметил, что его уверенный тон произвел некоторое впечатление на Нину.  Он подумал, что скорей всего она попытается сейчас сменить тактику. А значит, ему следует быть настороже.

     - Ты поедешь на дачу. Хорошо. Ну а мы, что будем делать мы?

     - Вы останетесь дома.

     - Вот как,  смотрите девочки,  какой у нас замечательный отец. Он будет во всю развлекаться на даче,  а вы будете жариться в этой жаровне-квартире. А почему бы тебе не взять нас с собой?

     - Я поеду один, - сказал Чижов. - Жена права, девочкам будет хорошо на даче,  но если он возьмет их с собой,  то для него поездка потеряет всякий смысл.  Он там, как и здесь, окажется узником своего семейства. Он много  раз жертвовал своими интересами и желаниями ради них,  пусть один раз они сделают то же самое ради него.  Он видел, что жена готовит очередное патетическое высказывание, и решил опередить ее.

     - Нина,  мне надоел этот разговор, я все решил, и ты ничего не изменишь. Уже поздно,  лучше давай спать. У меня завтра много дел. И вообще, я хочу есть.

     Он действительно  только  сейчас  почувствовал голод,  хотя после встречи с Надей так разволновался, что пропустил обед.

     - Покорми меня, - почти приказал он.

     Нина, удивленная тем,  что ее такой покладистый муж, проявляет на этот раз,  как ей казалось, несвойственную ему решимость, покорно поплелась за ним на кухню. Чижов же ел остывший ужин и улыбался про себя. Он удивлялся и восхищался тем,  что ему удалось проявить столько твердости. Неужели в нем так сильно разгорелось желание побыть рядом с Надей, что оно буквально заставило его изменить свой характер, надеть на его мягкую, даже дряблую плоть металлическую кольчугу. Конечно, поединок им далеко еще не выигран,  это только первый раунд и то,  что Нина его проиграла, заставит в следующем удвоить натиск. Он знает, ее манеру вести бой,  она будет искать самое уязвимое у него место, чтобы как можно сильнее нанести удар по нему. Но сегодня впервые за восемнадцать лет их супружества он понял, что вполне способен отражать ее атаки. На самом деле внутри него гораздо больше решимости,  чем он  предполагал. Теперь он может признаться себе,  что когда входил в квартиру,  то отнюдь не был уверен, что отправится в гости к Нади; сейчас же в этом он почти не сомневается.  По крайней мере, Нине будет крайне трудно заставить его отказаться  от этого намерения.