Алдора.

Глава 19.

Нечестно, неправильно, несправедливо! Столько невинных жизней бесполезно, безмолвно гибнет из-за простой, человеческой несправедливости. Лаверна… Разве богиня воровства заслужила такую жизнь? Разве сиротство обязывает ее жить на улице без гроша в кармане? Нет. Так почему? За что, за какие такие преступления? В очередной раз скрипнув то ли от холода, то ли от бессилия зубами, я уже собиралась шагнуть во двор, как почувствовала, что мне на плечи опускается теплая, мягкая ткань. Сзади кто-то стоял…Я резко обернулась, готовая обороняться в случае чего, но встретилась со знакомыми глазами младшего Одинсона, разглядывающего меня из-под припорошенных ресниц.

– Думала от меня отвязаться? – почти что ласково спросил он, поправляя свой плащ на моих плечах. – Зря.

От бархатистого, мягкого голоса по телу разлилось тепло. Я улыбнулась краем губ и, поплотнее закутавшись в ткань, прошептала тихое «спасибо». Трикстер довольно ухмыльнулся и аккуратно обнял меня за плечи, словно, если окажется чуть ближе, может ненароком меня заморозить. Я же, напротив, прильнула к нему чуть сильнее, стараясь спастись столько не от холода, сколько от осадка из горечи несправедливости и остроты отверженности на языке. Каждый раз, когда я вспоминаю о прошлой жизни, внутри поселяется чувство отрешенности, словно мое место не в той золотой клетке, которую с гордостью именуют Дворцом Асгарда, а здесь, среди городских улиц, там, где я питаюсь раз в пару суток, брожу по каменным лабиринтам, спасаясь от стражи, а главное, где я – свободна. Где никто не смеет вдавливать меня в нормы нравственности и морали, где все мои границы – небо над головой, земля под ногами, да бушующее море у Радужного моста, заканчивающееся бездной.

Я крепче обняла Одинсона, обвив руки вокруг его талии, и лбом прислонилась к пластине на груди. Локи беззвучно провел рукой по моей спине, словно убаюкивая, и едва ощутимо прикоснулся сухими, потрескавшимися от ветра губами к моему лбу. Простояв в теплом кольце из рук еще пару минут, я попыталась отстраниться, но трикстер позволил отдалиться от себя лишь на расстояние согнутого локтя. Я шепотом сказала принцу, что нам пора идти, но Локи, казалось, совсем не замечал моих слов. Он только приподнял голову, вглядываясь в мои глаза, будто хотел найти там ответ на какой-то вопрос; даже не ответ, а безмолвное разрешение, и неожиданно обхватил мое лицо ладонями, стирая влагу от растаявшего на щеках снега, перемешавшуюся с солью. Одинсон словно порывался что-то сказать или сделать, но никак не решался, продолжая невесомо касаться моего лица кончиками пальцев. Хотелось понять, о чем он с таким усердием размышляет, в чем сомневается, но два омута цвета листвы оставались непроницаемы и не поддавались простому чтению. Несколько раз мне казалось, что его глаза загорались ярче прежнего, чуть ли не прожигая мое лицо зеленым пламенем, но вскоре огонь вновь притухал, сменяясь изумрудным льдом. Наконец он шумно выдохнул воздух, выпуская изо рта белое облако, и опустил руки, кивая в сторону прохода. На лбу трикстера залегла морщинка, губы сложились в ровную линию, а взгляд забегал по земле. У мужчины словно отобрали что-то очень ценное или ответили на самую желаемую просьбу категорическим отказом. Не понимая причину такой тоски, я легко прикоснулась ладонью к его щеке, заставляя посмотреть на себя. Локи тут же вскинул на меня просветлевший взгляд и вновь приблизил своего лицо к моему, выглядывая неизвестные мне эмоции.

– Локи, что случилось? – едва слышно спросила я, недоверчиво смотря в наполненные магическим огнем глаза, не в силах объяснить его поведение. Услышав мой вопрос, Одинсон вздохнул и вновь отвел взгляд, а на его лицо упала мрачная, досадная тень.

– Ничего, – прохрипел он резко осипшим голосом, снова отстраняясь от меня и убирая мою ладонь со своего лица. – Не волнуйся, Рида.

Да что с ним происходит?! Я неуверенно протянула к Локи руку, но он отшатнулся от меня, будто прикосновение могло его обжечь. Трикстер явно не в настроении…Я поджала губы и, решив не докучать принцу вопросами (на которые всё равно не получу ответов), развернулась от него и прошла во двор.

Со стороны площадка казалась пустой и безмолвной, но я знала, что это не так. Обитатели переулков знают истинную цену скрытности. Я мягко улыбнулась и, присев на корточки, достала из складок накидки пакет с хлебом.

– Ребята, не бойтесь – можете выходить, – ласково позвала я, окидывая взглядом переулок. За одной из деревянных коробок, припорошенных снегом, послышался шорох, и из-за угла высунулась маленькая светлая голова и серо-голубые глаза, испуганно разглядывающие мою фигуру. Потом из своего укрытия показалась их хозяйка: девочка лет семи, укутанная продырявленной шубой с откинутым капюшоном, в тяжелых, армейских сапогах, которые явно были ей велики. Неожиданно всё ее лицо просветлело, и девочка радостно закричала, улыбаясь красным ртом, в котором уже не хватало пары молочных зубов:

– Ребята, Тень вернулась! Тень!

Через мгновение отовсюду начали высовываться любопытные головы: из-за других ящиков, из-под толстой ткани, валявшейся на земле, из-за ближайшего угла показывались перепачканные лица, кто в шапках, кто с непокрытой головой, с растрепанными сальными волосами, обстриженные или совсем-совсем лохматые. На меня недоверчиво глядели карие, голубые, серые глаза, а через несколько секунд один из старших мальчиков, следивший за мной с крыши, протяжно, громко свистнул, засунув два пальца в рот. Как по команде, двор заполнился радостными криками и гулом, и на меня набросилось четверо счастливых детей, поваливших меня с ног на холодную землю. Я засмеялась, стараясь рукой дотянуться до каждого и потрепать их всех по голове, но они елозили, выворачивались, подныривая под моими руками и снова падали в объятия. Неугомонные…

– Ну-ну, дайте ей воздуха глотнуть! Будет вам! – раздался со стороны довольный детский голос.

Белокурая девочка тут же отлипла, слушаясь своего брата, и маленькими ручонками попыталась оттянуть от меня остальных мальчишек. Те неохотно поддались и отлипли, с двух сторон приобняв сестру за плечи. Последний ребенок всё еще висел у меня на шее, не желая ее отпускать: крохотная девочка лет четырех с черными волосами и бронзовыми глазами, блистающими не хуже жидкого золота, прижималась ко мне из последних сил. Я улыбнулась и посмотрела на ее названную семью, всё еще не отрывавшую от меня счастливых глаз: светловолосая Аманда, близняшки-непоседы Фьор и Рйег – уже давно называли друг друга братьями и сестрами, сплотившись, пока жили на улицах Асгарда.

– Айру, отпусти, – ласково попросила я, мягко похлопав ребенка по рукам. Та с усердием замотала головой, растрепывая и без того спутанные волосы, и крепче в меня вцепилась. Я засмеялась и аккуратно разъединила ее руки, передавая девочку сестре.

Встав с земли и отряхнувшись от снега, я повернулась к командовавшему мальчику и протянула ему пакет с хлебом. Тот улыбнулся и, взяв подарок, тоже коротко меня обнял, уткнувшись носом в шею.

– Мы скучали, – пробормотал он мне в одежду. Я хмыкнула и взлохматила ему волосы, вызвав недовольное шипение. Мальчик сморщился и провел рукой по волосам, якобы придавая им свой первозданный вид, но на деле разлохматив их еще больше, и неловко от меня отстранился.

– Мне запрещено с вами общаться. Ты же знаешь, Рандор.

Юный ас согласно кивнул, но внезапно вздрогнул, глядя мне за плечо. Потом он молча схватил меня за руку и дернулся к выходу со двора, силясь потащить меня за собой. Я против воли побежала за ним, решив, что он увидел стражника, но через несколько шагов не выдержала и непроизвольно обернулась, наткнувшись взглядом на опешившего Локи, изумленно разглядывавшего нашу группу, скрестив руки на груди. Я остановилась на месте, игнорируя тщетные попытки Рандора потянуть меня дальше. Я хмыкнула и громко оповестила:

– Ребята, он – свой.

Дети прекратили свой бег и резко обернулись, недоумевающе рассматривая младшего принца. Признаться, меня ошеломленный вид Локи тоже немало настораживал. Я знала, что он редко видел подобные картины: нищету, голод, брошенных детей, и тем более не сталкивался с этим напрямую. И, честно говоря, я не подозревала, как он к этому отнесется. Асы реагировали на сирот по-разному: кто-то, из особо знатных и особо высокомерных, относился к нескрываемым отвращением, чуть ли плюя в нашу сторону, принимая за грязь под ногами; кто-то, а точнее большинство, игнорировало, стараясь побыстрее пройти бедный район, смотреть ровно вперед, силясь побороть взбунтовавшуюся совесть и не смотреть на ужасающие картины; и только сотая доля видела всю тяжесть этих судеб и относилась с пониманием и сочувствием. Я всеми силами старалась приходить к ребятам почаще, но выход из дворца был строго ограничен: каждый раз нужно было назвать точную причину твоего визита в город, дабы исключить возможность подстрекательства или подготовки мятежа. Монархия, против нее ничего не попишешь. Понятное дело, я придумывала отмазки и уходила ненадолго: купить еду и принести ее детям. Пару раз я старалась приютить их в приемной семье, пусть не всех, каждого по отдельности, но асы или мягко отказывались, или с криками выставляли за порог, или, узнав возраст ребенка, смущались и вежливо просили уйти. Дети так и остались жить в темных переулках, время от времени получая от меня еду, а иногда и какую-нибудь вкусность. Но в одно мое посещение Рандор сам попросил меня приходить реже и ничего сладкого больше не приносить, и не потому, что мне это может быть накладно, а из-за того, что «они должны научиться жить самостоятельно, не надеясь чью-то помощь, ведь однажды благодетель может не прийти». Слова мальчика, прозвучавшие громом среди ясного неба, меня не просто изумили, а заставили серьезно задуматься. Насколько же быстро они повзрослели, что выдают подобные просьбы?

Я встряхнула головой, отгоняя философские вопросы, и вновь посмотрела на Локи. Вопреки всем моим предположениям, взгляд трикстера неожиданно потеплел, а губы сложились в мягкую улыбку, которую я никогда прежде у него не видела. Одинсон присел на корточки, как я недавно, и протянул в нашу сторону руку, ладонью вверх, как бы приглашая подойти. Дети замешкались, не зная идти к незнакомцу, или нет. Аманда, смутившись, с писком спряталась у меня за спиной, время от времени высовывая половину лица наружу, Рандор, напротив, вышел вперед, загораживая телом свою семью, близнецы по очереди пытались сделать шаг к принцу, но тут же притормаживали, обмениваясь неуверенными взглядами. Только Айру просто стояла и внимательно смотрела на Локи своими медовыми глазами, обрамленными густыми ресницами. Наконец она осторожно подошла ко мне и пару раз дернула маленькой ручонкой меня за накидку, привлекая к себе внимание, и абсолютно серьезно спросила:

– Ему можно доверять?

Сердце защемило от одного вида этой крохотной чумазой девочки, пристально вглядывающейся в мое лицо в поиске ответа. Я уверенно кивнула головой и указала взглядом в сторону Одинсона.

– Иди, познакомься, – едва слышно предложила я ей.

Айру поджала губы, храбро сжала руки в кулачки и миниатюрными, но уверенными шажками направилась к Локи, всё так же державшего перед собой руку. Когда малютка добралась до трикстера, который даже в сидячем положении был выше Айру на несколько дюймов, она робко протянула к нему руку и едва заметно к нему прикоснулась. Простояв так пару секунд и осмелев, глядя в теплые зеленые глаза, она постаралась обхватить его кисть и пожать руку, но ладошки девочки хватило только на указательный и средний палец мужчины: больше в руку просто не поместилось. Айру громко рассмеялась и буквально повисла на руке мага, обняв ее руками и уткнувшись носом в предплечье. Локи осторожно, неуверенно погладил девочку по голове, боясь навредить хрупкому тельцу, которое, казалось, было легче пуха. По примеру Айру к трикстеру по одному подошли близняшки, а потом и окончательно смутившаяся Аманда, которая после каждого шага нервно оглядывалась назад, словно планируя пути к отступлению.

От этой картины перед глазами я невольно заулыбалась. Забылся холод, снег, душащие слезы, а перед глазами буквально застыл припорошенный снегом двор, смеющиеся дети, и Рандор, с серьезным видом пожимавший Локи руку.

Я резко распахнула глаза, вновь разбивая воспоминания на разноцветные осколки, сверкавшие в моем сознании не хуже Радужного моста. На губах появилась теплая улыбка, а ощущение нервозности, страха и неуверенности в собственном выборе плавно покинули сердце, сменяясь сладким вкусом ностальгии.

– Определились с именем? – спросил Фьюри, морща лоб и наклоняя голову вбок.

– Тень, – выдохнула я, поднимая взгляд на директора. – Зовите меня Тень.

В ухе неприятно завибрировало, и послышался длинный противный сигнал высокой частоты, похожий на писк. Я зашипела и недовольно сморщилась, поправляя заевший наушник, из которого теперь доносился белый шум.

– Тень, как слышно? – послышался дрожавший от волнения голос Коулсона, пробившийся сквозь помехи. Непривычно было видеть, а точнее слышать неуверенность бравого агента, угрожавшего мне тюрьмой и электрическим стулом. Его маленькую слабость, которая скорее походила на подражание или хобби, можно было бы назвать милой, но глубочайшее уважение к своему кумиру не делало Коулсона добрее, чутче или милосерднее ни на грамм. Я хмыкнула и проговорила, предварительно нажав на маленькую плоскую кнопку на наушнике, которую едва удалось нащупать пальцами:

– Слышу Вас хорошо. Когда начинать?

– Пока рано. Я дам вам знать, когда он очнется. До связи.

Я вздохнула и поднялась со скамейки, на которой сидела, и оправила складки на выглаженной юбке, спадавшей темно-болотной тканью до колен. Пару раз подкинув в воздух небольшой контроллер с кнопкой экстренного вызова охраны и прокрутив его меж пальцев, я подошла к висевшему на стене зеркалу и непроизвольно поморщила нос, посмотрев на свое отражение. Непривычно было видеть себя в одежде сороковых годов двадцатого века. Строгая блузка, галстук, а губы были обведены настолько темным бордовым цветом, что казались черными на фоне бледной кожи. В Асгарде тоже имелась косметика, разумеется, но я ею не пользовалась: любая попытка выделить себя из толпы приводит к обезличиванию и подстраиванию под имеющийся стандарт. Когда остается нетронутым лицо, черты, которые отличают человека от образца, будут своеобразными, уникальными. Стоит только сделать что-то ярче, что-то плавнее или что-то темнее, пускай и следуя собственным вкусам и предпочтениям, на лицо одевается маска: скучная, загнанная в рамки, лживая, неживая. А в нынешнем мире, на какое лицо не посмотришь, всё – маски, подогнанные под общепринятый стандарт. О, времена…

Еще немного поигравшись от безделья с пультом управления, я окинула взглядом огороженную площадку, напоминавшую место для съемок какого-нибудь фильма. Единственным кардинальным отличием было то, что площадка располагалась на военно-исследовательской базе Щ.И.Т.а, и повсюду сновала охрана с логотипом в виде черно-белого орла на плече. Взгляд упал на простую деревянную дверь, ведшую в смежную комнатку, со стороны напоминавшую огромную белую коробку, внутренности которой, как я знала, были напичканы скрытыми камерами. Вокруг помещения располагался целый ряд мониторов и экранов, на которых высвечивалось изображение комнаты с разных ракурсов. За столами сидели группы специалистов, усердно изучавших что-то на компьютере и время от времени стучавших пальцами по клавиатуре. Как Рождественский подарок под елкой, за которым следит орава детей, готовых в момент, когда часовая и минутная стрелки сойдутся на полуночи, ринуться его распечатывать. Забавное зрелище.

Наушник снова запищал, будто кто-то с другого конца решил ударить рукой по микрофону. Я опять повертела наушник и потрясла головой, склонив ее набок, будто в ухо попала вода. В этот раз гóлоса не послышалось, и я продолжила разглядывать выстроенный павильон. Насколько же им нужно заполучить к себе этого солдата, что они готовы следить за комнатой день и ночь, как за колыбелью маленького ребенка?

Признаться, не таким я представляла свое первое задание в Щ.И.Т.е и отнекивалась от такой сомнительной работы очень долго, пока Фьюри не прикрикнул на меня, ударив кулаком по столу. Особо ничего не объяснив, он сдал меня на руки агенту Коулсону, которого, оказывается, зовут Фил (удивительно, правда?), и, дав на изучение пару папок с информацией, отослал на эту «съемочную площадку» в центре Нью-Йорка. В предоставленных файлах ничего важного или хотя бы представляющего интерес не оказалось: в большинстве своем там весьма красивым и не менее фальшивым языком была досконально описана вся важность организации в современном развитии Соединенных Штатов. Гораздо бóльшую ценность имела информация, предоставленная агентом Коулсоном о цели нашего задания. Фил оказался донельзя отходчивым человеком: едва ли в нем можно было сейчас узнать мужчину, допрашивавшего меня в Нью-Мексико. Снова появилась вездесущая мягкая улыбка, морщинки в уголках болотных глаз, вежливое обращение ко всему, что движется и дышит. Он не спрашивал у Фьюри: что, как и зачем. Ему было достаточно знать, что директор приказал взять меня на службу, запретил упоминать мое истинное происхождение, а мое имя заменил на краткое прозвище. Никаких сомнений в своем начальстве Фил не испытывал и не допускал и тени мысли, что нужно ослушаться или хотя бы полюбопытствовать, зачем это было сделано. Раз сказали – значит, надо. Никакого любопытства, никакого возмущения, никаких подозрений в правильности решения. Возможно, мне не казалось бы это таким удивительным, если бы я умела поступать так же. Увы. Подобными качествами я похвастаться не могу.

При первом же возможном случае я поинтересовалась у агента, куда нас отправил директор Щ.И.Т.а. Коулсон в ответ назвал несколько имен и мест, которые ровным счетом мне ничего не говорили, и попытался сложить их в небольшой рассказ, главным героем которого являлся некий Капитан Америка. Услышав, что я не имею ни малейшего понятия о том, кто это такой, Фил застыл, будто неожиданно превратился в гипсовую фигурку, и посмотрел на меня, как на врага народа. Потом с угрюмым, обиженным, но очень гордым видом озвучил полный титул Капитана и длинный список его наград в хронологическом порядке. Но вся эта информация не давала мне ничего, кроме того, что вышеупомянутый персонаж – солдат. Говорю честно: когда я попросила Фила рассказать побольше, я не представляла, что он изложит мне полные биографические данные Капитана и сделает это чуть ли не на одном дыхании. Он будто к этой речи всю жизнь готовился: усердно учил даты, места, события, репетировал перед зеркалом, стараясь придать лицу серьезный, но в тоже время довольный вид. Вот уж никак не предполагала, что у такого человека как Коулсон может быть кумир! Иначе назвать маниакальный блеск в его глазах у меня не получится! Однако его разговорчивость сослужила мне хорошую службу. Итого, что мне удалось выяснить из часового монолога…

Капитан Америка, он же Стивен Роджерс, – герой Второй Мировой Войны. Родился в 1917 году, в Нижнем Ист-Сайде Манхэттена. Офицер армии США, искавший подопытных, предложил Роджерсу шанс послужить своей стране, приняв участие в сверхсекретном оборонном проекте — операции «Возрождение», целью которой была разработка средств для создания физически выносливых и сильных солдат. Роджерс согласился на исследования и после строгого отбора был выбран в качестве первого испытуемого для сыворотки Суперсолдата, после введения которой стал счастливым обладателем сверхчеловеческих способностей. Сила, выносливость, ловкость, скорость, реакция и прочность Капитана были доведены до высочайшего уровня природного человеческого потенциала. Во время выполнения одной из строго засекреченных миссий (чьи детали, разумеется, Коулсон предпочел не раскрывать) Роджерсу пришлось затопить самолет в Атлантическом океане… причем вместе с собой. На протяжении семидесяти лет поисковые группы обшаривали океан с одной единственной целью: найти место крушения самолета и вытащить оттуда тело суперсолдата. И сейчас, спустя столько времени, Щ.И.Т.у удалось достать Капитана со дна, но выяснилась одна любопытная особенность: он не погиб. Роджерс провел семьдесят лет в коме, закованный во льдах, и сейчас был доставлен на базу организации. Моей задачей было мягко ввести неожиданно воскресшего солдата в курс дела: рассказать о его гибели, об окончании войны, о современном мире, в конце концов. С чего бы вдруг Фьюри решил отправить на подобное задание меня – остается загадкой, ведь изначально планировалось, что с Роджерсом будет работать профессиональный психолог (рыжеволосая девушка, которая сейчас преспокойно пила какао за одним из рабочих столов, время от времени отрывая взгляд от монитора и косясь в мою сторону, явно недоумевая, почему ее лишили законной работы).

В конце своей речи Коулсон, нервно оглянувшись вокруг себя, словно боялся быть уличенным в воровстве, с нескрываемой гордостью достал из кармана пиджака несколько винтажных карточек с изображением светловолосого солдата, одетого в бело-сине-красный костюм с щитом в руках. Картинка была блеклой, выцветшей, но еще сохранила в себе краски и жирные черные линии по контурам персонажей. Все углы и изгибы на рисунке были слишком острыми, грани – слишком явными, будто это была часть комикса. По своим краям карточки протерлись, словно по ним провели ластиком, и из-под слоя красок цветовой гаммы Американского флага проглядывали белые блеклые полосы. Я ухмыльнулась и уже потянулась к карточкам, собираясь рассмотреть лицо Капитана поближе, но Фил с силой хлестанул меня по пальцам, поджал губы и уставился на меня исподлобья, будто я решила отнять у ребенка его любимую игрушку. Мне оставалось только поднять руки в капитулирующем жесте и молча наблюдать, как Коулсон с любовью складывает карточки в ровную стопку и убирает обратно в карман.

На базе мы пробыли уже несколько часов, терпеливо ожидая, пока проснется первый супергерой Земли. Честно говоря, я не испытывала такого же неописуемого восторга, как у собравшихся здесь агентов, которые елозили на своих местах, прятали счастливую улыбку и шептались друг с другом, косясь на мониторы с горящими глазами. Но всеобщее волнение сказалось и на мне: нервозность, предчувствие чего-то значительного так и витало в воздухе, заполняя легкие предвкушающей дрожью. И это возбужденное состояние каким-то чересчур контрастным образом сочеталось с невообразимой скукой, поселившейся в груди тоской и невольной пассивностью после четырех часов абсолютной лени и безделья. Пальцы уже устали теребить несчастный пульт управления, обстановку павильона я успела выучить наизусть и даже умудрилась посчитать, сколько охранников находится по базе. Сорок два. Двенадцать из них брюнеты, девятнадцать – блондины, восемь – шатены, две – брюнетки, что, признаться, меня поразило, и еще один, с серьезным лицом и проколотым ухом, гордо сверкает среди пышных шевелюр своей лысой макушкой. Скучно.

Я глубоко вздохнула и вновь присела на облюбованную скамейку, откидываясь на спину и прикрывая глаза, упираясь макушкой в холодную бетонную стену. Фьюри сказал, что встреча с Капитаном Америкой – не миссия, а вынужденная необходимость. После того, как очнется герой Соединенных Штатов, мы должны будем вернуться на основную базу Щ.И.Т.а, в которой я впервые встретилась с директором. О проекте «Мстители», в котором я вроде как состояла, Фьюри больше не упоминал, что вызывало противное ощущение недосказанности в грудной клетке, будто что-то ныло, скреблось повыше сердца и подбиралось горечью к горлу. Я сдавленно рыкнула, легонько стукнувшись затылком о стену. Терпеть не могу это чувство! Недосказанность хуже лжи: дает возможность представить в разуме обобщенную картинку, некое примерное изображение действительности, но в какой-то момент разбивает собранную мозаику на мельчайшие кусочки, обрубая выстроенные предположения и составленные планы, заставляя против воли рисовать всё заново. Единственное, что мне удалось выудить у Коулсона, это то, что инициатива «Мстителей» – скорее план на будущее, некая утопия, несбыточная мечта начальства, чем сиюминутный приказ. Причем Фил говорил об этом настолько непринужденно и спокойно, что я невольно переняла это флегматичное отношение ко всему, что так или иначе касалось моей новой должности. Пока что я просто очередной новобранец Щ.И.Т.а, не представляющий, по мнению многих, никакой опасности. Коулсон даже заранее предупредил, что относиться ко мне будут, вероятнее всего, крайне пренебрежительно, ожидая, что меня вышвырнут из организации меньше, чем через месяц. Так происходило в девяноста процентах случаев. Я тихо хмыкнула и сложила руки на животе, поудобнее устраиваясь на лавке. Рассуждать о будущем без представления о настоящем по меньше мере – бессмысленно, по большей – глупо. Выстраивать логические цепочки сейчас не хотелось: гораздо проще подождать грядущего развития событий и узнать всё, что нужно, постепенно, шаг за шагом. Пусть Фьюри делает, что хочет.

Я кратко улыбнулась, придя к простому выводу: пока герои грезят о будущих победах, злодеи могут посвятить себя прошедшему, ведь именно там, чаще всего, кроется то недостигнуто-сокровенное, что они ценят и забывать не хотят, прокручивая одни и те же моменты в памяти, как заезженную, попорченную временем пленку…

Аккуратно провожу белой тряпочкой по лезвию кинжала, обводя пальцами тонкие металлические грани. Ткань медленно пропитывается кровью, и по белому волокну расползается багровое пятно, постепенно расширяющее свои границы. На кинжале, из-под красной, полузасохшей пленки начинает проглядывать узор змеи, по которому я также провожу рукой, повторяя пальцами изгибы на теле нарисованной рептилии. Когда от алых разводов ничего не остается, я откладываю оружие в сторону и потягиваюсь, осматриваясь вокруг себя.

В лесу стояла глубокая ночь. В паре метров от меня ярко полыхал костер, заставляющий щуриться от света, рассыпающегося на искры, тлевшие в воздухе над языками пламени цвета заката. Огонь колебался, играл с мерно потрескивающими щепками, обхватывая их со всех сторон, словно щупальцами, постепенно превращая их в черные кусочки угля. Пламя, зажженное магией, практически не грело, зато освещало ровным мягким светом небольшую полянку, окруженную со всех сторон ельником, деревья в котором утратили свой вечнозеленый цвет и в темноте казались пустой бесформенной мглой, из которой кое-где выступали игольчатые ветки. Около костра лежала пара молодых оленей с багровыми пятнами на шее, три зайца, попавшихся нам в силки, и поблескивал желтыми бликами на теле пузатый чибис, чьи чешуйки в свете огня, казалось, были сделаны из чистого золота. Охота выдалась удачной. Особенно ее конец. Я невольно ухмыльнулась, вспоминая, как на голову Фандрала свалился пчелиный улей. Эта была не случайность, разумеется, но и намеренно я этого делать не собиралась: просто подвернулся удобный случай. В итоге Тор, Сиф и Огун, так и не поймав меня на невинной шалости, вследствие которой несчастный ловелас чуть не лишился зрения, решили вернуться обратно во дворец, к Вольштаггу, и отправить Фандрала в лазарет, прихватив с собой часть добычи и оставив нас с Локи в лесу охотиться до завтра. Трикстер сегодня, к слову, вел себя крайне странно. Целый день его что-то явно тревожило, он часто выпадал из разговора, словно что-то вспомнив, а с самого утра его лицо не покидало выражение какого-то отчаяния, задумчивости и отрешенности, проглядывавших из недр души в блеклых, погасших глазах, мутневших в одно мгновение, точно по щелчку пальцев, меняя свой цвет с блистающего изумрудного на тусклый болотный.

Я нахмурилась, вспоминая подавленное состояние Одинсона, о котором всё не решалась спросить, и скосила взгляд в его сторону. Локи сидел рядом, лениво сводя кровь и грязь со своего оружия. По его лбу протянулся ряд из тонких морщинок, скулы время от времени напрягались, губы складывались в линию, а взгляд блуждал по жухлой лесной подстилке из сухих веток и выжженных листьев и травы. Я поджала губы и, быстро собрав волосы в простую прическу и заколов ее кинжалом, подсела поближе к трикстеру, скрестив ноги. Локи тут же перестал чистить кинжал и перевел на меня пустой, неопределенный взгляд, безмолвно спрашивая, что мне от него нужно. Я цокнула языком и молча забрала клинок из рук Одинсона, откладывая его в сторону. Оружие глаза мозолит.

– Локи, что произошло?

Ас недоумевающе вздернул бровь и прищурил глаза, которые сейчас казались золотыми из-за желтого отблеска костра, заполонившего почти всю радужку и вытеснившего привычный зеленый цвет.

– Ты сегодня сам не свой, – пояснила я, вглядываясь в безразличное лицо трикстера. – На то, как я сбросила пчелиное гнездо Фандралу на голову, даже не улыбнулся, – криво усмехнулась я.

– Это была ты? – на мгновение оживился Одинсон.

– Теряешь хватку, раз уже не замечаешь очевидных вещей, друг мой, – пожала я плечами.

Трикстер хмыкнул и выдавил из себя улыбку, ненастоящую, фальшивую, настолько натянутую и вымученную, что меня передернуло. Лучше бы он не улыбался, а продолжал сверлить отчаявшимся взглядом траву: мне и то было бы легче и спокойней. А эту усмешку, принадлежавшую скорее мертвецу, чем богу озорства, хотелось навеки убрать с его лица. Безумный, дьявольский оскал, игравший на его губах во время драки, был ничем по сравнению с этой кривой линией, портившей все лицо аса своим несоответствием с мыслями хозяина. Когда Одинсон улыбался, его глаза всегда горели, полыхали пламенем различного происхождения: смех, азарт, эйфория боя, даже молчаливое, удовлетворенное спокойствие находило отпечаток в блеске изумрудных глаз. Сейчас трикстер улыбался одними губами, а глаза, остекленевшие, покрытые темной пленкой, не могут принадлежать не то, что ему, а живому существу в принципе. Что же с тобой такое…

Локи потянулся за кинжалом, тем самым давая понять, что и без того короткий разговор окончен, но вдруг резко сморщился и зашипел, прикладывая руку чуть пониже сердца. Я непонимающе посмотрела на участок тела под его ладонью: на доспехах виднелось бордовое пятно.

– Ты ранен, – на одном выдохе произнесла я, потянувшись к трикстеру рукой, намереваясь осмотреть рану, но Локи тут же перехватил мое запястье, не давая к себе прикоснуться.

– Мелочь. Скоро затянется, – прокомментировал он.

– Где ты только умудрился? – поинтересовалась я, вглядываясь в напряженное лицо бога.

– Чибис рогом задел, – кивнул Локи в сторону мертвого животного, выпуская из хватки мою руку. – И кто тут из нас очевидных вещей не замечает? – не упустил шанса съязвить Одинсон.

Я хмыкнула и против воли вновь опустила взгляд на расползающееся по торсу трикстера темное пятно.

– Кровоточит, – тихо проговорила я, не спуская глаз с красной полосы на ткани.

Мужчина недовольно-презрительно цокнул языком и покачал головой.

– Локи, в рогах чибисов содержится токсин. Рану нужно обработать, – упрямо прошипела я.

– Мне, безусловно, льстит столь яростная опека, но тебе не кажется, что она чрезмерна? – так же, как и я, понизив голос на несколько тонов, процедил сквозь зубы принц.

– А тебе не кажется, что свалиться с лихорадкой из-за царапины на охоте – глупость не менее чрезмерная!

Локи тихо засмеялся, низким, бархатистым смехом, который, казалось, можно потрогать на ощупь, и прикрыл глаза, опустив при этом голову и скрыв свое лицо тенью.

– Упрямица, – мягко пожурил он, так и не открывая глаз, но улыбнувшись такой знакомой, ожившей улыбкой. Я ничего не отвечала, только молча ждала дальнейших слов или действий со стороны трикстера, чье лицо сейчас разбилось на две части. Одна была скрыта мглой, все черты на ней притупились и стали неразличимыми. На другой же плясали желтые блики от пламени костра, испещренные красными вкраплениями. Слишком ярко, слишком контрастно смотрелись друг с другом тень и свет, накрывшие его усмешку невесомой пеленой, словно раздробив ее на улыбку и оскал. И теперь не знаешь: зарычит он через мгновение или засмеется.

Наконец Локи поднял голову и, даже не смотря на собственные руки, ловко расстегнул пальцами застежки у своего горла. Но как только он попытался снять доспех, ткань, пропитанная кровью, прилипла к коже, не желая сниматься, и ас невольно поморщился. Я придвинулась ближе, мягко отодвинув руки принца от раны, и сняла со своего пояса флягу с водой. Намочив ткань, я осторожно досняла верхнюю часть костюма, обнажив тем самым участок от плеча до талии. Рана алой полосой тянулась вдоль ребра, поднимаясь ровной дорожкой к сердцу. Ничего серьезного, но оставлять ее кровоточить не стоило. К тому же я не преувеличивала: яд, содержащийся в рогах пузатых чибисов, не смертелен для богов, но жар, страшно колотящееся сердце и сковывающий сознание бред вам обеспечен.

Промыв рану водой, я достала из-за пояса пузырек с лечебной мазью ядовито зеленого цвета и уже открутила крышку, как на мою руку опустилась прохладная ладонь, и рядом раздался тихий голос:

– Лучше я.

Глубоко вздохнув, я перевела взгляд на трикстера, всматриваясь в покрытое тенями лицо. На лбу Одинсона проступила испарина, дыхание чуть участилось и стало явственно слышимым в тишине ночи. Я нахмурилась и прикоснулась тыльной стороной ладони к его лбу, горевшему не хуже пламени костра.

– У тебя жар. Не стоит, я сама, – покачала я головой.