Алдора.

Глава 20.

Локи пропустил воздух сквозь стиснутые зубы и прикрыл блестевшие в темноте глаза. Даже в целом выглядел он неважно: устало, измождено, словно долгое время провел без отдыха. Я выдавила немного густого зелья себе на руку и аккуратно провела одними пальцами по краям раны. Трикстер вздрогнул, и бледная кожа, вся истерзанная шрамами, покрылась под моей ладонью мурашками. Младшему принцу не раз наносили гораздо более серьезные увечья, и я не раз была при этом свидетелем: все эти ссадины, бледные полосы, оставшиеся там, где были порваны в клочья мышцы и сломаны кости – я видела, как они наносились. И даже сильное, натренированное тело, выдававшее в Локи не только мага, но и воина, не выдерживало подобного обращения, и вся когда-то познанная боль скапливалась в этих белесых шрамах, не дававших забыть ему ни одного своего поражения, ни одной ошибки, а мне – ни одного жертвенного поступка, когда удары приходились на его долю, вместо моей или Тора.

Задумавшись, я неосторожно провела рукой по ране, задев ее край ногтем. Только-только образовавшаяся, ссохшаяся корка треснула, и по коже снова потекла горячими струйками кровь, заставляя Локи болезненно зашипеть и сморщиться.

– Черт, – выругалась я. – Извини. Сейчас исправлю.

Придется колдовать. Я не хотела использовать магию: и у Локи, и у меня энергии осталось совсем немного, от силы пара капель плескалась на донышке души, давая о себе знать. Но нужно уметь исправлять собственные ошибки, а сейчас я очень сильно сплоховала. Полностью сосредоточившись на виде багряной полосы, от которой змейками вились стекавшие по телу капли крови, я одной рукой, едва касаясь, накрыла рану, а другую положила трикстеру чуть ниже ключицы, туда, где неистово билось отравленное сердце. Одинсон открыл было рот, собираясь возразить, но я сразу же начала читать заклинание, чувствуя, как целительное тепло перетекает с моих пальцев к сердцу аса, впитывающего чужую магию, как губка, и невольно отдававшего свою собственную. Кровь постепенно прекратила идти, а рана начала медленно затягиваться. Локи раздраженно выдохнул и поджал губы, не в силах заставить меня прекратить колдовать: прерывать заклятие на середине чревато последствиями. Да, мы с ним безбоязненно дразнили смерть, улыбались, вися на волоске от гибели, раззадоривали своих противников, превращая их злобу в неконтролируемый гнев, но баловаться с магией… Столь древняя сила и столь древние законы – наихудшая кандидатура для игры с судьбой, а мы еще не настолько безумны. Нарушить прямой приказ Всеотца не столь опасно и не так явно обрекает на смерть, как игнорирование или нарушение постулатов магии.

Кончики пальцев начинало покалывать, сердце под моей ладонью билось рвано, резко и чуть вибрировало, точно гудело от магии: своей и чужой. Магия всегда копилась и сохранялась именно в сердце, и именно оно служило неким проводником между магом и миром вокруг. Это хранилище было весьма чувствительным, воспринимало легчайшие энергетические потоки и болезненно реагировало, если с заклятьем было что-то не так. Я не просто так решила лечить Локи «сквозь сердце»: так заклинание начинало действовать быстрее, мигом достигая нужного места, и работало более эффективно, задействуя и магию целителя, и магию хозяина. К тому же, это существенно экономило энергию. Из-за этих манипуляций наши магические потоки едва ощутимо перемешались, спутались в клубок на самой поверхности, не достигая глубин. Ощущение было странным и непривычным, но не сказать, что неприятным. Просто… другим. Я привыкла к своей магии: быстротечной, едва уловимой, как промелькнувшая тень, с привкусом чего-то горько-терпкого на языке. А сейчас, на ладони, под гулко стучащим сердцем, я чувствовала что-то другое, кардинально отличавшееся от привычных ощущений: магия Локи была более… тяжелой. Медленно растекалась по венам, как густой мед, перетекала по телу чем-то тягучим, неотвратимым, но невообразимо могущественным, гораздо более сильным, чем то, что жило во мне. Складывалось ощущение, что если я попробую сломать магией, допустим, кусок древесины, то он расколется напополам. Если то же самое сделает Локи, то деревяшка треснет, лопнет, взорвется, разлетится на сотни щепок, а где-то и вовсе превратится в пыль и стружку. Такая сила, а остается неоцененной…

Когда края раны окончательно сошлись, а кровь присохла, я оборвала заклятие, судорожно вдохнув пропитанный магией воздух. По телу прокатилась волна неестественной усталости, пальцы на руках чуть задрожали, а веки практически тут же налились свинцом. Захотелось хоть ненадолго кануть во тьму, получить долгожданный отдых без сновидений. Сердце Локи под моей ладонью билось мерно и спокойно, а токи магии пришли в относительный порядок и больше не путались. Я убрала руку с раны и оглядела то, что осталось от царапины на покрытой огненными бликами коже – тонкая, практически незаметная белесая полоска. Удовлетворенно хмыкнув, я уже собралась отстраниться от Одинсона, но тот резким движением положил свою руку поверх моей, молча прося оставить ее на месте. Чего это он? Я перевела взгляд на лицо трикстера, застывшее в выражении задумчивости и сожаления, тенями скользивших по прищуренным глазам, пусто смотрящим на пламя костра, нахмуренному лбу, на который упало несколько черных выбившихся прядей, напряженным скулам и тонкой линии губ. Я легонько потянула свою конечность, намереваясь высвободиться, но Локи вцепился в меня мертвой хваткой, так и не переведя взгляда с полыхающего огня. Сердце под моими пальцами забилось чуть быстрее и едва уловимо дрогнуло от магии. Вздохнув, рвано, резко, точно не сдержавшись, трикстер поудобней обхватил мою руку и, прикрыв глаза, поднес к своим губам, невесомо касаясь кожи на тыльной стороне ладони. Перевернув руку, он коротко поцеловал запястье, где синеватыми дорожками вились под кожей вены, и так и застыл, молча уткнувшись носом в мою ладонь и согревая теплым дыханием кожу. Если до этого момента было видно, что с Локи что-то не так, то сейчас едва заметные намеки превратились в огромнейшую ярко-выкрашенную табличку. Даже его лихорадка, жар, усталость и, вероятнее всего, плохое самочувствие не могло оправдать этих действий: трикстер чувств выражать не привык, скрывая ярость, раздражение или удивление под безликой маской. Но тщательнее всего он прятал признательность, запирая ее на замок, обвивая цепями, запрещая своей совести испытывать ее в принципе. И подобные жесты, пускай и в знак благодарности, были с его стороны чем-то сверхординарным.

– Локи, что произошло? – изумленно прошептала я, пытаясь различить хоть какую-нибудь эмоцию на его измученном лице.

Трикстер неохотно приоткрыл глаза и, проведя большим пальцем по моей ладони, едва слышимо произнес:

– Ничего. Устал за день.

– Не ври, – мягко сказала я, даже не осуждая, а просто прося. – Ты выглядишь так, будто не спал несколько ночей подряд.

Локи хмыкнул, приподняв уголок губ, и вновь закрыл глаза. Но ухмылка получилась какой-то натянуто-лживой, презрительной, словно он насмехался над собственными мыслями, а не над тем, что я сказала. Будто бы…

– Вижу, я еще и угадала, – уверенно произнесла я, не сумев скрыть проблеск недовольства в голосе. Зачем он себя так извел?

– Иногда начинаю жалеть, что ты настолько хорошо меня знаешь, – выдохнул трикстер после небольшой паузы, слегка качая головой.

– Почему? – коротко спросила я, пытаясь поймать блуждающий взгляд темно-зеленых глаз. Ас только поджал губы и нахмурил брови, не желая отвечать на вопрос. Так не пойдет.

Я приподнялась на месте и свободной рукой провела по щеке трикстера, заставляя посмотреть на себя. Обычно ярко-зеленые глаза сейчас были почти черными, под стать окружавшей нас мгле, оплетавшей нас и снаружи, и изнутри. Единственным признаком жизни в этих темных, пустующих омутах были переливающиеся огни, горящие в чернильной бездне, как пламя свечи. Через пару секунд Локи молча убрал мою ладонь со своего лица, отпустил из хватки руку, которую держал у сердца, и вместо ожидаемого ответа притянул к себе, одной рукой обвив талию, а другую положив мне на спину, не давая отстраниться. Я в ступоре замерла на несколько мгновений, но вcё же подалась вперед, обнимая его в ответ. Проведя ладонью вверх по позвоночнику и дойдя до шеи, Одинсон вытащил кинжал из моей прически, оставляя волосы спадать на плечи, и отбросил нож куда-то в сторону, тут же кладя руку обратно и, едва касаясь, стал перебирать темные пряди между пальцев. Установившуюся тишину нарушил тихий, отдающий горечью шепот, оборвавшийся прикосновением прохладных губ трикстера к моему виску:

– Я видел, как ты умираешь…

Смысл произнесенных слов доходил до меня странными обрывками, пока не сложился в полноценную ужасающую картину. Картину с потрепанным холстом, выцветшими красками, с трещинами из боли и отчаяния, идущими рваными, уродливыми линиями вдоль всего полотна. Ему приснилась моя смерть… Неправдоподобные слова утешения застряли в горле, оставшись несказанными; на кончиках пальцев появилась дрожь; всё тело передернуло, как от удара током. Единственная тема для разговора, которую мы избегали всеми силами; единственный ненавидимый повод для шуток о грядущей встрече в Хельхейме, так распространенных перед грядущей битвой в обществе воинов, пытающихся побороть свой страх; единственное, что по-настоящему могло нас напугать – это смерть второго. Мы прекрасно осознавали, что если скончается один, второй тут же канет в бездну, от падения в которую его удерживали. Мы шли по жизни, как по канату, протянутому над пропастью, накренившись в сторону и державшись рукой за другого, удерживая равновесие. Падет один – падет второй. Умрет один – второй сдастся в плен безумию, так долго манившему нас к себе в объятия. Цепная реакция, запущенная много веков назад. Отрава, от которой не существует противоядия.

Говорить что-либо сейчас казалось бессмысленным. Любой из нас может умереть в одно мгновение, по чистой случайности, так глупо и безысходно кануть в лету, оставляя второго доживать свой век в мире, от рамок и несправедливостей которого уже стало тошно. Зачем столь нагло врать о том, что мы проживем свою вечность в покое, когда сами ищем себе неприятностей? Зачем наивно уверять, что нас никогда не настигнет клинок врага, если мы ежедневно рвемся в бой? Зачем тешить себя надеждой, что узрев гибель собственного отражения, твоя жизнь не разобьется на «до» и «после»? С какой целью умело лгать во благо, глядя в глаза такому же умелому лжецу, вызывая не покой в его душе, а напротив, поднимая только-только заснувшую бурю, которую больше не усыпит никакая колыбельная? Нет цели. И смысла нет. А признавать такую простую истину, разрывавшую любую мысль на примитивные составляющие, казалось не просто болезненным, а сравнимым с самоубийством.

Я глубоко вздохнула, через силу проталкивая свежий воздух в легкие, и хрипло спросила:

– Что именно снилось?

Локи изумленно застыл, прекращая водить рукой по моим волосам, точно не веря, что я решила не закрывать болезненную тему. Одинсон чуть крепче сжал меня в объятиях и уткнулся носом мне в плечо, тихо выдыхая слово за словом:

– Поле боя. Точнее то, что от него осталось: пустая равнина, объятая туманом, настолько густым, что он напоминал, скорее, серый дым. Повсюду были разбросаны обломки от копий, доспехи, клинки, но нигде не было тел, будто и сражения не было. Я чувствовал, что пришел туда с какой-то целью, чтобы найти что-то ценное, но что конкретно - вспомнить не получалось. Я долго плутал в тумане, пока в какой-то момент не нашел тебя. Лежала на земле среди стрел, воткнутых в землю, рядом – расколотый напополам щит, окровавленный меч и кинжал. – Трикстер кивнул головой в сторону моего ножа, который сейчас лежал, поблескивая сталью, в паре метров от костра. – Смотрела куда-то в сторону, вся в крови, едва дышала и угасала секунда за секундой… А я смотрел. И не мог сделать ни шагу…

Одинсон осекся и резко от меня отстранился, выпуская из кольца рук. Я же застыла на месте, переваривая услышанное. На некоторое время на поляне воцарилась тишина, нарушаемая лишь треском сучьев в костре, сбившимся дыханием трикстера и моим сердцебиением.

– Так ты из-за этого не спал ночью? – наконец выдавила я.

– После кошмаров не особо спать хочется, не находишь? – огрызнулся Локи.

– Тебе необходимо отдохнуть: ты на ходячего мертвеца похож, – покачала я головой.

– Заснуть и по сотому разу смотреть, как у тебя стекленеют глаза? Увольте… – прошипел Одинсон, дернув плечом, но тут же застыв на месте и распахнув глаза, поняв, что сболтнул лишнего. Он сказал…

– По сотому разу? – повторила я осипшим голосом.

Локи замолчал и отвернулся в сторону, отказываясь отвечать. Я была бы спокойна, если бы сон приснился ему один единственный раз, но когда подобное повторяется изо дня в день… Слишком часто магам снятся вещие сны, чтобы можно было так просто проигнорировать настолько непрозрачный намек. Я не утверждаю со всей уверенностью, что Локи приснилось будущее, но и не отрицаю. Один из вариантов развития событий вполне мог получить отражение в его сновидениях.

– Если я становлюсь похожим на мертвеца в твоих глазах, всего-навсего узрев несколько снов, то что будет, если это случится в реальности? – проговорил Одинсон свистящим шепотом, похожим на шелест ветра. От его голоса воздух вокруг резко потяжелел, наполняясь нотами горечи, обвивавшими шею веревками, медленно затягивая их в тугой узел и плетя из оттенков боли, как из пеньки, свою собственную, душащую петлю.

– Этого не будет, – ровно, немного жестко отчеканиваю я, бросая в сторону трикстера полный уверенности взгляд. – Какой из миров Иггдрасиля славится своей туманной погодой? Нифльхейм? – произношу с напускным спокойствием, поднимая с земли свой кинжал и отряхивая его от прилипших листьев.

Локи на этих словах поворачивается в мою сторону и окидывает хмурым взглядом.

– Если хочешь, я никогда туда не отправлюсь. Не будет для меня никакого боя среди дыма. И это будущее, конкретно это, никогда не наступит, – покачала я головой.

Ас ухмыльнулся, складывая губы в кривую линию, и, прищурив вновь загоревшиеся глаза, склонил голову в знак согласия, смотря на меня исподлобья.

– А ты не допускаешь возможности, что погибнешь где-нибудь еще? – без капли серьезности поинтересовался он.

– Я и не говорила, что не собираюсь умирать. Просто хочу, чтобы ты знал… – прошептала я, обводя рукой контуры змеи на лезвии. – Я никогда не уйду по доброй воле. И момент, когда моих сил уже не хватит, чтобы вернуться, оттягивать я буду до самого конца.

Я еще пару раз провела рукой по кинжалу, выводя кончиками пальцев руны, черными полосами пронзающие закаленную сталь, изгибаясь в причудливые формы. Взгляда я так и не подняла, чувствуя взгляд Локи у себя на лице и разглядывая танцы огня на металле: точно расплавленное золото струится по серебру.

– И надень рубашку, – с улыбкой в голосе добавила я, с гулким вибрирующим звуком щелкнув пальцем по клинку. – На дворе осень, а ты зря мерзнешь: соблазнить меня все равно не выйдет, – вздохнула я.

Смех трикстера, такой знакомый, громкий, цепляющий за душу, потонул в окружающей нас тьме, наполняя лесной воздух озорными бликами, сверкавшими так же ярко, как и тлеющие в воздухе искры костра.

Из воспоминаний меня вырвало очередное шипение наушника и голос агента, уже дрожавший от нетерпения:

– Тень, пора.

Я глубоко вздохнула, спрятала пульт управления в рукав и вошла внутрь помещения, тихо притворяя за собой дверь.

Комната была безликой и напоминала номер в каком-нибудь крохотном трехзвездочном отеле: кроме кровати, столика, на котором стояло старое радио, вещавшее запись какого-то матча сороковых годов, и потолочного вентилятора, мерно гонявшего воздух по кругу широкими лопастями серого цвета, из предметов интерьера здесь больше ничего не было. На кровати лежал, опираясь локтями о жесткий матрас, молодой мужчина, внимательно слушавший речь диктора, доносившуюся из потрепанного временем динамика. Как только я вошла в комнату, он перевел на меня недоумевающий взгляд глубоких светло-голубых глаз. Брови, светлые, как и волосы, были сведены к переносице, ярко выраженные скулы – напряжены, на лбу проступило несколько тонких, едва заметных морщинок. Признаться, не таким я себе его представляла. Заядлый вояка, безоговорочно выполнявший приказы начальства, с немного безрассудной храбростью и искренним стремлением помочь людям у меня невольно ассоциировался с Тором: с грубыми, точно неумело отделанными долотом чертами лица, накаченным телом и отсутствием здравого смысла в черепной коробке. К тому же на подобное сравнение наталкивали цвет волос и глаз, которые я подметила на карточках Фила. Но проведенная в разуме параллель с треском рухнула, стоило мне увидеть Капитана Америку вживую. В глазах, похожих на частицу ясного неба, светился незаурядный ум, находчивость, опыт, не свойственный людям его возрастной категории (семьдесят лет, проведенные подо льдом, в расчет не берутся), и, несмотря на свойственную солдатам грубость, лицо было не лишено плавности линий, тело, хоть и было сильно натренированным (или же качественно пропитанным сывороткой суперсолдата), не делало из фигуры Роджерса неповоротливого великана, состоящего из сплошной груды мышц. Это была не наспех выдолбленная скульптура, а качественно прорисованная картина, со своими деталями и правильно легшими светом и тенью: преимуществами и недостатками.

Я коротко кашлянула в кулак, вспоминая о своих обязанностях, и мягко поздоровалась:

– Доброе утро.

Капитан чуть сильнее нахмурился, окидывая меня цепким взглядом, словно искал в моем образе одни ему ведомые нестыковки. Я бегло взглянула на часы у себя на руке, отмечая, что время уже перевалило за двенадцать часов, и с улыбкой прокомментировала, сцепляя руки перед собой замком:

– Хотя уже день.

Роджерс медленно перевел взгляд на радио и, уже не поворачивая головы, резко посмотрел в мою сторону:

– Где я?

– В центре реабилитации. В Нью-Йорке, – спокойно проговорила я заученную легенду.

Капитан посмотрел на окно, блуждая взглядом по нарисованной декорации за ненастоящим стеклом.

– А где я на самом деле? – неожиданно жестко спросил мужчина, нахмурив лоб. Удивительно. Как он узнал, что я лгу? Где мы просчитались? Одежда? Обстановка? Или я сказала что-то неверно?

– Не понимаю, о чем вы, – с добродушной улыбкой покачала я головой.

– Этот матч. Он был в мае сорок первого: я ходил его смотреть, – быстро, но отчетливо проговорил солдат. Улыбка сползла с моего лица, сколько я не старалась удержать ее на месте. Увидев резкую смену моей маски, Капитан медленно начал подниматься с кровати, не сводя при этом с меня напряженного взгляда потемневших глаз, превративших лазурь неба в серость тяжелых грозовых туч. Напускное спокойствие солдата висело на волоске и уже подступало к границе с яростью.

– Так ответьте мне, – сделав ко мне несколько шагов, уже более уверенно проговорил мужчина. Мне невольно пришлось задирать голову, чтобы не прервать зрительного контакта: Роджерс был выше меня, и значительно. – Где я теперь?

Первое мгновение я искренне собиралась рассказать мужчине всю правду, пускай это и могло сказаться на его психике, но в какой-то момент до меня дошло, что это бессмысленно: он не станет ничего сейчас слушать. Роджерс весь напрягся, выпрямился, натянулся, как струна, готовая в любой момент сорваться с долгим, вибрирующим звуком. Даже если бы мои слова сейчас были наичистейшей, голой правдой, он не поверит ни одному моему слову: ему солгали один раз, значит, верить он больше не будет. В принципе, позиция правильная, но в данный момент для меня абсолютно невыгодная. Всё, что я сейчас могу сделать путного – это постараться успокоить солдата и убедить, что мы на его стороне. Но, глядя в решительный огонь глаз цвета апатита, мне казалось, что против надвигающейся бури сделать я ничего не в силах.

– Капитан Роджерс, – размеренно начала я, но звук моего голоса подействовал на Стивена, как красная тряпка на разъяренного быка.

– Вы кто?! – выкрикнул он, подходя ко мне вплотную, и я, практически не контролируя собственные действия, с силой нажала на кнопку вызова охраны. Через мгновение в проеме показалось двое агентов, вооруженных до зубов, приказным тоном попросивших оставаться солдата на месте. Бегло пробежавшись взглядом по вошедшим, Роджерс попробовал сделать шаг к двери, но один их охранников тут же схватил его за предплечье. Солдат резко выкрутил руку и ударил кулаком по груди напавшего, отталкивая его к стене. Его напарник, постаравшись остановить разбушевавшегося героя Второй Мировой Войны, нарвался на удар ногой по лицу, после которого из его носа пошла кровь, и бросок в сторону первого агента такой силы, что под весом двух охранников муляжная стена проломилась, словно была сделана из картона. Я рванулась было к Капитану, но тот уже выбежал из помещения и, быстро оглядев «съемочную площадку», направился к выходу.

– Капитан Роджерс! Стойте! – окликнула я солдата, но он, проигнорировав мои слова, уже выбежал из павильона. Я судорожно вздохнула, наблюдая краем глаза, как один из бегущих охранников, до этого дежуривших снаружи, достает из-за пояса рацию и взволнованно произносит:

– Всем агентам: код тринадцать. Повторяю: код тринадцать.

Я тихо рыкнула, с досадой понимая, что все труды могут пропасть зря, и, не вполне осознавая, откуда во мне взялось такое дикое желание до конца выполнить свои обязанности, дернулась в сторону выхода вслед за охранниками и, найдя взглядом стремительно удалявшуюся фигуру Капитана Америки, побежала за ним по коридорам. Стараясь не упускать из виду солдата, я неслась по переходам, сворачивая за петлявшим мужчиной, и хотя бежала на пределе собственных возможностей, расстояние между нами не сокращалось ни на метр. Хоть как-то уменьшить дистанцию уже казалось невыполнимой задачей, тем более догнать его и остановить. Вскоре погоня перешла на улицу: Капитан выбежал через черный ход, растолкав дежуривших охранников в стороны, при этом одного из них опрокинув на землю. Однако уже в конце улицы, переходившую в огромную площадь, Роджерс резко замер на месте, прекращая бег, и, тяжело дыша, в шоке стал оглядываться по сторонам - пред ним предстал Таймс-сквер во всем своем великолепии: огромные экраны с яркими, сменяющими друг друга анимационными вывесками, неоновый свет, высотные здания, которые, казалось, шпилями могут зацепить небо, автомобили, с нескончаемым гудками и визгом тормозов мчавшиеся по магистрали, люди, неразборчивыми разноцветными пятнами мелькавшие перед глазами. Всё то, что я увидела, когда сбежала из больницы пять лет назад; всё то, что заставило рухнуть на колени и недоуменно смотреть на окружавшие меня стены, которые, пускай и не давили со всех сторон, но ставшие прутьями моей золотой клетки, в которой я живу последние годы.

Я остановилась неподалеку от Роджерса и согнулась пополам, руками опираясь о колени, стараясь привести дыхание в порядок. Вокруг Капитана Америки сомкнулось кольцо из агентов и подъехавших автомобилей, все, как под копирку, выкрашенные в черный. Солдат, так странно смотревшийся посреди улицы в белой футболке с незамысловатым рисунком в виде орла и бежевых штанах, чем-то напоминавших пижамные, продолжал переводить взгляд со здания на здание, выискивая среди невозможных образов что-то знакомое или близкое. В разум невольно врывались воспоминания о моем прибытии на Землю, и бессознательно проводилась параллель между тем отчаянием и безысходностью, которую я испытывала, не зная, куда податься и куда бежать, и его неуверенностью, сбитой с толка памятью, болью, сквозившей холодным ветром по глазам мужчины, загнанного в круг из наставленных на него винтовок и рядов служебных машин. Прием долгожданного гостя в скромную обитель под названием современные Соединенные Штаты Америки выглядел, как настоящая травля: волк, грозно рычавший и скаливший зубы секунды назад, смиренно опускает голову перед сворой лающих гончих, бросающихся вперед в одно мгновение и в страхе отступающих назад в другое. Выглядит слишком знакомо…

Затянувшееся бездействие нарушил хлопок двери подъехавшего автомобиля, из которого со спокойно-гордым видом вышел директор Щ.И.Т.а. Я тут же выпрямилась, настороженно поглядывая на Фьюри, размеренными шагами приближавшегося к Роджерсу, стоявшего к нему спиной и не замечавшего прибытия афроамериканца. Я уже хотела выйти в центр круга, к Капитану, и одернуть его, как Николас решил самостоятельно привлечь к себе внимание и выкрикнул, заставляя блондина обернуться в его сторону:

– Вольно, солдат.

Роджерс бегло осмотрел темнокожего мужчину, быстро сократившего дистанцию между ними и теперь стоявшего в паре метров от Стивена.

– Я прошу прощения за этот маленький спектакль, – проговорил Фьюри, в излюбленной манере несколько раз моргнув и едва заметно склонив голову набок. – Но мы хотели вас сначала подготовить.

– Подготовить? – всё еще тяжело дыша повторил солдат.

Николас замолчал и нахмурился, решая, как наиболее правильно и менее болезненно объяснить Роджерсу, что вся его жизнь осталась в далеком прошлом. Директор внимательно вглядывался в лицо напротив, подбирая нужные слова, пока светловолосый мужчина с толикой изумления, гнева и страха ждал ответа. Я поджала губы, про себя проклиная Фьюри на все известные лады: чего он медлит? Капитану сейчас нужен голый, суровый факт! Без слов сожаления и наигранного сочувствия! Он растерян, он не понимает, что происходит, ему выбили почву из-под ног, забыв сказать, что падать невысоко, и внизу подложена подушка. Ему не нужна жалость, ему не нужна благочестивая ложь – ему необходима правда, которая вернет ему опору, неужели не видно? Я не выдерживаю и делаю шаг вперед, уходя подальше от границы, проложенной машинами и агентами, отгоняющих от места происшествия излишне любопытных прохожих:

– Вы были в коме, Капитан, – ровным голосом проговариваю я слово за словом. Роджерс резко оборачивается в мою сторону, ловя мой взгляд в затягивающий ледяной омут. На секунду в его глазах мелькает узнавание, снова сменяясь неверием и сомнением. – Почти семьдесят лет, – закончила я чуть тише, останавливаясь по правую руку Стивена.

Солдат едва заметно хмурится и отворачивается в сторону, оглядывая площадь: людей, черные автомобили, вывески, табло - но ни на чем конкретно не останавливаясь, словно хочет запомнить картину в целом, а детали он сможет выяснить позже. Только-только прояснившийся взгляд неожиданно вновь потускнел, точно мужчина что-то вспомнил, какую-то мысль, опять сковавшую сознание.

– С вами всё в порядке? – якобы вежливо спрашивает Фьюри настолько бесцветным голосом, что, кажется, о прогнозе погоды на выходные он спросил бы с большим энтузиазмом и интересом. Я перевожу взгляд с лица директора на Стивена, рассматривая ровные черты, искаженные на время шоком, но сейчас постепенно принимавшие свой прежний вид. Дыхание, до этого рваное, громкое, начало выравниваться после затяжного бега.

– Да, – наконец выдохнул он, продолжая оглядывать площадь. – Да, только… – резковато добавил мужчина, чуть помотав головой, точно не мог подобрать правильного слова. – Мое свидание.

***

И снова надоедающие однотонные стены, и снова снующие туда-сюда сотрудники, снова гул голосов и снова коридоры, образующие непроходимые лабиринты на каждом этаже здания. Подавив в себе желание скорчить недовольную гримасу, я продолжала идти по переходам, нацепив безразличное выражение лица. На самом деле во мне сейчас говорили эмоции: ярость, по большому счету. Страшно хотелось кого-нибудь придушить или хотя бы ударить, аж руки чесались. Мало того, что Фьюри не дал мне ответов ни на один из поставленных вопросов, так он еще и молча отвез меня обратно на базу Щ.И.Т.а. Единственное, чего я удостоилась, прежде чем директор отправился к себе в кабинет, это одно предложение, насквозь пропитанное злорадным ехидством и от которого меня бросило в дрожь:

– Добро пожаловать в ваш новый дом.

Я не воспринимала слова Фьюри всерьез, принимая их за попытку то ли меня запугать, то ли сбить с толку. Но когда мне вручили пластиковую карточку-ключ от комнаты, назвали нужный мне номер этажа и подробно объяснили, где в жилом корпусе расположена ближайшая ванная комната, вот тогда я поняла, что директор не шутил. Щ.И.Т. отныне стал моим домом, нежеланным, навязанным, являющимся по факту тюрьмой, но домом. От таких мыслей мне хотелось пробить стену кулаком или завыть, как подстреленная собака. Я понимала, что выбора у меня, как такового, нет. Нет в Мидгарде такой страны, такого города, селения или щели, где я могла бы почувствовать себя в безопасности и начать жить новой жизнью. Мое место всегда будет в гуще боя, и если драки нет, я навяжу ее самостоятельно. Проблем не будет – значит, я найду их сама. Не будет повода – мне достаточно увидеть, что с кем-то обошлись несправедливо, и обнаружится не просто повод, а весомая причина и аргумент для моего сердца. Так что приходилось беспрекословно повиноваться Фьюри. Но это только пока. Вздорная сущность еще возьмет свое, мне только нужно время, чтобы привыкнуть к обстановке. Тогда найдутся и запреты, на которые я махну рукой, тогда найдутся и приказы, которые я не захочу выполнять, тогда найдутся и несправедливости, за которые мне захочется вонзить нож Фьюри меж лопаток.

Выделенная мне комната не отличалась изысканным убранством, но и на ожидаемую лачугу рядового солдата не походила: широкая кровать, пара кресел, кофейный столик, прикроватная тумбочка, зеркало над ней, шкаф – вот и всё, что приходилось на пятнадцать квадратных метров обитого паркетом пола. Не так уж и мало, а когда вспомнилось, что единственной альтернативой является камера в Асгардской тюрьме – всё становилось и вовсе замечательно. На столе был предусмотрительно оставлен обед: какой-то густой суп непонятного желтоватого цвета, но на удивление съедобный, пара кусков хлеба и простой зеленый салат. Мои немногочисленные вещи были доставлены с бывшей квартиры Щ.И.Т.ом, и комната уже не выглядела безликой, какой, скорее всего, являлась до моего в нее въезда. Ко всему прочему, на кровати покоилась стандартная форма агентов Щ.И.Т.: черный облегающий костюм с ремнем и эмблемой орла на плече. Я честно попыталась ее оторвать (не потому, что мешается, а чисто из вредности), но вшит черно-белый герб был намертво. Переодеваться в этот кожаный комбинезон абсолютно не хотелось, но другой одежды в помещении не обнаружилось. Видимо, весь мой гардероб решили или выбросить, или просто не привозить с прошлого места жительства. Решив не раздражать Фьюри, я все же надела форму и часа два бессмысленно моталась по базе, заглядывая в офисы и лаборатории. Честно сказать, сотрудники на мое появление реагировали крайне забавно: сначала недоверчиво косились, пытаясь понять, что конкретно я здесь забыла, потом откровенно пялились, когда осознавали, что я не ошиблась дверью и уходить никуда не собираюсь. Причем никто из них так и не осмелился мне запретить гулять по отделению, все молчали, как рыбы, оторвавшись от работы и изумленно наблюдая, как я осматриваю интерьер, щелкаю пальцами по стеклянным пробиркам с ярко-выкрашенными жидкостями внутри или нагло разглядываю научное оборудование. Один единственный ученый попытался возмутиться и вырвал у меня из рук непонятный увесистый прибор, похожий на тостер, когда я решила попытать счастье и его включить. Но сделал он это также молча, просто возмущенно фыркнув и поправив на носу очки. Видимо, перечить оперативным агентам здесь не положено. Хех, можно будет воспользоваться.