Алдора.

Глава 23.

– Почему просто не послать на задание специалистов? – поперхнувшись воздухом, закономерно удивился Стивен. – Почему нас?

– Если слать саперов, то им в помощь потребуется прикрытие на случай встречи с террористами. А использовать целую группу людей – верх риска. По словам директора, вы прошли должную подготовку и способны не только постоять за себя, но и разобраться со взрывчаткой. Я права?

– Правы, – подтвердила я, смутно припоминая алгоритмы обезвреживания подрывного устройства. На губы так не вовремя запросилась довольная ухмылка; сердце учащенно забилось в трепетном волнении.

– Сколько там бомб? – холодно спросил Стивен, кивая в сторону 3D-модели.

– Две, – коротко ответила Кертис, указывая на красные огоньки. – На четвертом и на десятом этаже. Заложников рядом с ними не держат, однако там наверняка стоят охранники. Обездвижьте их до того, как они успеют вас засечь; не будет возможности – убейте. Мы проведем вас внутрь, вы разделитесь, обезвредите бомбы и доложите нам. Как только все будет сделано, оперативники пустят газ. Вопросы?

– Как быть с камерами? – задумчиво пробормотала я, кладя руку на подбородок.

– На пятом этаже, на посту охраны сидит один из их сообщников, – пояснила Кертис, показывая точное место на плане. – Он – единственные их глаза и уши. Отрубите его и сможете безбоязненно передвигаться по этажам. Разве что, не на лифте.

– Если столкнемся с террористами… – чуть исказив тон голоса, вопросительным тоном предложила я лейтенанту закончить приказ.

– Обездвижить или у***ь. На ваш выбор. Но я бы рекомендовала у***ь: их всё равно ждет электрический стул, – пожала плечами солдат.

– Но вершить правосудие мы не в силах, – без особого запала возразил Роджерс.

– Я не навязываю, – покачала Кертис головой. – Но повторюсь: на вашем месте я бы их пристрелила. Эти ребята ничем не лучше фашистов, Капитан, и заслужили смерть. Думаю, вы понимаете это гораздо лучше меня.

Стивен тяжело вздохнул, безмолвно соглашаясь, и отвел взгляд потемневших глаз в сторону. Женщина сдавленно кашлянула в кулак и потянулась к кейсу. С громким щелчком откинув черную крышку, Кертис вытащила оттуда пару пистолетов с глушителями и толкнула их в нашем направлении. Оружие с противным лязгом проскользило по металлу стола, пока мы их не поймали. Таким же образом нам было выдано по наушнику, запасному магазину, подброшенной в воздух белой тонкой удавке, рации, ремню для закрепления всей этой амуниции на теле и ножу. Последний элемент я окинула хмурым взглядом и бросила обратно Кертис, предварительно невольно коснувшись рукой кинжала у себя в волосах. Та удивленно вскинула брови, но возражать не стала, убирая клинок обратно в кейс, видимо, не заметив моего жеста. Как только женщина сложила всё на место и приказала следовать за ней, под мое возмущенное «Эй, а легендарного щита не будет?» и печально-игривую улыбку Кэпа мы покинули фургон.

Кертис заставила нас обойти вокруг здания и завела нас в соседний недостроенный дом, похожий на многоэтажную стоянку: повсюду был бетон, голые, даже не выкрашенные стены, плесень, темневшая по углам (так что, по всей видимости, строительство было не просто не закончено, а окончательно заброшено), вода, мерно стекавшая по потолку и падавшая на пол с характерным монотонным звуком. Поднявшись по пандусу для автомобилей на пятый этаж, мы остановились у огромной, неровной дыры в стене, из которой было отлично видно нужное нам здание, находящееся метрах в двадцати отсюда. Попросив нас подождать, Кертис удалилась обратно к оцеплению, оставляя любоваться пейзажем.

Я опустилась на корточки, сцепляя руки в замок, силясь унять дрожь в пальцах, и прикусывая нижнюю губу в попытке скрыть довольную улыбку. В кой-то веки миссия! Отработанным, прилипшим к повседневным жестам движением я быстро распустила волосы и тут же, единожды прочесав их пальцами, собрала обратно, грубо закалывая кинжалом. Не зная, куда теперь деть руки, я лениво провела ладонями по коленям и сложила их лодочкой, разглядывая отблески солнца на стекле соседнего здания. Краем уха мне удалось различить, как рядом на пол с тихим вздохом опустился Стив.

– Нервничаешь? – спокойным тоном спросила я, давя в себе порыв усмехнуться или пихнуть Роджерса в плечо.

– Волнуюсь за судьбы людей, – поправил меня Кэп.

Недоуменно-иронично вскинув брови, я скосила взгляд в его сторону.

– Заложников? – уточнила я.

Мужчина едва заметно кивнул в знак согласия.

– Почему? – прыснула я. – Их вытащат, как только мы обезвредим бомбы – ты слышал Кертис. Щ.И.Т. гражданских не бросает: это я усвоила однозначно.

– Я не об этом, – сокрушенно покачал головой Стивен, точно раздосадованный, что я не смогла распознать его истинные помыслы. – Меня беспокоит и, если говорить откровенно, раздражает другое: то, что ни в чем не повинные люди оказались втянуты в разборки, угрожающие их жизни. Почему Щ.И.Т. не может сам отвечать за свои действия? Это…

– Несправедливо, – хрипло закончила я, согласно кивнув головой. Роджерс резко перевел на меня тяжелый, горящий взгляд, пораженно рассматривая мое лицо. Светлые брови были сведены к переносице, лоб рассекали поперечные морщинки, тонкие губы чуть приоткрыты, глаза, до этого сероватые, просветлели, возвращая привычную себе голубизну. – Не удивляйся: мне знакомо это чувство, – невесело усмехнулась я, наблюдая за игрой света на его лице: тонким желтовато-бежевым линиям, скользившим по скулам, бликам, осевшим в пшеничных волосах. Что-то было в нем смутно знакомое... Почему-то именно это лицо в моем сознании ассоциировалось со спокойствием, безопасностью и, что странно, домом – понятием, которое, казалось бы, я должна бы уже забыть. Оно было чересчур болезненным, чтобы держать его в голове…

– Что с тобой? – шепотом прервал тишину Стив. Я вздрогнула и только сейчас осознала, что молча разглядывала Кэпа уже полминуты. Цокнув языком, я легко покачала головой и так же тихо пояснила, озвучивая недавние мысли:

– Ты мне сильно кого-то напоминаешь. Я всё не могу понять, кого конкретно и чем.

Еще раз мазнув взглядом по напряженному лицу, я отвернулась к окну, вдыхая тяжелый, теплый воздух и всматриваясь в блеск стекол на соседнем здании. Пахло сыростью; с улицы раздавался гул автомобилей и вой сирен, но такой отдаленный, что заглушался стуком капель о бетонный пол, похожим на чью-то легкую, точно детскую поступь, так контрастно появившуюся вместе с предвестниками чьей-то смерти…

Шаги, обычно тихие, едва уловимые, отдавались гулким эхом и противным скрипом каждый раз, когда моя нога касалась обитого деревом, старого, потрескавшегося пола. Было душно, в воздухе витала пыль вперемешку со стружкой, которая, отражая яркий, солнечный свет, пробивавшийся сквозь тяжелые, дырявые шторы, казалась крупинками чистого золота. Но эта духота не теснила, скорее, напротив, придавала шарма: казалось, что в этом помещении по-другому нельзя, и тяжелый, теплый воздух – неотъемлемая деталь неповторимого, наполовину сказочного интерьера. Повсюду, куда ни глянь, было видно испещренное искусной резьбой дерево: где-то темно-коричневое, как кора дуба, где-то светлое, покрытое солнечными бликами, да отшлифованное так, что едва ли не блестело без всякой краски, где-то практически черное, образующее диковинные узоры на стенах и потолке. На нескончаемых, длинных полках были выставлены необыкновенной красоты товары – все поголовно деревянные, но выполненные с поразительной, ювелирной точностью. Аккуратно стянув с полки первую попавшуюся игрушку, я отряхнула ее от пыли и, чуть повертев куклу в руках, с улыбкой усадила на место.

Еще пару раз пробежавшись взглядом по комнате, я подошла ближе к прилавку – длинной стойке, для моих тринадцати лет казавшуюся безумно высокой: столешница, вся усыпанная незаконченными деталями, рубанками, стружкой и длинными, закрученными полосками коры, была на уровне моего подбородка. Улыбаясь, я приподнялась на цыпочки, в надежде разглядеть за стойкой знакомую фигуру резчика, но видно ничего не было.

– Орхам! – окликнула я владельца дома, ожидая услышать хриплый, но все еще сильный, ласковый голос ворчливого старика, но ответа так и не последовало. Решив, что ремесленник в другой комнате и может меня не слышать, я тихо хмыкнула и, проскользнув за стойку, вошла в мастерскую.

Орхама я знала уже очень давно: я играла малым ребенком в его лавке, когда еще был жив отец. Старый резчик, весь седой, с густой, белой, словно посыпанной снегом, бородой, теплыми, но уже начинавшими его подводить маленькими глазами, все свое время проводил здесь, в мастерской, служившей ему и местом работы, и домом. Он не был разговорчив, как многие пожилые люди, и если говорил, то говорил по делу, уверенно, легко, точно все свои мысли он уже знал заранее и произносил отрепетированную речь, и пускай голос его был хриплым и походил скорее на скрип несмазанного колеса, в нем улавливались добродушные, светлые нотки, и именно так, тихо, переливчато и бархатисто, как мне всегда казалось, должна звучать сама улыбка. Орхам был слегка ворчлив, но только слегка, да и возмущался он всегда как-то по-доброму, по-свойски, точно не сердился, а мягко журил, и не потому, что ему хотелось, а потому, что положено по возрасту. В его коморке, маленькой, душной, как и прихожая, всегда царил беспорядок, хотя на прилавке всё было чисто и опрятно: резчик привык стараться для людей, а не для себя, и ни пыль, ни стружка, ни боязнь какой-нибудь болезни легких его не пугала на старости лет. Одежды своей он словно никогда не сменял, извечно появляясь в бело-серой холщовой рубашке, потертых кожаных штанах и некоем подобии темно-коричневого фартука с большим карманом в районе живота и рядком инструментов, висевших на поясе. Мы мало разговаривали, но мое общество его не тяготило, как он однажды сознался. Ведь Орхам жил в одиночестве: его жена, радушная Карну, отправилась к Звездам несколько лет назад, а единственная дочь вышла замуж и жила теперь в Ванахейме, сбежав туда без спроса и тем более без благословления родителей. Мой отец был хорошим другом ремесленника, и они никогда не отказывали друг другу в помощи, если она требовалась: просто так поддержки не просил ни тот, ни другой, не желая злоупотреблять благородством такого же бедняка, как и он сам. Поэтому в крове Орхам мне никогда не отказывал, а, когда имел возможность, мог и угостить чем-то со своего скромно обставленного стола. И сейчас я пришла не просто так: я хотела попросить у старика ночлега. По словам Хеймдалля, в Асгарде собиралась страшная буря, а, как я знала по предыдущему опыту, в моем доме переждать ее не выйдет: дождь всегда пробивался сквозь крышу, ветер вздымал шторы, которые висели у входа, впуская внутрь холод и брызги воды, и под скрип шатающегося, ходящего ходуном потолка грохотал жуткий гром, сотрясавший все здание, и сверкали молнии. Меня всю передернуло, когда я позволила себе представить хоть еще одну подобную ночь. Плохая идея.

Нервно поведя плечом, я нахмурила брови и еще раз позвала Орхама, надеясь на отклик, но получив в ответ лишь начинающую пугать тишину. Мастерская, состоящая из рабочего стола, нескольких необработанных брусьев, валявшихся на полу вдоль стены, низенькой кровати и высокого шкафа, казалось пустой и… точно замершей. Остановившейся во времени. Как будто кто-то здесь похозяйничал, перерыл ящики, пролетел по комнатушке ураганом и ушел, оставив на полу разбросанные чертежи, рубанки, напильники и… Я резко остановилась на месте, в удивлении и ужасе осматривая находку… и кровь.

– Орхам? – дрожащим, неповинующимся голосом позвала я, не отрывая глаз от нескольких багровых капель, затерявшихся среди стружки. Тишина. Как в могиле. Я вновь обвела взглядом комнату, стараясь зацепиться хоть за какой-то нужный мне предмет, но сфокусироваться ни на чем не получалось: всё смылось в бессмысленный светлый фон с размытыми очертаниями. Пару раз бездумно переступив с ноги на ногу, я неуверенно подошла к рабочему столу, осматривая деревянную шкатулку, наполовину уже покрытую изящными узорами в виде переплетающихся стеблей роз с иногда встречающимися шипами. Проведя пальцем по граням растения, я сделала еще два шага вперед, пока не смогла заглянуть за стол. Увидев причину тишины, я громко вдохнула воздух, прикрыла рот ладонью и отбежала назад, яростно жмуря глаза и мотая головой. Невозможно! Неправда! Вновь открыв глаза, я осторожно подошла обратно к столу и, сдержав порыв вскрикнуть и выбежать из мастерской, посмотрела на пол. Невидяще смотря в потолок пустыми, стеклянными серыми глазами, на которые точно опустили дымчатую пелену, раскинув старые, с выпирающими венами руки в стороны, выгнувшись в неестественной, неправильной позе, там лежал Орхам.

Я до боли прикусила нижнюю губу, сдерживая в себе готовые пролиться слезы: по морщинистому лицу, застывшему в каком-то тревожном изумлении, искаженному смертью, которая не принесла старику долгожданного покоя, вились струйки крови, уже застывшие, присохшие, но оттого не менее страшные, похожие на ядовитых красных змей, оплетающих его шею и мирно лежавших на его груди. Орхам знал, уже предчувствовал, что скоро умрет, но не так, не под чужим, гадким клинком, на долю секунды коснувшимся его горла ради денег, которых у бедняка никогда и не было, а спокойно, своей собственной смертью, пока будет спать очередной (мучительно долгой для его одиночества) ночью.

Я не хотела к нему подходить: это тело, эта поза, эти кровавые змеи бросали в дрожь, вызывая панический страх перед смертью как таковой. Меня разрывало на две части: одна испуганно кричала, молила, чтобы я быстрее ушла из лавки, силясь забыть о несчастном старике, как о кошмарном сне. Другая велела проявить уважение к падшему, как меня учили. Мне всегда прививали мысль, что смерти бояться нельзя ни при каких обстоятельствах, даже когда имеешь на это полное право. А уважение к лицемерной старухе, дрѐвней как Мироздание, если не древнее, нужно иметь с рождения: почитать мертвых – тех, кто с ней уже знаком, жалеть живых – тех, кто боится и еще ее не видел, а самому встречать с достоинством. Бояться нельзя.

Я глубоко вздохнула и медленно присела на корточки, готовая в любой момент отпрыгнуть, точно Орхам сейчас поднимется, обращая на меня своё выгоревший взор. Дрожащей рукой я потянулась ко лбу старца и одними пальцами, точно боялась обжечься о кожу, прикрыла ему веки. Шепотом пожелав Орхаму покоиться с миром, я осторожно начертила пальцем контуры звезды у резчика на сердце и поднялась с колен. Такая бессмысленная, такая глупая смерть! От руки какого-то бандита, вероятно пьяного и охотного до денег, привалившегося из трактира на соседней улице: там часто ошивались подобные люди, все, как один, склизкие, увертливые, беспринципные, настолько мерзкие даже для меня, для той, кто видит нищету ежедневно, и не потому, что их одежда всегда порвана, лица – красны от выпитого, а руки нещадно трясутся. О, нет! Мне мерзко, мне противно, мне стыдно за их павшую душу, гнилую, обляпанную грязью еще хуже, чем их дырявые, дурно пахнущие сапоги. Это не те люди, которые живут в бедности оттого, что у них нет выбора, а оттого, что у них нет желания чего-либо менять, их устраивает их внешность, их характер, и им не нужно ничего кроме поданного за болезненный вид денария и бутылки крепкого эля. А смерть от их рук… Это нечестно, незаслуженно! Это… Несправедливо?

На негнущихся ногах я неловко развернулась и направилась к выходу на улицу, пытаясь сбросить с себя оцепенение и привести голову в порядок, что выходило плохо. Мыслей не было, в черепной коробке фактически гулял ветер, гонявший внутри остатки эмоций, время от времени налетавших и стукавшихся о стенки. Вот теперь духота мешала, вот теперь давила, угнетала, пугала, пуская сердце в дикий, нездоровый пляс. Только когда я вышла из помещения, мне удалось вдохнуть полной грудью, да и то – согнувшись в три погибели и уперев руки в колени. В горле явственно ощущалась горечь, руки нещадно дрожали, а стоило только прикрыть глаза, как вновь я видела тело старика, жившего и погибшего в несправедливом, но неизбежном одиночестве. Я видела мертвеца всего единожды, и это был мой отец, но тогда всё было иначе: несмотря на ожоги, раны и мучения, он умер в покое. Его лицо было безмятежным, тихим, умиротворенным, словно Смерть стала для него спасением, и все мои слезы, лившиеся так долго, что, казалось, уже превратились в кровь, были не от страха перед Хельхеймом, а от потери близкого человека. Сейчас же… Бездушная плоть, лишенная жизни; засохшая кровь, которая застыла, перестала струиться по телу, как только замолкло сердце; глаза, отражавшие, но не поглощавшие свет, точно кривое зеркало. Сущность гибели, как таковой, смерти тела, а не души, сама мысль, предположение о ней было чудовищным, жутким, пробирающим до дрожи, сколько бы я не храбрилась, убеждая себя, что не должна бояться. Это не стоит уважения… Это просто страшно…

Из состояния транса меня вывел знакомый, чуть взволнованный голос:

– Рида?

Я встрепенулась, вскинула голову и распахнула глаза, всё так же тяжело дыша и не выпрямляя согнутой спины: неподалеку, скрестив руки на груди, недовольно нахмурившись и вглядываясь в мое лицо, стоял младший принц Асгарда. В этом ужасе я успела о нем забыть… Мы бродили по городу, когда глашатай объявил о видении Хеймдалля и надвигающемся шторме. Секундный страх перед известием, отразившийся на моем лице, выдал меня с головой: Локи тут же спросил, что особенного может быть в простой грозе. Пришлось сознаться, что в моем доме переждать бурю не получится, и мне нужно просить ночлега. Одинсон тогда собирался меня перебить, но осекся, когда я сказала, что мне есть к кому обратиться. А сейчас… Не знаю, что будет сейчас…Искать пристанища на улице нельзя категорически: скоро цветение Мирового древа – в Асгард прибыли посланцы Альфхейма, и среди них, разумеется, работорговцы. Увольте, но даже узы смерти лучше золотых оков…

– Рида, ты поговорила с ремесленником или нет? – с толикой раздражения переспросил Локи.

Я глубоко вздохнула, не представляя, как объяснить, что произошло. Готова поспорить, голос меня не послушается. Попробовать сказать что-то вразумительное или молча взять его за руку и отвести в мастерскую? Нет, еще раз я туда зайти не смогу… Нужно говорить так. Я нервно сглотнула, чувствуя на себе внимательный взгляд Одинсона, и прикусила нижнюю губу, выстраивая сумбурные мысли в связное предложение. Принцу не понравится мой ответ…

***

Коридоры мелькали перед глазами с непозволительной быстротой, и добросовестно рассмотреть хотя бы один золотой узор на стенах дворца не получалось категорически: даже если бы я не чувствовала себя каменной статуэткой, переставляющей ноги по инерции и исключительно магическим образом, то осмотреться мне бы не позволил Локи, крепко державший меня за запястье и ведший все дальше по замысловатым перекресткам и лестницам, ни на секунду не останавливаясь и даже не сбавляя шага. Зря я согласилась, ох зря…

Когда я сообщила принцу о смерти резчика, он побледнел и неестественно замер, раздумывая над чем-то своим и не желая отвечать на вопросы. В результате Локи, тихим, но суровым голосом, выдал подобие безоговорочного заключения: я должна идти с ним во дворец. Я отпиралась так долго, как могла: никто не знал, что принц со мной общается, и если узнают, то, разумеется, не одобрят. Вначале я отговаривалась, потом просила, потом кричала, но Одинсон был непоколебим: оставлять меня на улице он не собирался. Но и я отказывалась идти в замок наотрез. Сошлись два барана… В итоге Локи не вытерпел. Он скрестил руки на груди и уверенно, но тихо, практически шипя, впервые за всё время, что мы знакомы, использовал свое положение: он мне приказал. И это обращение не просто покоробило, а вдарило по голове, оставляя в душе неприятный осадок. Приказал… Ведь он имел на это полное право, но почему-то повиновение далось с поистине непосильным трудом, до скрежета зубов, до хруста сжимаемых в кулак пальцев, и хлестануло не хуже кнута разгневанного кучера, от которого я однажды получила по спине удар плетью, когда зазевалась на дороге. Не понимая, откуда у меня взялась подобная дерзость и храбрость, я тогда наигранно поклонилась, широко махнув рукой, и процедила: «Слушаюсь, Ваше Высочество». Локи переменился в лице, но ничего не сказал, не желая переступать через собственную гордость.

И вот сейчас мы петляли по коридорам дворца, избегая стражи, слуг и, не приведите Звезды, членов царской семьи. Я всё норовила выскользнуть из хватки Локи, но он не отпускал от себя ни на шаг и вырваться не позволял. Мы практически не говорили, даже не говорили вовсе, все еще приходя в себя после недавней перепалки. Мне не давал покоя его приказ, ему – мое недоверие и фальшивый поклон. Зеленые глаза блестели ярче обычного, губы были плотно сжаты, взгляд бесцельно блуждал по исписанным стенам, время от времени, так же бесцельно, возвращаясь к моему лицу, точно ответы на все вопросы были выгравированы у меня на лбу.

Через полчаса игры в прятки со всеми обитателями дворца мы вышли в узкий коридор.

– Почти пришли, – прошептал Локи, ускорив темп ходьбы и чуть сильнее сжав мою руку.

Окрыленные близостью цели, мы перестали красться и прятаться по углам, переходя на быстрый шаг и, фактически, наплевав на всякую предосторожность. Очень зря и очень не вовремя. За поворотом Локи неожиданно остановился, из-за чего я налетела на его спину, и, пробормотав что-то нечленораздельное, попытался загородить меня собой. Сердце больно стукнуло в грудной клетке: мы с кем-то столкнулись.

– Брат, я тебя повсюду искал! Где ты был? – послышался озорной голос прямо перед нами. Я неловко отклонилась в сторону, выглядывая из-за плеча младшего принца: рядом стоял светловолосый мальчик (хотя, скорее, подросток) на пару лет старше нас. На пухлых губах играла широкая улыбка; голубые глаза, окаймленные практически прозрачными ресницами, счастливо блестели; по чуть вздернутому носу и щекам были беспорядочно рассыпаны веснушки. Черты были грубоватыми, несмотря на ровный, плавный овал лица, которое смотрелось по-детски наивно. Я невольно вздрогнула, вспоминая его недавние слова: он назвал Локи братом. Выходит, это…

– Тор, ты не вовремя, – недовольно пробормотал младший Одинсон, стараясь руками убрать меня подальше себе за спину. Различив махинации брата, Тор перевел взгляд в мою сторону и изумленно поднял брови, тем не менее, не прекращая улыбаться. Я в ответ нахмурилась и поджала губы, окидывая старшего брата Локи цепким взглядом.

– Брат, я позже всё объясню, – младший принц зажмурился и покачал головой. – Когда доберемся до покоев. А сейчас – просто дай нам пройти, – добавил Локи, грубовато взяв меня за локоть и потянув мимо Тора.

– Локи, стой, – усмехнулся ас, поймав брата за плечо. – Как ты обращаешься с девушкой? – возмутился он, чуть повысив тон и снова широко улыбнувшись. Мне эта улыбка показалась какой-то неправильной: вроде искренней, но приевшейся, точно Тору растянули уголки губ и пришили их нитками, и теперь эта кривая полоса прилипла к его лицу, не желая отклеиваться. Это вечное, но пустое и бессмысленное дружелюбие в чертах к нему точно приковано цепями, хлипкими и ржавыми, готовыми в любой момент треснуть, как только что-то пойдет не так, как планировалось. Доброе лицемерие. Какая гадость…

Смысл же произнесенного дошел не сразу: только когда Локи в шоке выпустил меня из железной хватки, отошел в сторону на пару шагов и скептически перевел взгляд с брата на меня, а затем обратно, как бы всем видом говоря: «Это? Девушка? Ты ничего не перепутал?».

Старший принц выпрямился, расправил плечи и, с улыбкой убрав одну руку за спину, а второй аккуратно взяв меня за пальцы, произнес:

– Позвольте представиться: Тор Одинсон.

С этими словами он, не отрывая от меня взгляда, начал склоняться к моей руке. Отойдя от шока и сообразив, чтó принцу приспичило сделать, я непроизвольно издала недовольный звук, похожий на фырканье, и чересчур поспешно и резко вырвала руку из его хватки, тут же пряча ее себе за спину. Глаза Тора пораженно распахнулись, становясь похожими на два блюдца, улыбка сползла с его лица, и он так и замер, чуть склонив корпус и одну руку практически поднеся к губам. Рядом раздалось невнятное прысканье и тихий смех. Я неловко переступила с ноги на ногу, понимая, что сделала какую-то глупость (хотя, в чем она заключалась, я осознать не могла) и скосила взгляд на ухмыляющегося Локи, наблюдавшего за сей картиной с лукавым прищуром.

– Видимо, еще не все обитатели Асгарда подвержены твоему обаянию, брат, – довольно протянул он, разглядывая впавшего в ступор Тора. Тот, точно очнувшись, качнул головой, выпрямился и, нахмурившись, пробежался по мне оценивающим взглядом, словно своей выходкой я невообразимо выросла в его глазах.

– Как тебя зовут? – вдруг спросил он, скрестив руки на груди склонив голову набок.

– Эрида Эребдоттир, – неохотно пробормотала я, шмыгнув носом.

– Брат, зачем она здесь? – удивился принц, переведя взгляд в сторону Локи.

– На ночлег, – тихо пояснил тот. Я собралась вставить свое слово и обратиться с просьбой самостоятельно, но Локи вскинул руку в останавливающем жесте. – Переждать бурю. Признаться, я хотел остаться у нас в покоях, но не знал, что ты уже вернулся.

– Я не против, – беспечно отмахнулся старший принц, вновь заулыбавшись и переведя на меня взгляд. – К тому же, кто может быть против столь очаровательного и милого соседа?

Я едва сдержала в себе порыв возмущенно прыснуть или скорчить недовольную гримасу. Подобное обращение прозвучало фальшиво и наигранно, как спонтанная, нелживая-неискренняя лесть. В итоге я просто вздернула бровь и елейным голосом протянула:

– Полностью с Вами согласна, Ваше Высочество, но где же мы найдем такого соседа?

Тор вновь посерьезнел и сник, неверующе (даже, скорее, недоумевающе) рассматривая мою наглую фигуру. Локи, напротив, старательно поджимал губы, пряча игривую улыбку. Кашлянув в кулак и качнувшись с пятки на носок, он направился дальше по коридору и, оглянувшись, позвал:

– Пойдем, Рид.

Бросив последний взгляд на старшего принца, я засеменила следом за другом, теряясь в догадках, когда во мне проснулось такое неприкрытое хамство, тем более по отношению к высокопоставленным особам. Тем более к наследникам Асгардского престола.

Далеко мы не ушли: буквально через пару секунд нас остановил громкий голос Тора:

– Локи! Рид!

Я сморщилась и, пока оборачивалась, поправила:

– Эрида.

Одинсон поперхнулся воздухом и в праведном возмущении развел руками: мол, Локи можно, а мне нельзя?

– Эрида, – с нажимом повторила я.

– Эрида, – едва ли не клацая зубами, обратился принц. – Вы не голодны? Я собирался идти на кухню: мне приказать поварам что-нибудь изготовить?

Я покачала головой и уже хотела вежливо отказаться, но неожиданно заурчавший живот, заставивший зашипеть, сдал меня с потрохами. Локи хмыкнул и ответил за меня:

– Голодна. Скажи, что нас не будет на ужине: пусть принесут еду в покои.

Старший Одинсон согласно кивнул и развернулся к нам спиной.

– И Тор… – добавил младший принц, заставив брата оглянуться. – Не говори никому.

– Нем, как рыба, брат. Пытать будут – не скажу, – уверил нас Тор, проведя пальцами по губам так, будто зашивает себе рот.

Локи благодарно склонил голову и, вновь взяв меня за руку, быстрым шагом направился в конец коридора, где виднелась высокая деревянная дверь, покрытая черными и золотыми узорами. Остановившись напротив входа, Одинсон медленно провел по дереву пальцами: часть узоров, образующих густую сеть у ручки, плавно расплелась и растворилась; громко щелкнул магический замок, дверь с тихим скрипом отворилась, и мы быстро прошмыгнули в комнату.

***

Буря была в самом разгаре: сверкали молнии, озаряя просторные покои неестественно-белым светом, грохотал, как гигантский барабан, гром, неистово свистел, завывал, надрывая глотку, ветер, капли дождя, не переставая, бились о стекло. Комната принцев, огромная по моим меркам, была погружена в полумрак: тьму разгоняли лишь светильники, испускавшие ровный, теплый, желтый свет, и пара магических шаров, которые наколдовал Локи, сейчас преспокойно сидевший на кровати, прямо напротив меня, и читавший какую-то книгу. Его заклинания, признаться, меня поразили: я восторженно наблюдала, как в руках принца появляется яркое, голубоватое пламя, струящееся по пальцам. Я пока подобную магию использовать не умела. Пока. Моя заинтересованность Локи явно польстила, и он не смог сдержать пускай короткой, но довольной улыбки. Вообще после разговора с Тором принц заметно «оттаял», забыв о своем приказе, и время от времени смотрел на меня с толикой гордости, что меня окончательно запутало. Еду, как и обещал старший Одинсон, принесла на подносе служанка, от которой мне пришлось спрятаться под кроватью. В покоях, к моему удивлению, было не две постели, а три: последняя (чье предназначение в помещении не знали и сами хозяева) стояла в уголке, поменьше и пониже принадлежавших братьям, но приведшая меня в шок так же, как и всё прочее убранство. Покрывало, сделанное из шелка, мягкая подушка, точно не набитая пухом, а сама являющаяся большой пушинкой, толстое одеяло, от которого веяло травами и цветами. Не ровня моей порванной лежанке из шкур и шерсти…

По комнате неожиданно прокатился устрашающий звук грома, выхвативший меня из мыслей. Даже здесь, во дворце, гроза пугала до дрожи в грудной клетке и нервного теребления покрывала. Я сильнее поджала под себя ноги и обхватила их руками, утыкаясь носом в колени. Как бы я себя ни одергивала, сколько бы ни заставляла оглядеться вокруг и успокоить себя мыслью, что я в безопасности, всё равно было страшно. Страх – пустой, неосознанный, засевший в подкорке, возникающий как что-то простое, естественное и неотрывное. Но факт того, что этот ужас, возвращавший меня назад в прошлое, к умирающему отцу, не осознан, не отменяло паники, головокружения и острой боли в сердце. Сверкнула молния, и практически сразу же, так близко, так оглушающе, громче обычного, грохотнул гром. Я дернулась и, неровно вдохнув воздух, с силой, до треска суставов обняла свои колени, пытаясь совладать с эмоциями. Это мой страх, мои мысли и мои чувства. Это мой разум и мое сердце, и я должна, обязана уметь ими управлять…

Тор, до этого сидевший в сторонке и меланхолично жевавший баранью ножку, коротко хохотнул и подлетел к окну, упираясь ладонями о стекло, по обратной стороне которого с невиданной скоростью стекали капли дождя.

– Потрясающе, – вдруг пробормотал он.

Локи на секунду скосил безразличный взгляд в сторону брата, но тут же обратился обратно к книге. Я же недоумевающе уставилась на старшего Одинсона, прилипшего к оконной раме.

– Что «потрясающе»? – не поняла я.

– Гроза, – с какой-то торжественностью и ликованием ответил он.

– Гроза? – с толикой скептицизма переспросила я, вздернув бровь и повысив тон. – Что в ней «потрясающего»?

– Раскаты грома, яркие молнии, заполонившие светом половину небосклона - всё от конца до края… – чувственно произнес Одинсон, то ли перечисляя достоинства бури, то ли описывая всё, что видел за окном. – Такое величие и могущество! Такая сила! – с поистине фанатичным восторгом воскликнул принц.

– Но она опасна, – возразила я, покачав головой и выпустив из железной хватки свои настрадавшиеся колени. Локи недовольно нахмурился на мою реплику и непонимающе на меня посмотрел. Тор же неохотно отвернулся от окна, ожидая продолжения моей речи. – Если дождь – целитель, то гроза – это убийца, – тихо добавила я. – Могущественный, таинственный, неуловимый, но непокорный. Сбросивший с себя и затоптавший сотни людей мустанг, на которого никак не наденут уздечку…

– Так значит, ее стоит уважать хотя бы за могущественность, – с улыбкой заключил старший принц, снисходительно кивнув мне, как трехлетнему ребенку. Я сморщилась и цинично прошипела:

– Нет. Это всё равно, что уважать преступника за красивый внешний вид и ловкость рук.

Тор уже открыл было рот, чтобы вступить в дискуссию, но я прервала:

– Не стоит. Вам меня всё равно не переубедить, Ваше Высочество.

Одинсон нахмурился и, неловко потерев шею и качнувшись с пятки на носок, дважды кашлянул в кулак. Потом, так и не сказав ни слова, размеренным шагом вышел из комнаты, напоследок что-то пробормотав о срочном и неотложном деле. Я глубоко вздохнула и, услышав очередной осточертевший раскат, вздрогнув, вновь обняла себя руками. Буквально через несколько мгновений после ухода Тора рядом со мной раздался то ли удивленный, то ли настороженный голос:

– Рид?

Я нехотя подняла взгляд на нахмурившегося Локи и качнула головой, мол, ты что-то хотел?

– Ты что, боишься? – тихо спросил он.