Алдора.

Глава 14.

Первое, что я осознаю, когда прихожу в сознание – это то, что у меня жутко болит голова. В висках больно стучит кровь, заставляя морщиться и сдавленно шипеть от неприятных ощущений. Пытаюсь дотронуться рукой до лба, но выясняется, что руки к чему-то привязаны. По ощущениям, к металлическому стулу, на котором я сейчас сижу. В горле нестерпимо сухо, запястья стерты о веревки, и потому их сильно жжет и саднит. Нужно понять, где я нахожусь, но безумно не хочется открывать глаза. Скорее даже наоборот: я бы с удовольствием променяла мое нынешнее состояние на спокойную, тихую, безболезненную и такую родную тьму, в которой пребывала до своего пробуждения. Пытаюсь расслабиться, чтобы вновь заснуть, но тут мое лицо резко окатывают ледяной водой. Я закашливаюсь, пытаясь избавиться от влаги, попавшей в носоглотку, и резко распахиваю глаза. Меня тут же ослепляет белый, неестественный свет ламп, на глаза начинает давить, и я вновь их закрываю, пытаясь избавиться от боли.

– Ну, хватит! Мы видели, что ты очнулась! Подъем!

На последних словах кто-то с силой толкает меня в плечо, из-за чего я накреняюсь в сторону. Садисты… Медленно, осторожно начинаю приоткрывать глаза и, щурясь, стараюсь рассмотреть, что происходит вокруг. Зрение меня подводит, и образы сливаются в темно-серый фон, на котором выделяется черная тень. Пытаюсь проморгаться, но картинка от этого только плывет и раздваивается, а голова начинает кружиться. Крепко зажмуриваюсь и пробую осмотреться еще раз - грани становятся более четкими. Тень складывается в силуэт мужчины, а фон превращается в однотонные стены комнаты. Через некоторое время я умудряюсь разглядеть человека, стоявшего передо мной: высокий, широкоплечий, одет в черный строгий костюм, волосы, вроде, светлые. Всё его лицо для меня еще являлось большим бежевым размытым пятном, и рассмотреть что-либо еще не представлялось возможным.

– Вроде, оклемалась. Зовите Коулсона.

– Есть, сэр.

Слышится гулкий звук шагов, отдающихся эхом по комнате и глухой болью у меня в голове. Коулсон… Такое чувство, что я о нем где-то слышала… В сознание резко врывается поток воспоминаний: реактор, наемники, Старк, драка, и в самом конце – Коулсон. В груди рождается неприятное, колющее чувство страха: меня, получается, схватили. А раз я привязана к стулу, то сейчас будет допрос. С губ срывается тихий стон: вот только проблем с полицией мне не хватало! Всё только-только начало налаживаться, но нет! Я ведь не могу прожить без неприятностей, не так ли? Меня снова бьют по плечу и командуют:

– Сиди молча.

Посылаю в сторону мужчину ненавидящий взгляд исподлобья, заставив тем самым его отшатнуться от меня на шаг. На сухих губах оскалом расплывается усмешка: я обездвижена, безоружна, но такой громила меня всё равно боится. Я прочищаю горло и хрипло говорю, продолжая сверлить мужчину яростным взглядом и посылая ему еще одну ухмылку:

– Не волнуйтесь, сэр, безумие не та болезнь, что передается воздушно-капельным путем.

Моего собеседника передергивает, будто от отвращения (хотя почему будто?), и он недовольно поджимает губы. Лицо стало более-менее разборчивым: серые глаза, песочного цвета тонкие бакенбарды, чуть приплюснутый нос. Внешность была какой-то непропорциональной: такое лицо никак не сочеталось с высоким ростом и крупным телом. Ну, не мне решать. Матушка-природа моих советов слушать не собирается.

Окидываю прояснившимся взглядом комнату: серая, практически пустая; всё убранство заключалось в широком металлическом столе и паре стульев по двум его сторонам, на одном из которых сидела я. В левой стене имелась высокая железная дверь с небольшим задвижным окошком и двумя охранниками, караулившими выход. Ноги слегка затекли (видимо, сижу я здесь уже долго), и я попыталась чуть-чуть подвинуться. Вышло неуклюже: стул был привинчен к полу. Такое чувство, будто я в тюремной камере нахожусь! Внутри что-то скребнуло: вдруг, правда, меня уже за решетку засунули? Интересно, а в чем меня обвинили? На мне, по факту, лежит смерть двух человек, однако винить меня в убийстве киллеров вряд ли целесообразно. Во-первых, изначально я драться не собиралась, а просто спасала собственную шкуру, как, впрочем, и всегда. То есть, можно сказать, что я оборонялась? Блин, представляю себе эту картину: «Мисс, зачем вы убили двух человек? Одному перерезали горло, другого умертвили осколками стекла? – Ваша честь, это была самозащита!» Великолепно. Во-вторых, по тем двоим давно плакал электрический стул, и, готова поспорить, Хель их сильно заждалась и встретила с распростертыми объятиями. Но в оправдание это опять-таки не годится. Плачевная ситуация.

Мои размышления прервал звук открывающейся двери, и я перевела взгляд на вошедшего. Им оказался мужчина, среднего роста, лет сорока пяти, всё в том же неизменном черном костюме, в который были одеты все присутствующие комнаты. Высокий лоб, короткие, немного редкие волосы, острые черты лица, печальные болотно-зеленые глаза и добрая улыбка, так не вяжущаяся с целью его визита, но как нельзя лучше подходящая его образу. Мужчина повернулся лицом к охранникам и спокойно произнес:

– Можете нас оставить.

Голос был приятный, хоть и содержал в себе нотки, не предвещавшие ничего хорошего. Один из стоящих у двери постучал кулаком по металлическому покрытию, щелкнул замок, и дверь отворилась. Трое человек вышло из комнаты, напоследок заперев за собой дверь и оставляя меня и пришедшего мужчину наедине. Тот как-то вымученно улыбнулся и, со скрежетом отодвинув второй стул, присел напротив меня, сложив руки на столе в замок.

– Как самочувствие? – вежливо поинтересовался он.

Дежавю. Жаль, что я не в больнице. Здесь так просто сбежать не получится, и мне придется быть менее грубой.

– Неплохо. Связанные руки немного портят настроение, а так всё замечательно.

Мужчина нахмурился и приподнялся на месте, заглядывая за стол, пытаясь разглядеть мои обвязанные веревками конечности. Потом бросил хмурый взгляд в верхний угол комнаты, где, как я заметила, висела камера наблюдения, мигающая красным огоньком, и поднялся со своего места. Обогнув стол и достав из кармана перочинный ножик, он ловко перерезал путы и уселся обратно, пряча нож и снова переплетая пальцы.

– Лучше? – спросил он, разглядывая, как я с наслаждением разминаю затекшие запястья.

– Значительно. Вы не против? – указала я на бутылку, стоящую посередине стола.

– А вы разве не пили? – удивился он, показывая пальцем на уровень жидкости.

– Ваш сотрудник решил использовать воду не для утоления жажды, а как наиболее быстрый способ моего пробуждения.

– А. Джонс. Он у нас радикал, – с улыбкой проговорил мужчина, подавая мне бутылку. Сделав несколько больших глотков, я отставила ее в сторону и уставилась на моего собеседника, наблюдавшего за мной всё с той же мягкой улыбкой.

– Мисс Эмбертон, у меня есть к вам пара вопросов.

Ну кто бы сомневался! Я чуть нахмурилась и подалась вперед, аналогично мужчине сцепляя руки в замок.

– А на мои вопросы вы сначала ответить не хотите?

– Что ж, пожалуйста, если вам так удобней, – усмехнулся мужчина, мелко помотав головой.

– Где мы?

– На исследовательской базе, в Нью-Мексико.

Я невольно изогнула бровь дугой. Нью-Мексико? Что?! Когда?!

– Причину транспортировки моей бессознательной туши из Нью-Йорка позволите узнать?

Мужчина только ухмыльнулся и помотал головой.

– Об этом, думаю, мы поговорим чуть позже.

Я облизнула губы краем языка, перебирая в голове приходящие на ум догадки, но в большинстве своем они были или слишком неоднозначны, или практически невероятны. Ладно, подождем информации от нашего немногословного товарища. Пару раз стукнув ногтем по поверхности стола, я продолжила:

– Другой вопрос. Кто вы?

– Агент Коулсон, - кивнув головой, представился мужчина.

– Я не о фамилии говорила: она мне уже известна. – Брови агента на этой фразе взметнулись вверх, из-за чего на лбу проступили неровные морщинки. – Я об организации.

– Шестая Интервенционная Тактико-оперативная Логистическая Служба, - скороговоркой проговорил он. Я уже слышала это название…

– Щ. И. Т.? – неуверенно спросила я.

– Видимо, вы уже с нами знакомы? – поинтересовался агент.

– Отчасти, – пробормотала я. Ох, лучше бы полиция. Ближе знакомиться с этими ребятами я совершенно не хотела: одной встречи мне хватило сполна! Кашлянув в кулак, я решила задать последний интересующий вопрос, не касающийся меня напрямую:

– Что со Старком?

Коулсон коротко улыбнулся:

– Рад, что вы спросили. С ним всё в порядке: пулю извлекли без всяких последствий для его здоровья. Просил ошпарить вам руки кипятком за разбитое окно и вылитый в помойку виски.

– Это так он выражает свою благодарность? – вскипела я, невольно повышая тон. – Я ему жизнь спасла!

Коулсон на это только пожал плечами.

– Что ж. Энтони Старк не из тех, кто будет говорить слова признательности, если при этом остается обманутым. А вы, – агент указал на меня пальцем, – его как раз обманули.

Я сморщилась, догадавшись, о чем сейчас пойдет разговор.

– Моя очередь задавать вопросы, – проговаривает мужчина по слогам, подаваясь вперед на несколько сантиметров. – Для начала: откуда у вас подобные боевые навыки?

– Ходила на уроки самообороны, пока училась в институте, – солгала я с невозмутимым лицом.

– Можете назвать центр, в котором занимались?

– У меня был личный тренер.

– Фамилия, имя?

– Брукс, – быстро сфантазировала я. – А имя не назову: вы иначе его потом разыщите.

Коулсон тихо хмыкнул.

– Что, из пистолета тоже он вас стрелять научил?

– А я не умею, – честно созналась я. – Пистолета в руках не держала до того случая, знала только теорию, а в окно, занимающее половину комнатной стены, попасть любой идиот сможет.

Агент недовольно цокнул языком и продолжил свой допрос:

– Откуда вы узнали, что пришедшие были киллерами?

Я легко пожала плечами:

– Простые наблюдения. Один из них представился чужим именем, у второго из букв имени и фамилии складывалось слово «наемник», а на шее были татуировки цифр. Догадаться, что к чему, не так уж сложно.

– Знаете, это не такие простые умозаключения, как вам кажется. Для них нужно знать, куда смотреть и что искать. И как вы этому научились?

– «Шерлока Холмса» начиталась. Метод дедукции – великая вещь.

Агент устало выдохнул и откинулся на спинку стула. Я подавила в себе желание улыбнуться: мужчина всеми силами старался меня вывести на чистую воду, поймав на какой-нибудь лжи. Он говорил быстро, четко, не давая много времени для обдумывания ответа и пристально следил за каждым моим движением. Но лгать мне приходилось не первый, не сотый и не тысячный раз. Выловить в моем плетении вранья явную нестыковку практически невозможно.

Коулсон глотнул воды из бутылки и произнес:

– Что ж, лжете вы, хочу сказать, отменно.

– Лгу? – праведно изумилась я. – Это в чем же, позвольте узнать?

– Для начала, вас хотят обвинить в убийстве, а вы улыбаетесь, – протянул агент, многозначительно посмотрев на меня. Со свирепой досадой я заметила, что на губах у меня, действительно, играет улыбка. Стерев ее с лица, я вздернула бровь. Мол, и что дальше?

– Знаете, так не должно быть, если вы считаете это нормальным. Люди не веселятся, когда им угрожают, а прячутся, выпутываются, сопротивляются в попытке спасти свою жизнь. Вы же словно получаете от нашей небольшой игры удовольствие. А так делают только заядлые лжецы, – покачал головой Коулсон, не отводя от меня напряженного взгляда.

Я поджала губы и опустила взгляд на металлическое покрытие стола. Агент был прав: я получала от обмана удовольствие. Лгунья. Преступница. Азартный игрок. Как меня только ни называли, и каждый раз определение было справедливым. Лишь однажды мне дали прозвище, заставившее изрядно повеселиться, но попавшее в самую точку. Короткое, ясное и близкое. Трикстер. Когда другие рыдают, рвут на себе волосы от безысходности, боятся ступить и шагу, я улыбаюсь. Широко, почти безумно, прикрывая глаза и наслаждаясь моментом. Чувствуя бегущий по венам адреналин, столпы магии, бушующие в крови, дрожь в грудной клетке, разбегающуюся сладким предвкушением по телу. Это то, чем я когда-то была. И то, от чего я с таким страхом сбежала. Я переписала свою личность, закопала непокорную, взъерошенную сущность глубоко внутрь сердца, а сумбурные, хаотичные мысли затолкала в самые отдаленные уголки сознания. От меня прежней и осталась только одна единственная деталь, лишь одна черта, одна сущность и одно призвание. Трикстер. Ум без чувства ответственности. Обман без результата. Улыбка без тени веселья. Сколько себя помню, всегда ухмылялась смерти в лицо…

Бегу так быстро, что мир вокруг превращается в размытое пятно зеленых и коричневых красок. В воздухе стоит запах хвои и сырой земли, слышатся хруст веток под ногами, громкие удары сердца, гоняющего пропитанную адреналином кровь по телу, частое дыхание, которое всё труднее становится контролировать. На три шага - вдох, на один - резкий выдох. Под ребрами уже давным-давно колет от нехватки кислорода, но я всё равно продолжаю бежать, время от времени оглядываясь назад или смотря на аса, бегущего рядом со мной. Причина изнурительного бега проста - за нами была погоня. Рядом с моим ухом раздается свист, и в дерево, стоящее в нескольких сантиметрах от меня, вонзается стрела. С острого кончика стекает по коре ярко-оранжевая жидкость – Адриановый яд. Ухмылку сдержать не удается. Нет никакого страха, никаких тревог, только насмешка, брошенная судьбе в лицо. Я могу умереть, я должна страшиться, но мне хочется только громко рассмеяться всем назло: и врагам, и друзьям, и самой Хель, считающей, что никто не может развлекаться, балансируя на грани между жизнью и смертью. Что за вздор!

Когда крики за нашими спинами замолкают, а стрелы больше не свистят над ухом, я замедляю бег и останавливаюсь, упираясь руками о колени, стараясь привести дыхание в норму. Шаги бегущего рядом со мной тоже стихают, уступая место звуку сбитого дыхания. Не я одна выдохлась. Сердцебиение постепенно замедляет свой ритм, дыхание становится более ровным, а с каждой проходящей секундой мне всё больше хочется рассмеяться от этого пленительного чувства азарта, бьющегося под кожей, от ощущения того, что ты только что станцевал танго со смертью и успел сбежать прежде, чем стихнет музыка. Улыбка касается лица, и из груди вырывается смешок. Я пытаюсь замолкнуть, принять серьезный вид (мы ведь чуть не погибли, в конце концов), но внутри все клокочет, не желая успокаиваться. Чуть трясу головой, закрывая растрепанными волосами лицо и не давая рассмотреть свой довольный оскал, который с большой натяжкой можно назвать улыбкой. Не хотелось бы, чтобы бог принял мое состояние за насмешку или неуважение, но не могу с этим ничего поделать: вечно прятать свою ухмылку я не в силах…Медленно поднимаю взгляд, ожидая увидеть на лице моего друга упрек, но встречаюсь ровно с такой же широкой улыбкой и ярко блестящими изумрудными глазами, в глубине которых плясали озорной танец бесы. С губ слетает тихий смех, и через пару мгновений трикстер тоже смеется, прикрывая глаза и упираясь, как я, руками о колени. Прочищаю горло и еле слышно шепчу:

– Мы безумцы…

– Они самые, Рида, они самые… - доносится до меня такой же неразборчивый шепот.

Когда наваждение проходит, мы выпрямляемся из своего полусогнутого положения и спокойным шагом продолжаем идти по густому лесу, время от времени перекидываясь задорными улыбками. Не так я планировала провести этот вечер, но, знаете, так даже лучше. Что произошло? Если коротко, то Тор – самоуверенный баран. Если более подробно…

Жители Ванахейма никогда не отличались особым дружелюбием. Между нашими мирами уже давно идет вражда: постоянные набеги, беспричинные, не связанные друг с другом стычки, мелкие драки и крупные побоища. Самый воинственный из миров Иггдрасиля не отличался ни терпением, ни покорностью, ни постоянством. Ваны не любили ждать, не подчинялись указам Асгарда, а свое мнение относительно мирных договоров могли поменять через неделю после его заключения. Когда они отказались принимать очередной закон Всеотца, Тор рассвирепел и, крича, убеждал правителя предпринять поход на Ванахейм, чтобы преподать «самодовольным бунтовщикам» урок. Однако Один был непоколебим: никаких вмешательств в дела ванов. Отказ от покровительства Златого царства обойдется им дороже, чем подчинение закону. Царь велел ждать. Но пыла громовержца запрет отца не остудил ни на йоту, скорее только раззадорил. Последняя отчаянная попытка вразумить старшего Одинсона была предпринята Локи, и моему другу это даже частично удалось: Тор задумался над целесообразностью планируемого поступка. Но все попытки обернулись прахом: в самый неподходящий момент сомнений и активного мыслительного процесса в голове Тора в зал вошли Сиф и Фандрал, живо обсуждавшие новость о неповиновении Ванахейма. В громовержце снова разгорелась жажда помахать молотом, и он объявил своему мини-отряду о походе в мир ванов. Пока он объяснял соратникам подробности своей гениальной идеи в стиле «приходим, находим, бьем без разбора», мы с Локи только стояли, облокотившись на колонну и скрестив руки на груди, недовольно переглядывались друг с другом, иногда закатывали глаза на особо выдающиеся реплики Тора и обдумывали, как бы вылезти из той невообразимой задницы, в которую нас тянет старший Одинсон. Отказаться мы не могли: отпускать пятерых воинов сражаться с небольшой армией без магов, прикрывающих спину, сродни самоубийству. В итоге мы по-тихому предупредили Всеотца (вытаскивать нас из передряги кто-то должен, правильно?) и согласились идти вместе с этими сумасшедшими при условии, что внесутся некоторые изменения в «идеальный план» Тора. Мы с Локи должны были отвлечь бóльшую часть армии ванов и заманить их в лес, поставив на окраине парочку теней и иллюзий, путающих тропы и не дающих воинам выбраться из чащи. С остальными ванами должен расправиться Тор с отрядом. К тому моменту, по нашим расчетам, должен явиться Один с гвардией, который будет в силах добить тех бунтовщиков, которые бродят по лесу. В принципе, задачу мы свою выполнили. Осталось только отойти куда-нибудь подальше от плутающих ванов и попросить Хеймдалля вернуть нас в Асгард. О, я уже предвкушаю выражение лица Тора, когда он узнает, что мы решили вмешать Всеотца в это дело! Сначала достанется ему от Одина, потом достанется нам с Локи от громовержца, а потом достанется всем окружающим от нас с трикстером. Вечный круговорот издевательств в природе. Много лет уже так живем.

Коротко улыбаюсь и поворачиваюсь к Локи, собираясь озвучить свои недавние мысли:

– Даже представить не могу, как разозлится Тор, узнав, что на самом деле произошло…

Я ожидала услышать продолжение своей реплики, быть может, подкол или смешок, ожидала увидеть внеочередную усмешку, но бог обмана не спешил улыбаться… Скорее напротив: если до этого момента Локи пребывал в приподнятом настроении, то сейчас сник и о чем-то задумался, плотно стиснув зубы. Мое состояние эйфории тоже куда-то улетучилось, стоило мне еще раз взглянуть на аса: он не сник. Он разозлился. Руки были крепко сжаты в кулаки, глаза недобро блестели, взгляд бегал по земле, не цепляясь ни за что конкретное. Из-за чего? Что в моей реплике могло вызвать в нем подобную ярость? Осознание приходило медленно, словно складывалось из тысячи мелких деталей в полноценную картинку, собиралось из разбитых осколков. С каждой новой мыслью в груди усиливалось какое-то липкое, неприятное ощущение, отдающее горечью и злобой. Оно путалось, металось из края в край, пытаясь выискать причины, но наталкивалось только на стены зависти и упрямства. Слишком многоликое, страшное, заразное, но необходимое чувство, рождающееся изо лжи и заканчивающееся гневом. Чувство несправедливости. Терпеть не могу эту эмоцию. Хотя бы за то, что она стала неоспоримым спутником моей жизни и уже успела поднадоесть. К своей родной преследовавшей меня несправедливости я привыкла, но в жизни Локи ее едва ли меньше, чем в моей. Готова поспорить, когда всё закончится, Один даже не вспомнит, кто спас Тора и четверых воинов от верной погибели. Мало того, отчитав громовержца, он еще похлопает того по плечу и обязательно найдет повод для похвалы, пускай и никчемный. «Хороший воин, раз смог выбраться из передряги!» или «Зачастую нужно слушать сердце, а не разум. Молодец, сын!» Локи удостоится лишь кивка головой в знак благодарности, да и то он будет смахивать на дешевую отмазку или дань традициям. Глядя на подобную картину из тени на стене тронного зала, мне всегда хочется завыть от отчаяния или треснуть Одина чем-нибудь тяжелым по голове. У меня душа наизнанку выворачивается, когда я пытаюсь представить себя на его месте: сколько гнева, боли и обиды, и всё удерживается внутри, грозя в любой момент сломать бога обмана, разбить его сущность на множество острых осколков, царапающих каждого, кто осмелится притронуться. Обычно после подобных разговоров я отвлекаю Локи от темы его отца или брата так долго, как только могу. Иногда увожу его подальше от дворца (к берегу моря, в лес, неважно), где заставляю выговориться, выложить всё, что накипело. Может, криком, может, яростным шепотом. Иногда, когда терпения уже совсем не остается, а гнев уже кипит в обоих, мы деремся. Без всякой магии. На холодном оружии или просто в рукопашную, выпуская пар. Но бывает и хуже... Когда в нем оседает не злость, не обида, а дикое отчаяние. Когда видно по глазам, что внутри что-то предостерегающе трещит, вот-вот порвется, вот-вот сломается так, что вовек не соберешь. В такие моменты я всегда стою у него за спиной, крепко держу за руку или за плечо, шепча, что его время еще настанет. Тор еще поймет, Один еще заметит, а я буду ждать этого времени рядом. И я не лгу. Я в это верю. Он просто не может остаться неоцененным: слишком много он сделал и еще многое сделает. Лишь бы не сломался. Я всё боюсь, что меня может не оказаться рядом в нужный момент, что он достигнет точки невозврата, и сделать что-либо уже будет нельзя. Только последовать за ним. Бог коварства падет, а вместе с ним паду и я.

Молчание затягивалось. Нужно было что-то сказать, что-то сделать, но всё, что приходило на ум, выглядело или оскорбительным, или же могло ранить еще больнее, чем было сейчас. Наконец Локи абсолютно невесело ухмыляется и, облизнув губы краем языка, тихо говорит:

– Знаешь, я иногда задумываюсь, кто из нас двоих больше похож на тень: ты, когда сливаешься со стеной, или я, когда стою рядом с братом.

Я резко останавливаюсь на месте, неверующе смотря на трикстера. Он ведь шутит, не правда ли? Но на лице бога не было ничего, кроме задумчиво-печальной ухмылки, будто он только что констатировал удручающий факт. Локи тоже остановился на месте, увидев, что я не собираюсь идти дальше, и устало выдохнул:

– Рида, пойдем: нам нужно возвращаться.

– Верни свои слова обратно, - резко бросила я, проигнорировав его просьбу.

Одинсон только легко покачал головой, приподняв уголок губ. Я в пару шагов подлетаю к нему и толкаю руками в грудь, заставляя его отступить на один шаг, и выговариваю в лицо слово за словом:

– Не смей так никогда говорить. Ты слышишь? Не смей! Пусть этот идиот подавится своими лаврами, пусть задирает свой нос так высоко, как только хочет, и пусть обманывает самого себя сколько его недальновидной душеньке угодно! Пусть его в конце концов стошнит от той слащавой лести, которую в него так усердно впихивают, а потом он наконец долбанется лбом о суровую реальность, когда заглянет в зеркало и станет мыслить здраво! Пусть сам поймет, какой эгоистичной гадостью занимался все эти годы, пусть сам дойдет до всего этого! И я не хочу слышать ни слова о том, что эта самонадеянная, безмозглая туша, состоящая из сплошных пороков, не годная ни на что, пока тебя нет рядом, что этот эгоист, именующий себя любящим братом и героем, превосходит тебя хоть в чем-то, хоть на сотую долю! Не смей!

Я судорожно выдохнула, прикрывая глаза и качая головой, стараясь восстановить потерянное дыхание. Я не хотела говорить так много, не хотела кричать о своем мнении ему в лицо, время от времени стуча указательным пальцем ему по груди. Но остановиться я уже была не в силах… Внутри резко опустело, гнев сошел на нет. Интересно, что теперь сделает Одинсон? Молча уйдет? Назовет меня лгуньей, а речи - лестью? Или же поверит и произнесет слова благодарности, которые говорит так редко? Все еще не открывая глаз и не поднимая головы, я облизываю пересохшие губы и хрипловатым, сорвавшимся голосом говорю:

– Пойдем. Нам пора.

Пытаюсь отойти, но Локи хватает меня за локоть, не давая сделать ни шагу. Неохотно открываю глаза и поднимаю взгляд на аса, но не успеваю ничего рассмотреть: Одинсон сжимает меня в объятиях, тем самым скрывая свое лицо. Он ничего не говорит, просто время от времени осторожно, едва касаясь, проводит ладонью по спине или обнимает меня чуть крепче. Я только вновь закрываю глаза и оплетаю руками его шею, утыкаясь носом в плечо. Пахнет магией. Что-то терпкое, обманчиво-сладковатое, но по сущности отдающее горечью, пряное, едва уловимое… Для каждого магия пахнет по-своему, и, честно говоря, я не знаю, какой она кажется для Локи: не спрашивала.

Через пару минут я нехотя отстраняюсь от него и ежусь от холода: в объятиях всё-таки было теплее. Локи смотрит на мои терзания с лукавым прищуром, на что я только закатываю глаза и с улыбкой иду дальше по тропинке, слушая, как под ногами хрустят ветки. Молчание больше на меня не давит, в воздухе царит иллюзия спокойствия и безопасности. Почему только иллюзия? Потому что ни того, ни другого в истинной своей форме не существует и существовать не может по определению: эти понятия или кратковременны, или относительны. Вокруг стоит тишина, так не похожая на нескончаемый гомон привычного Асгардского леса. Животных здесь практически не было: все или сбежали дальше, в самые глухие, затаенные места чащ, или же были отловлены ванами. Зверей пускали на еду или на шкуры, а певчих, не пригодных для употребления в пищу птиц сажали в клетки и выставляли на улицах города. На многих площадях специально были поставлены металлические столбы с крюками, на которые можно было повесить клетку за прутья решетки. Листву на деревьях подсвечивало красноватым цветом заходящее солнце, каждый шаг отдавался в тихом полумраке легким, ласкающим слух гулом. Тропы были путаные, местами заросшие: ими, видимо, нечасто пользовались.

Через десять минут неспешной ходьбы мы вышли на небольшую поляну, окруженную со всех сторон густым лесом. Я прокашлялась в кулак и обернулась, обращаясь к своему спутнику:

– Мы, кажется, далеко ушли. Можно возвращаться.

Локи кивнул и сделал несколько шагов в моем направлении, уже собираясь поднять голову вверх и позвать Хеймдалля, как резко напрягся и начал озираться по сторонам.

– Ты слышала? – почти прошептал он, все еще бегая взглядом по линии леса.

– Что?

Я напрягла слух и тоже начала оглядываться вокруг себя, пытаясь разобрать что-нибудь в вечерней полутьме, но не заметила ничего выделяющегося из общей блеклой картины. Воздух словно наэлектризовался, в атмосфере тяжелым грузом повисло напряжение. Что-то не так… Оборачиваюсь назад, заглядывая себе за спину и вглядываясь в темноту, как рядом раздается громкий возглас:

– Рида, в сторону!

Слышится свист, Локи бросается на меня, сбивая с ног, и прямо над моим ухом раздается болезненный крик. Оборачиваюсь на голос и в испуге замираю, чувствуя, как сердце останавливает свою работу на долгие секунды, отказываясь биться в привычном ритме: из плеча трикстера торчала стрела с ярким красно-оранжевым оперением. Одинсон издал тихий стон и отключился, не в силах противиться дурманящему токсину. Я практически чувствовала, как смертоносный яд быстро растекается по его венам, отравляя тело. В землю рядом со мной со свистом вонзается еще одна стрела. Чего я медлю?!

– Хеймдалль, открой Радужный мост! – кричу изо всех сил, поудобнее перехватывая тело аса и вынимая стрелу из его плеча. Хуже я ему уже не сделаю, а от длительного пребывания наконечника в крови в организм только попадет больше отравы. Со стороны леса слышатся неразборчивые крики и шум боя: не так далеко мы ушли, как казалось. Рядом с моей ногой появляется еще одна стрела. Хеймдалль, ну же! Поднимаю взгляд и смотрю на пасмурное, заволоченное тучами небо: прямо над нашими головами начинает скручиваться из серых облаков воронка, которая потом расширяется и превращается в столп блистающего огня. Хвала Звездам, Хранитель нас пускает… Через пару мгновений мир вокруг начинает кружиться и разбивается на сотни разноцветных осколков света, слепящих глаза. Звезды, не так часто я обращаюсь к Вам с молитвой. Но сейчас я молю…Пожалуйста, прошу Вас… Пусть мы успеем излечить его прежде, чем яд достигнет сердца. Иначе, клянусь, я последую за ним. Вихрь вокруг засветился ярче, отрывая нас от земли. Краски моста сливались в яркое, мерцающее пятно на фоне темного неба и вкраплений звезд, а гул полета слился со звуком молитвы, слетавшей с моих губ.

***

Мечусь из стороны в сторону, как загнанное в клетку животное, время от времени останавливаясь на месте, чтобы утихомирить бешеное сердцебиение и рваное дыхание. После того как мы вернулись, Локи тут же отнесли в лазарет и, уверив, что с ним всё будет в порядке, отвели меня во дворец, откуда я благополучно сбежала. Я просто не могла сидеть в четырех стенах: мне было душно, бросало то в жар, то в холод, а от улыбающихся лиц уже становилось тошно. Адриановый яд – это вам не шутки. От него не существует панацеи: единственный способ спасти отравившемуся жизнь – это вывести токсин из тела с помощью магии. В госпитале работала знакомая мне целительница-маг. Сострадающая, честная, мягкая женщина с приятной внешностью и не менее приятным характером, а главное: руки у нее – золотые. Мастер своего дела. Я знала, что могу доверить ей жизнь своего друга, но всё равно не находила себе места от тревоги, выворачивающей душу наизнанку, и выбежала из дворца в заброшенный сад неподалеку от лазарета, где и наворачивала нескончаемые круги. Мешаться под ногами врачевателей не хотелось: у них и так сейчас полно работы, а еще и я влезу. Выяснилось, что армия ванов превосходила по численности ожидания Одина, и посланных им сил оказалось недостаточно. Многие асы погибли на поле боя, еще больше были ранены и возвращены в Асгард, к лекарям, которые сейчас сражаются за их жизни.

Я еще раз посмотрела в сторону госпиталя, до боли прикусывая нижнюю губу. Внутри всё кипело, брыкалось, кричало, доводило меня до дрожи и нервных судорог, а поверх всех этих терзаний леденила душу суровая логика: «Идти туда – по меньшей мере, неразумно». И окончательно ухудшало мое душевное состояние мысль о том, что Локи отравлен ядом из-за меня. Если бы я заметила того чертового лучника, ему не пришлось бы принимать на себя стрелу. Демоны! Не могу! Проклиная все истины, на которых стоит свет, я двинулась в сторону лазарета, на ходу придумывая оправдание своему поведению. Стражники, завидев меня, тут же раздвинули скрещенные копья, пропуская меня внутрь. Я немало удивилась подобному поведению и, благодарно кивнув эйнхериям, вошла внутрь здания. Даже сочиненную легенду втирать им не пришлось.

В лазарете стоял невообразимый гул. Целители бегали из зала в зал, огибая лежащих на полу воинов, которым не нашлось места в палате, повсюду мелькали чаши, флаконы, бинты и толпы снующих по коридорам девушек-врачевателей, которые уже едва передвигали ноги от усталости. В воздухе пахло смертью. Знаете, этот страшный, предвестный гул, царящий в комнате, пропахнущей кровью, стонами и болью? Этот ужас лежащих, умирающих людей, от которого хочется закричать во все горло? Многие называют это состояние хаосом, а раньше и мне так казалось… До дня «Раскрытия имен»… Но не верьте этой лжи. Я богиня хаоса, но не богиня войны, и превосходно знаю отличия раздора от смерти. Хаос – лишь проявление свободы, беспорядок, неподчинение правилам, выход за рамки дозволенного. А этот запах смерти, который я всем сердцем ненавижу, - проявление и закономерное последствие войны, убийства и лжи. Не совмещайте раздор и гибель в одно понятие.