Алдора.

Глава 25.

Ругнувшись, я остановилась у последнего ряда рабочих мест, спрятавшись от возможного наблюдения через прорези в белесом стекле за столом: наемники были так близко, что мне уже удавалось вылавливать из приглушенных голосов знакомые слова, а иногда и складывать их фразы, пускай те и не давали мне никакого преимущества или информации. Прокрутив в голове еще пару способов атаки, я готова была завыть от отчаяния: все сценарии оканчивались или превращением меня в дырявую половую тряпку, или закономерной цепочкой «спалили – рация – красная кнопка – взрыв». Однако в голове все же соизволил выстроиться примерный план действий (чересчур запутанный и явно не выполнимый, но единственно-возможный), и я, в последний раз рвано вдохнув охлажденный кондиционером воздух в попытке остудить пыл быстро бьющегося сердца, перекатилась к двери, замирая со стороны петель. Убрав пистолет, пускай и тихий, но не бесшумный (а также пули – не из пуха, и при попадании в бомбу рикошетить не собираются), и вытащив из прически кинжал, я схватила с ближайшей тумбы папку бумаг и, замахнувшись, кинула ее в центр комнаты. Кипа документов с громким шлепком упала на пол, и голоса за стеной резко притихли.

– Слышали? – хрипло спросил один из мужчин. Молчание (сопровождавшееся кивками, вероятнее всего) – знак согласия.

– Мне передать? – равнодушно поинтересовался второй голос.

– Зачем? – раздраженно-грубо отозвался третий. – Со стола, наверняка, что-то свалилось: нам, что теперь, о каждой пролетевшей мухе докладывать? А задница у них не слипнется?

– Эл, сходи проверь, – приказным тоном прогнусавил первый голос. Повисла небольшая пауза, но практически тут же раздался скрип отодвигаемого стула и громкие, тяжелые, но быстрые и уверенные шаги. Я вжалась в стенку, кося взгляд в сторону серебристой ручки, и удобнее перехватила рукоять ножа, привычным жестом приложив прохладное лезвие к губам. Дверь медленно отворилась, перекрывая мне обзор, и из-за нее вышел невысокий, бритый налысо наемник, молниеносно вскинувший оружие и окинувший помещение цепким взглядом. Сделав пару шагов вперед и вслепую прикрыв дверь, не захлопнувшуюся до конца, он остановился, чуть опустив винтовку. Согнув колени и выставив вперед левую руку, я плавно придвинулась ближе к мужчине, потянулась к его правому плечу лезвием и, быстро прикрыв ему рот свободной ладонью, резко провела клинком слева направо, перерезая террористу горло. Подхватив падающее тело и уложив его на пол, стараясь не наделать шума и не зашипеть от тяжести ноши, я достала из кармана удавку, повисшую белой змейкой в моей руке, и уверенно шагнула к двери. Легко потянув ее за ручку, я перекинула окровавленный кинжал в руке, готовясь в любой момент его метнуть, и услышала тот же хриплый, спокойный голос:

– Ну, что там, Эл?

Набрав воздуха в легкие, я рывком зашла внутрь комнаты, бегло окидывая ее взглядом, падающим то на один предмет, то на другой, проскользившим по всему помещению за время между двумя ударами сердца: черный ящик посередине длинного стола, за которым, закинув на деревянную поверхность ноги, преспокойно сидел один из наемников, еще двое – прямо за ним, у окна, занимающего всю стену, последний, повернутый ко мне спиной, стоял на расстоянии вытянутой руки. В лицо резко полыхнуло жаром, мир заглушил шум крови в висках и барабанная дробь опьяненного сердца – давно забытые, но все еще знакомые эмоции нахлынули на меня горячей волной, стирающей холодное равнодушие и расчет, как следы с песка, и рисуя на их месте необходимую в бою беспричинную ярость, придающую скорость движениям, силу – ударам и ловкость – телу. Впоследствии я едва ли вспомню эту драку: ослепленная и оглушенная, я действовала по инерции, словно катилась с горы, в какой-то момент просто потеряв сознание…

Рассудив, что наиболее опасны сейчас те наемники, что стояли у окна (просто потому, что у них бы ушло меньше всего времени, чтобы прицелиться и выстрелить в меня), я выбрала целью одного из них и кинула в него нож: блеснула в лучах солнца чистым золотом закаленная сталь, обагренная кровью, и клинок вонзился в грудь террориста, у самого горла. Пока не успел обернуться ближайший соперник, я схватилась за удавку второй рукой и накинула на его шею петлю, резко дернув гарроту на себя. Мужчина схватился за горло и отклонился назад, пытаясь ослабить давление, и тем самым прикрывая меня своим телом от двух пуль. Когда террористы поняли, что стреляют по союзнику, огонь прекратился, и я дернула концы удавки вниз, потянув при этом наемника за шею. Тот захрипел и согнулся пополам, следуя за движением; пригнувшись вслед за ним и пропустив еще пару «пробных» выстрелов, я перекатилась через его спину, как через барьер, и, отпустив рукояти гарроты, ослабив и разомкнув тем самым петлю, сделала кувырок в сторону вскочившего со своего стула киллера и его напарника, потянувшегося за рацией. Сдавленно рыкнув, я выбила прибор из его рук ногой и тут же пригнулась, избегая удара в голову от второго, а заодно, крутанувшись на месте, сделала подсечку стоявшему у окна. Тот не удержал равновесия и рухнул на пол, выпустив из ослабшей хватки винтовку. Второй потянулся за своим пистолетом и уже успел спустить курок, целясь мне прямо в голову, но, оперевшись руками о пол, я ударом ноги отвела дуло в сторону до того, как прозвучал выстрел и по оконному стеклу со страшным треском расползлись неровные линии паутины. Еще один удар пяткой я направила чуть ниже, в пах, заставляя наемника шикнуть и наклониться вперед; не давая ему времени прийти в себя, я приняла вертикальное положение и, положив ему руку на затылок, ударила коленом по лицу. Из носа тут же потекла кровь, а мужчина отшатнулся от меня на пару шагов, прижимая кисть к ране и зажмурив на мгновение глаза.

Лежавший на полу киллер к этому моменту успел подняться и ударил меня кулаком в плечо, отталкивая к столу. Налетев на деревянный край, я рвано выдохнула и, заметив движение перед собой, отклонилась в сторону, избегая удара прикладом. Мужчина по инерции подался вперед, практически упав на стол, и мне удалось вывернуть винтовку из его рук; я вскинула оружие и нажала на крючок, выпуская короткую очередь, оставившую после себя три багрово-черных точки-пятна на распростертом теле. В этот момент винтовка дернулась и отлетела в сторону от чьего-то удара, а я отступила на шаг назад, поворачиваясь лицом к своему последнему противнику. Тот не спешил атаковать, а вместо этого, тяжело дыша, сжав руки в кулаки, пристально меня рассматривал тусклым, мутным, но горящим взглядом – горящим яростью, отвращением и презрением. Я оскалилась в ответ, также с трудом впуская воздух в легкие, и попыталась сделать шаг: наемник, словно ждал этого действия, ударил на опережение, справедливо полагая, что я отклонюсь назад или в сторону, как делала обычно, но вместо этого мне пришлось пригнуться, качнувшись в сторону, как маятник, и проскользить дальше, оказываясь под его рукой. Простите, сэр, но играть мы будем грязно: Щ.И.Т. многому меня научил, но не вложил в трикстерскую душу ни капли благородства…

Удар по колену, снова в пах – мужчина склоняется, и я бью его внутренним ребром ладони под кадык. Схватив задыхающегося террориста за плечи, отталкиваю его в сторону окна, но он, что странно, пошатнувшись, остался стоять на ногах, замерев меньше чем в метре от покрытого трещинами стекла. Медленно, восстанавливая дыхание и наигранно не торопясь, зная, что сил сопротивляться у противника больше нет (ровно, как и у меня – сражаться), я подхожу к нему вплотную и, вновь положив руки ему на плечи, уже гораздо мягче, словно провожаю давнего друга, толкаю его в центр паутины, туда, где нити сплетены особо тесно и практически превратились в белое пятно из мелких крошек. Киллер безмолвно качнулся назад и с выражением немого изумления на лице, точно он не верил, что происходящее – реальность, упал на самый центр сети из трещин, окончательно разбивая стекло: в местах, где проходили кривые линии, оно надломилось, образуя тысячи осколков – от серебряной, колющей крошки, похожей на пыль, до огромных кусков с зазубренными краями. Окруженный переливающимися в свете солнца, как самоцветами, обломками, он, застыв в ужасе и шоке, испачканный кровью, завалился назад, падая из здания с замеревшим на губах вопросом и так и не сорвавшимся криком. Я медленно сделала шаг от разбитого окна, стараясь привести в норму дыхание и биение сердца.

Бой окончен.

Расслабленно, успокоено вздохнув, я обошла комнату, закрывая глаза погибшим и возвращая себе свое оружие: из груди одного я вынула кинжал и уже склонилась за удавкой, белой полосой огибавшей шею другого террориста, но мужчина, до этого мирно лежавший на полу, вздрогнул и попытался вдохнуть воздуха, сдавленно захрипев.

– Ты… – едва слышимо прогнусавил он, когда смог сфокусироваться на моем лице. Ярость на мгновение исказила его черты, но наемник тут же закашлялся, со страшным звуком выплюнув изо рта темный сгусток крови. – Будь ты проклята, дрянь, кем или… чем бы ты ни была… – дохрипел он, руками тщетно потянувшись к огнестрельным ранениям на животе и груди.

– Меня уже проклинали, – бесцветным тоном отчеканила я, впервые за всю драку доставая пистолет из кобуры и спуская курок. – Не помогло, как видишь, – процедила я сквозь зубы, прицеливаясь и выстреливая киллеру в голову.

Прикрыв ему глаза и сняв удавку с шеи, я подошла к цели своего визита: бомба ничем не отличалась от тех, что нам показывали на тренировках; я смогу ее обезвредить, но для этого понадобится время. Таймер, судя по красным немигающим цифрам, был установлен на пять секунд: террористы явно не планировали при запуске сбегать из здания. Хмыкнув, я склонилась над приборной панелью с изображением десяти пересеченных колец по центру, сняла ее, поддев плотно прилегавшую крышку кинжалом, и отложила в сторону, в ступоре уставившись на содержимое ящика.

– Оу, – непроизвольно выдохнула я, неловко почесав затылок и задумчиво переводя взгляд с одного провода на другой: все кабели были красного цвета. Перебрав пальцами провода, я с удовлетворением пришла к выводу, что они не идентичные: какие-то тоньше, какие-то толще, короче или длиннее, различались крепления, и на каждом кабеле стояла черная цифра. Издав мученический стон, я принялась за дело, вспоминая порядок обрезания проводов и попутно размышляя, как бы ненароком не замкнуть цепь детонатора…

Подобная головоломка, сколько бы я не твердила себе, что играю с вещицей гораздо хуже простого огня, все равно вызывала ухмылку и ускоряла ритм сердца. Вскоре я и вовсе начала действовать исключительно по инструкции, и разум заполонил уже не расчет и трепет перед грозящей опасностью, а размышления о давно ушедшем, горькой сладости, служащей незадачливому саперу и нектаром, и ядом…

– Можешь взглянуть, – раздается неподалеку ехидный голос, прокатившейся по воздуху мягкой насмешкой.

В нетерпении распахиваю глаза и тут же недоуменно изгибаю бровь дугой, бегая взглядом от одной ухмыляющейся фигуры к другой. Двенадцать абсолютно идентичных копий младшего принца, скрестившего руки на груди, смотрели на меня с одинаковым лукавым прищуром похожих, как капли воды, искрящихся зеленых глаз.

– С каждым разом все лучше и лучше, – искренне восхитилась я, чем заслужила двенадцать широких улыбок и чуть приподнятых точеных подбородков.

Выдохнув и качнувшись с пятки на носок, я медленно делаю несколько шагов в сторону шеренги трикстеров, аккуратно ступая по песку арены, окрашенному в цвет заката. Иллюзорную магию Одинсон практиковал уже очень давно и начинал с копирования элементарных неодушевленных предметов: вазы, книги, хоть яблоки – не столь важно. Прошел не один год, когда фальшивку стало невозможно отличить от оригинала: тени, которые откидывали предметы, не всегда имели правильные очертания, на них неестественно падал свет, виднелись пробрешины из темно-зеленых линий или же были переданы не все детали. С людьми дело обстояло еще тяжелее, и время тренировок измерялось уже не годами, а десятилетиями: при создании иллюзии нужно было удерживать в уме подробную, детальную и красочную картинку того, что хочешь создать, и если яблоко легко отпечатывалось в сознании, то представить себе точные черты человека, его мимику, жесты и пропорции фигуры казалось неосуществимым. Но вот живое тому опровержение: одиннадцать бестелесных копий с затерявшимся меж ними настоящим Одинсоном, которого мне предстояло найти.

Поворачиваю в сторону и теперь иду вдоль шеренги, вглядываясь в лица и фигуры в поисках несостыковок, однако все изъяны, до этого мелькавшие в создаваемых образах, сейчас отсутствовали: контуры черных силуэтов теней правильно сглажены, игра красноватого солнечного света, оседавшего бликами на бледной коже, на идентичных лицах безумно похожа на настоящую, а черты лица – до боли знакомы и слишком легко узнаваемы. В этот раз ожидаемых ошибок Локи не допустил, но сдаваться я не собиралась. Остановившись у первой попавшейся иллюзии (а, может, и не иллюзии), я резко вскинула руки и громко хлопнула в ладоши перед лицом трикстера, надеясь, что тот на долю секунды потеряет концентрацию, и образ исказится. Но копии только ухмыльнулись, покачали головами и синхронно процедили:

– Даже не мечтай.

С наигранной досадой цокнув языком, я принялась изучать следующую фигуру, настойчиво всматриваясь в изумрудные глаза, отливавшие отблеском багряного диска солнца, опускавшегося за горизонт: однажды Локи забыл даровать своим «детям» возможность моргать. Но вопреки моим надеждам, меньше, чем через четыре секунды, копия трикстера быстро сомкнула и разомкнула веки, а, увидев мое расстроенное лицо и сообразив, за чем конкретно я наблюдала, подмигнула мне с наглой ухмылкой. Не сдержав ответной краткой улыбки, я сделала шаг в сторону и внимательно присмотрелась к грудной клетке Одинсона, проследив, как она размеренно вздымается и опускается, имитируя дыхание. Всплеснув руками, я отошла назад, окидывая цепким взглядом всю шеренгу, стараясь хотя бы исключить особенно неподвижные, неестественно ведущие себя подделки, но Локи в этот раз постарался от души: каждая иллюзия была занята какой-то мелкой моторикой: разминала пальцы, настукивала незатейливую мелодию, блуждала взглядом по тренировочной площадке, скучающе покачивалась с пятки на носок – что только придавало им правдоподобности. Ни одно лицо не сохраняло свое выражение слишком долго: копии хмурились, приподнимали уголки губ, если сталкивались со мной взглядом, что-то насвистывали, щурились, и все эти метаморфозы смотрелись идентично тем, что я привыкла видеть изо дня в день на лице собственного друга.

Вздохнув и решив признать свое поражение, если провалится и последняя попытка, я встала у начала шеренги и медленно двинулась вперед, стараясь не обращать внимания на действия трикстеров и смотреть исключительно им в глаза. Раз я не могу вычислить изъяны копий, значит, буду искать особенности оригинала, что-то, что выделит Локи среди иллюзий. Проще сказать, чем сделать… Абсолютно одинаковые зеленые омуты, не выпускающие из своего плена, пока не попадусь в оковы к другим, точно таким же, следившим за каждым моим движением и жестом. Уже готовая сдаться, я резко замираю, словно Тор неподалеку ударил Мьелльниром о землю, и по позвоночнику прошелся разряд тока. Изумрудные глаза, казалось, не блестели в лучах заката, а горели, переливаясь всеми оттенками зеленого, скрывая за радужкой столпы магических искр, плясавших в затейливом танце. Слишком яркие, слишком затягивающие, слишком живые для бездушной иллюзии. Бесшумно разворачиваюсь в сторону предполагаемого трикстера, мягко провернувшись на носках по песку, и подхожу к фигуре вплотную. Все то же спокойное лицо, все те же черты, острые скулы, обведенные светом солнца, тонкие губы, сложенные в бледно-розовую нить с парой темных трещинок, все то же самое, что и у одиннадцати дубликатов, но, Хель подери, глаза… У иллюзий они блеклые, скопированные так, как их видит Локи, когда заглядывает в зеркало – зеленая радужка, испещренная более темными прожилками, идущими от зрачка и светлевшими у округлого контура, границы с белком. А теперь увеличьте контраст, подведите все линии ярче, затемните зрачок, покройте бликами и магической пеленой, игравшей на свету – вот его настоящие глаза, которые невозможно изобразить на картине или надолго удержать в сознании: они для того слишком изменчивы.

– Это ты, – уверенно шепчу я, чувствуя, как губы складываются в озорную улыбку.

Трикстер в ответ вздергивает бровь и смеряет меня насмешливым взглядом.

– Это ты, и не пытайся отрицать, – повторяю я.

– Настоящий я здесь, а ты сейчас разговариваешь с иллюзией, – раздается ехидный голос трикстера откуда-то с другого конца шеренги, но я даже не оборачиваюсь на него, а просто с ухмылкой качаю головой, не отводя взгляда от горящих глаз.

Через пару мгновений Локи не выдерживает и, раздраженно цокнув языком, нарочито громко щелкает пальцами у меня перед носом, растворяя свои копии в воздухе. Моя улыбка становится шире, а вот спокойная маска трикстера сменяется недоверием и нездоровым интересом.

– Как ты это делаешь? – процедил он сквозь зубы, склоняясь к моему лицу. – Где был прокол в этот раз?

– Нигде, – пожала я плечами. – Тени, свет, дыхание, черты лица, – быстро перечислила я, загибая пальцы. – Все в порядке: я проверяла.

– Тогда как? – прищурился Одинсон.

– Женская интуиция, – хмыкнула я, тыкнув указательным пальцем в золотую пластину на груди мужчины и показательно выведя на ней руну удачи.

– Я предложил сделать выбор Фригг, – пробормотал трикстер, следя за моими манипуляциями. – Она ошиблась. Хотя пыталась трижды, а иллюзий было вдвое меньше. Вариант с женской интуицией отпадает.

– Мне сегодня благоволили Звезды, – гордо возразила я, убирая руку, напоследок хлопнув по металлу ладонью.

– О, не смеши меня, – с досадой протянул принц, возведя глаза к небу. – Мы относимся к тому типу людей, чья удача измеряется логикой, а везение – сродни случайности.

Я скривила рот в непонятной гримасе, опуская уголки губ вниз, прикрывая глаза и разводя руками: мол, прости, но такова наша судьба.

– Почему ты не хочешь рассказать, в чем ошибка? – спросил мужчина, чуть искривив тон голоса и изогнув бровь дугой. – Если меня убьют в бою, разглядев разницу, вся вина будет на твоих плечах, – ехидно протянул Локи, выразительно указав на меня пальцем.

– На поле боя даже я разницы не замечу, тем более враг, который видит тебя впервые: будь уверен, – нахмурилась я.

– Рид, и все-таки, – настойчиво добавил Одинсон. – В чем промах?

– Локи, его нет, – устало вздохнула я. – Все иллюзии правдоподобные донельзя, и единственный вопрос, засевший у меня в голове, о том, сколько времени ты провел у зеркала, разглядывая собственное отражение, раз они настолько реалистичные. Да, в этот раз ты меня запутал и можешь этим гордиться. И да, я бы не удивилась, если бы с такими способностями, на «Раскрытии имен» тебе дали бы звание бога иллюзий. Какой еще похвалы или награды ты хочешь, друг мой?

– Лучшей наградой стала бы твоя ошибка. Это бы означало, что большего я уже не сделаю.

– В следующий раз обязательно ошибусь, – с улыбкой пообещала я. – Ради твоего спокойствия.

Локи хмыкнул, на мгновение растягивая губы в усмешке, но тут же опуская взгляд в пол, и уже собирался что-то сказать, произнеся первые буквы моего имени, но его прервал громкий зов то ли рога, то ли трубы, доносившийся с дворцовой площади. Постепенно к затяжному, низкому гулу добавилась барабанная дробь – быстрые, частые удары, замиравшие и замедлявшиеся на несколько мгновений, а затем сызнова начинавшие свой монотонный, смутно знакомый бой.

– Казнь? – шепотом уточнила я, скашивая взгляд в сторону Одинсона, судя по хмурому выражению лица, согласному с моей догадкой. Нервно сглотнув, я рванула с места и быстрыми шагами направилась к выходу с арены. Взбежав по каменной лестнице, перепрыгивая по одной-две ступеньке за раз, я добралась до громоздких перил из белого мрамора, за которыми лежал крутой скат холма с проложенными по нему узкими дорожками из простого серого камня. Отсюда отлично просматривалось левое крыло замка и площадь перед ним, обычно безлюдная, но сейчас пестрившая разноцветной одеждой асов и асинь, столпившихся одним бесформенным пятном-кляксой перед пустующим эшафотом.

Я вздохнула и облокотилась о парапет, вглядываясь в столь разношерстную толпу: купцы, ремесленники и крестьяне стояли наравне с графами, баронами и прочей знатью – порванные серые рубахи контрастировали с дорогими камзолами, а домашние легкие сарафаны – с платьями невероятной красоты и, разумеется, цены. Казнить будут кого-то не просто известного, а знаменитого во всех кругах Асгарда: вот только на одних, перепачканных пылью лицах читалась тревога, а на вторых, покрытых пудрой и румянами – торжество или злорадная усмешка.

За моей спиной послышались нерасторопные шаги, и вскоре рядом со мной появился трикстер, также всматривающийся в толпу, оперевшись руками о перила.

– Ты хотел мне что-то сказать, – напомнила я, оторвав взгляд от площади и развернувшись к Одинсону лицом.

– Не лучшее время, – мягко возразил он, на секунду скосив глаза в мою сторону, но тут же вернувшись к лицезрению покрытой багровыми бликами улицы.

– Главное – не забудь, о чем собирался поведать, – с усмешкой попросила я.

– О, об этом я не забуду, – хмыкнул Локи, опустив голову и проведя по лицу ладонями.

– Откуда такая уверенность?

– Скажем так, – протянул принц, опуская руки и вздергивая подбородок. – Я и без того слишком долго молчу.

– И почему не можешь рассказать? Ждешь подходящего момента?

Принц резко перевел взгляд на мое лицо и развернулся ко мне вполоборота, оставив один локоть лежать на перилах. Было видно, как он плотно сомкнул губы и сжал челюсть, как напряглись скулы и заходили на месте желваки, как трещит по швам ежедневная бездушная маска.

– Жду, – лаконично согласился мужчина.

– Давно?

– Очень давно, – медленно покачал он головой.

– И до сих пор не нашел времени? – без всякого упрека, тихо, недоверчиво спросила я.

– Я пытаюсь, поверь, – свистящим шепотом выдохнул Одинсон. – Но рано или поздно ты об этом узнаешь, даю слово.

– Локи, не надо обещаний, – болезненно сморщившись, качнула я головой. – Жизнь в любой момент может поменяться так, что нам не останется даже возможности поговорить. Невыполненная клятва тяжелее предательства. Я усмирю любопытство, если так нужно. Терпения мне не занимать, ты же знаешь, – вымученно улыбнулась я напоследок.

Лицо трикстера исказилось, на секунду выглянув из-под ежедневной маски: черты обострились, проступили наружу морщины, похожие на трещины, по глазам проскользила боль, неверие и неизвестное мне пламя – но иллюзия тут же вернулась на место, выдавая эмоции своего хозяина только блестевшей изумрудной радужкой. Медленно моргнув, Одинсон отвернулся обратно к парапету и хрипло произнес:

– Казнь началась.

Я поджала губы и нехотя перевела взгляд на площадь: толпа людей разделилась на две половины, образуя между собой проход, по которому шел глашатай со свитком в руках. Дойдя до эшафота и остановившись у подножия лестницы, мужчина развернул его и, сдавленно кашлянув, начал зачитывать приговор:

– По приказу Высшего Совета Асгарда: сегодня, на закате солнца, состоится казнь преступника, уличенного в неоднократном воровстве, пособничестве воровству, а также сокрытии перед судом Асгарда информации о своих приспешниках.

Глашатай замолчал и дал отмашку стражникам, стоявшим группой на окраине площади. Как только эйнхерии двинулись с места, я поняла, что это не просто охрана, а конвой – меж асов шел человек, закованный в кандалы и наручники, маленький, затерявшийся среди высоких мужчин и еле переставлявший ноги. Стоило приговоренному замедлить шаг или споткнуться, стражник, шедший сзади, с нескрываемой злобой подталкивал его вперед острием копья.

– Согласно законам Асгарда, – громогласно продолжил глашатай. – В наказание за воровство и предательство престола, – мужчина выдержал паузу. – Преступник подлежит смертной казни через повешенье, – глашатай свернул свиток и уступил место подошедшей страже. Все тот же ас толкнул пленника копьем в сторону первой ступени: тот, едва устояв на ногах, медленно, гремя кандалами, с гордо поднятой головой, начал подниматься по лестнице. Я перегнулась через перила, стараясь разобрать лицо вора, но все, что удалось разглядеть со спины – это тонкая фигура и короткие светлые волосы, все испачканные в грязи и свисавшие неровными прядями.

Вслед за преступником на эшафот поднялся палач в черной накидке, быстро накинувший на шею приговоренного готовую петлю и подошедший к массивному деревянному рычагу. Стоило мужчине отойти в сторону и открыть взору лицо пленника, я судорожно вздохнула и отшатнулась от парапета, не отрывая испуганного взгляда от фигуры в порванных лохмотьях. Я не видела ни одной черты лица из-за большого расстояния, но готова была поспорить: глаза должны быть цвета миндаля, губы – тонкие и извечно сложены в бледную нить, кончик носа – чуть вздернут, бровь – проколота, и это отнюдь не вор, а воровка.

– Рида, в чем дело? – недоумевающе спросил Одинсон, пытаясь понять причину моего ужаса и побелевших пальцев, сжатых в кулак до противного хруста. Я открыла рот, собираясь ответить, но голос предательски сорвался, и я вновь безмолвно прильнула к перилам, вглядываясь в фигуру женщины, стоявшей в двух шагах от собственной могилы. Тонкую шею обнимала веревка, запястья, наверняка содранные в кровь, огибали металлические обручи, ноги, расставленные по ширине плеч, стянуты друг с другом цепью. Одежда порвана и свисает неровными клочьями. Теплые карие глаза с тоскою смотрят на горизонт, обращаясь с молитвой к неумолимо опускающемуся солнцу. Подбородок гордо вздернут, с губ не срывается ни одной мольбы о пощаде и милосердии, никаких упреков, слез или истерик, простое наблюдение и отсчет последних секунд своей жизни.

Когда от солнечного диска остается лишь багровая полоска, глашатай заканчивает свою речь:

– Лаверна Тивдоттир***, богиня воровства, да примут и простят тебя Звезды.

На произнесении имени я почувствовала, как Локи вздрогнул: мы встречались не единожды, напротив, со временем все чаще навещали главу Гильдии, делая заказы на редкие карты, ингредиенты или артефакты. В последний раз мы виделись на церемонии в честь становления младшего Одинсона Повелителем магии Асгарда, и за это время, думаю, трикстер привык к ее обществу. Но это другое… Для него она воровка, для меня – девочка-сирота, живущая по соседству, с ловкими руками и тягой к неприятностям. Наши жизни давно пошли по разным дорогам, и мы давно уже не зависим друг от друга, но ее смерть… Это все равно, что вырвать первые страницы моей биографии и сжечь их на костре, оставляя лишь пепел заместо болезненных воспоминаний. Лаверна – это связь между моим прошлым и настоящим, вечное, постоянное звено цепи, поддержка и опора с заразительной улыбкой, в которой с детства не хватает осколка от одного зуба. Я неверующе качаю головой, смотря на истерзанное тело легендарной воровки: она должна была войти в историю, была достойна законного места среди баллад и красивых преданий, которые с почтением рассказывают асы своим детям. Ее смерть не должна была стать причиной для веселья и лживых улыбок продажных чиновников, не должна была так туго затягиваться неловко закрученная петля.

Громче зазвучали барабаны, четче и быстрее стала надоевшая дробь. Последний луч заката озаряет лицо преступницы; безумная ухмылка невесомо ложится на ее губы; колеблется палач, проводя дрожащей рукой по рычагу. Лаверна не выдерживает напряжения и громко, отрывисто смеется, запрокидывая голову. По толпе пролетает шепот, похожий на шелест ветра: кто-то смотрит с уважением, кто-то в страхе прикрывает рот ладонью и выводит звезду у себя на сердце, а с чьих-то лиц наконец-то слетает довольный оскал, сменяясь серьезностью и недовольством.

– Знайте! – вдруг кричит воровка, обрывая свой смех и вызывая еще одну волну ропота и перешептываний. – Знайте, вы, те, кто ставит на людей клеймо! Даже пешки умеют уходить красиво!

Обрывается речь, угрожающе трещит опускаемый рычаг, страшно хлопают створки люка, воровка, ставшая Трикстером в день своей смерти, безвольно падает в яму, и издалека ее тело с идущей от сломанной шеи длинной веревкой кажется марионеткой, подвешенной на кресте кукловода за те нити, которые кукла не успела разорвать в агонии.

***

Ночное Асгардское небо, в полной мере достойное легенд и преданий, было сейчас объято неслыханной тьмой, густой, равнодушной, заполонившей мир от края до края и вытеснившей, выскребшей весь свет, все звезды и яркие всполохи, поглотив их в своей однотонной черноте. Море у пристани тоже потеряло свои привычные блики, и граница между каменной, скользкой от влаги дорожкой и волнами чернил казалась обрывом у бездонной пропасти – еще шаг, и полетишь в бездну – и все, что выдавало в этом сгустке темноты море: шум плескавшейся воды, запах соли и очертания лодки, мерно колыхавшейся на самой поверхности, – казалось нереальным, несуществующим. Мрак, царивший у причала, с непосильным трудом разгоняли два факела, пускавшие в воздух быстро гаснувшие красные искры. Людей здесь уже не осталось: все, кто хотел, простились и пролили ровно столько слез, сколько сочли нужным. Одна я, видимо, оскорбляя чужую память и душу, просидела без движения в своих покоях, пустым взглядом гуляя по линиям тонких трещин в полу и намеренно контролируя каждый свой вдох и выдох, боясь, что если собьюсь с установленного ритма, закричу и с ненавистью разобью ближайший ко мне предмет интерьера.

Поправив на голове черный капюшон накинутого плаща, медленным, неуверенным шагом, я направилась к стойке с раскрытой книгой, освещенной желтыми, переливающимися пятнами, на фоне которых чернели кривоватые подписи тех, кто уже приходил сюда проститься с богиней воровства и искренне скорбит об утрате. Не было ни одной надписи с настоящим именем – сплошные клички, принадлежавшие, явно, ее товарищам по Гильдии: Клинок, Валькирия, Ловец, Лиса, Треф, Дама Пик и многие другие. Все прозвища были выведены неаккуратно, а руны написаны криво, с неправильным наклоном. Некоторые колонки имен, судя по почерку, явно писались одним и тем же человеком, что не удивительно: большинство сирот (а, впоследствии, и членов Гильдии Воров) не умело, зачастую, ни читать, ни писать. Выбирались те немногие, которые, пускай и неровно, но умели, и они записывали помимо себя тех, кто не мог этого сделать самостоятельно. С печальной ухмылкой я пробежалась глазами по записям с кляксами, выведенными неуверенными, дрожащими руками, пока с удивлением не наткнулась на ровный, безукоризненно чистый, угловатый почерк и имя, последнее в книге, слишком не похожее на остальные: «Лофт». Проведя пальцем по смутно знакомой букве «Л» с изогнутым хвостом и более толстой линией чернил у основания, я подхватила перо, лежавшее рядом с книгой, и опустила в стоявшую здесь же чернильницу, вокруг которой уже образовалась небольшая сине-фиолетовая присохшая лужица. Аккуратно смазав лишнюю каплю о горлышко пузатой склянки, я осторожно, боясь запачкать пергамент, вывела в самом конце списка лаконичное «Тень».

Положив перо на место, я отошла от стойки и медленно приблизилась к качающейся на волнах лодке, опускаясь рядом с ней на корточки и заглядывая внутрь. К горлу тут же подступила тошнота, в глазах зарябило, а сердце сжалось в болезненном спазме, пока я блуждала взглядом по безжизненному телу в легком черном платье, окаймленному хворостом и сотнями розовых лепестков, слетавших с увядающего Мирового древа. Эти лепестки сейчас кружили в воздухе повсюду, исполняя свой собственный, никому не понятный затейливый танец с искрами огня. Они чертили узоры на лице покойной девушки, невесомо, ласково касаясь неестественно бледной кожи, тонких губ, кровавого ожерелья на шее, прикрытых глаз, скользили по чертам спокойного, умиротворенного лица. Пшеничные волосы были заботливо расчесаны гребнем и убраны в незамысловатую прическу рукой ее возлюбленного вора, тем самым, кто, рискуя жизнью, украл тело богини с виселицы, несмотря на указ Всеотца, запретившего также устраивать достойные похороны воровке… Приказ безрезультатен, разумеется…

Почувствовав, что к глазам подбираются слезы, я до боли (и, кажется, до крови) сжимаю руки в кулаки, оставляя на ладонях крохотные порезы в виде полумесяцев.

– Прости, – срывающимся голосом шепчу я в отчаянии, мягко обхватывая лицо Лаверны руками и медленно склоняясь над лодкой. Поочередно, едва касаясь, целую ее закрытые веки и на долю секунды прижимаюсь пересохшими губами к прохладному лбу. – Да хранят тебя Звезды, старый друг, – хрипло бормочу я, отодвигаясь ровно настолько, чтобы оглядеть знакомое лицо целиком. Прощай, воровка…

– Сколько тепла во взгляде, – неожиданно раздается то ли восхищенный, то ли раздосадованный голос в нескольких шагах от лодки. Не особо торопясь, без всякого интереса, уже точно зная, кто там стоит, оглядываюсь на звук и вижу фигуру трикстера в темно-зеленом плаще с капюшоном, чье лицо было едва разборчиво в отблесках пламени факела.