Алдора.

Глава 26.

– Думаешь, что я не способна на подобное? – тихо спрашиваю я, убирая руки с лица Лаверны. Локи только удрученно хмыкает и качает головой.

– Думаю, смогу ли когда-нибудь заслужить то же самое, – шепчет мужчина. – По крайней мере, теперь я знаю, что мне нужно для этого сделать.

Слова оставляют неприятный, горький осадок на сердце. Неужели бог озорства до сих пор не может понять, что я не желаю видеть его смерть? Встаю на ноги и размеренно подхожу к фигуре, скрытой плащом. Из-под капюшона виднеется только острый подбородок и плотно сомкнутые губы, освещенные огнем факелов. Аккуратно протянув руки в сторону мужчины, негнущимися пальцами убираю темную ткань с его лица и всматриваюсь в покрытые бликами глаза, потерявшие свой цвет в этой кромешной темноте. Не опуская рук, заключаю его лицо в ладони, точно так же, как пару минут назад с Лаверной.

– Ты уже заслужил, – тихо возражаю я и осторожно, не прикладывая никакой силы, безмолвно прося наклониться чуть ближе, стараюсь притянуть его к своему лицу. Локи непонимающе хмурится, но покорно следует за руками, компенсировав разницу в росте, и замирает в нескольких сантиметрах от моих губ, согревая тяжелым, сбившимся дыханием кожу.

– Закрой глаза, – тихо, едва слышимо прошу я, проведя большим пальцем по скуле и убирая черную прядь волос со щеки. Одинсон колеблется не дольше пары секунд, утягивая меня в потемневшую бездну, сейчас только едва-едва отдававшую зеленью, но все же, внемля просьбе, прикрывает глаза. Я приподнимаюсь на носках и невесомо касаюсь губами закрытого века, вслушиваясь, как трикстер шумно, хрипло выдыхает воздух со звуком, граничащим со стоном. Копируя все свои недавние действия, сдвигаюсь в сторону и целую второй крепко зажмуренный глаз, чувствуя, как постепенно разглаживаются морщинки у края века и выравнивается его неспокойное дыхание. Чуть сильнее склонив голову трикстера, припадаю губами к его лбу и замираю в таком положении на долгие мгновения, ощущая, что младший принц уже сам тянется за легкими прикосновениями и едва заметно льнет к рукам.

– Да хранят тебя Звезды, Локи Одинсон, – шепчу я, отстраняясь от его лица и всматриваясь в исказившиеся черты. В глазах трикстера горело чистое безумие, танцевали огненный танец демоны, зажегшие его душу мановением руки; нижняя губа чуть дрогнула, стоило ему поймать мой взгляд. – Даже не смей умирать ради подобной мелочи, которую ты можешь получить в любой момент, лишь попросив, – покачала я головой, медленно опуская руки и разворачиваясь в сторону лодки.

Подойдя к столешнице с книгой, я обхватила древко факела двумя руками и вытащила его из крепления, которое, судя по хрусту, просто-напросто сломалось. Поудобнее перехватив рукоять, я подошла к гондоле и в нескольких местах подожгла хворост, через мгновение заполыхавший желто-красным огнем. Отбросив факел в море, которое тут же с затяжным шипением поглотило яркое пламя, я магией качнула лодку и подтолкнула ее вперед, в сторону Радужного моста и водопада, ведущего в бездну.

Отойдя назад на пару шагов, я еще долго смотрела на погребальный костер, выделявшийся огненным пятном на фоне беззвездной, мглистой ночи, и только когда лодка скрылась из виду, я, как маленький ребенок, предложила Одинсону идти домой. Тот замер на долгие мгновения, пытаясь понять, в чем суть моей просьбы: в тот день я впервые назвала дворец Асгарда домом, выкидывая сожженную пожаром комнату из памяти вместе с той частью сердца, в которой покоилась Лаверна – девочка-сирота, что жила на соседней улице…

Тихий щелчок, гул – и на черном экране гаснут красные цифры, с шипением мигнув в последний раз. Расслабленно выдохнув и утерев со лба ладонью проступивший пот, я поднялась на ноги, окидывая взглядом потонувшее в гробовой тишине помещение. Воздух, проникавший спасительной прохладой сквозь разбитое окно, раскидал по полу бумаги, сейчас перекатывавшиеся по ковру с характерным шелестом. Крови почти не было – только темно-вишневые, почти черные пятна у трех мертвых тел. Но сравнительная чистота комнаты не распространялась на ту грязь смерти, которой вновь покрылись мои руки: и в этот раз кровавая линия проходит даже выше сгиба локтя… «Уби-и-ийца» – с каким-то удовлетворенным злорадством пропел мне на ухо внутренний голос, едва ли не срываясь на хохот, но я только тряхнула головой и уже шагнула в сторону двери, как рация на моем поясе зашипела, и сквозь неразборчивый шум до меня донесся приказ Кертис немедленно ей ответить.

Недоумевающе нахмурившись, припоминая, что лейтенант обещала использовать связь лишь в крайних случаях, я взяла прибор в руки и на удивление хрипло и глухо проговорила:

– На связи.

– Тень, отмена операции! Вам нужно возвращаться, немедленно! – едва ли не прокричала женщина.

– Отмена? – переспросила я, уловив нотки тревоги в голосе командующего.

– Террористы согласились на переговоры и намереваются выйти из здания! Вам нужно уходить, сейчас же! Где вы?

– Четвертый этаж, бомбу уже обезвредила, – пробормотала я, выходя из комнаты. – Мне идти к тросу?

– Да, и быстро! Его вот-вот отцепят!

– Отцепят? – возмущенно прошипела я, добравшись до лестницы и перейдя на бег. – И как тогда Стив вернется?

– Капитан Роджерс уже здесь, – раздраженно пояснила лейтенант. – Тень, поторопитесь!

– Вы его видели? – продолжила я задавать вопросы, распахивая дверь на шестом этаже и подходя к разбитому окну.

– Нет, лично не видела, – теряя терпение, процедила Кертис. – Однако он успел обезвредить заряд. Быстрее!

– Есть, – наигранно жизнерадостно и бодро ответила я, отключая рацию и вешая ее обратно на пояс. – Быстрее, быстрее, – исказив тон голоса, передразнила я, свешиваясь на тросе. – Сама бы поползала тут вниз головой, как пьяная белка, – пробурчала я себе под нос, поочередно цепляясь за кабель руками и ногами.

У заброшенной парковки меня уже поджидал агент, открепивший трос, стоило мне ступить на бетонный пол. Странно, но все здание кишело сотрудниками Щ.И.Т.а, сновавшими по этажам с разнообразным оружием (мне удалось заметить двоих с кейсами для снайперских винтовок), и, что примечательно, у большинства на шее болтались без дела противогазы. Окинув всю нестабильную, изменчивую картину хмурым взглядом, я спустилась на первый этаж и бегом направилась в сторону осажденного здания.

На улице также было неспокойно: агенты группами перебегали от места к месту, то ли патрулируя, то ли чего-то ожидая, повсюду стоял гул, разносились щелчки, исходившие от оружия, голоса переговаривались между собой на повышенных тонах, перебивая и не давая сказать ни слова собеседнику, если таковой существовал и говоривший не обращался сразу ко всем, кто был в поле его зрения. Однако тревоги на лицах солдат я не заметила: лишь предвкушающее волнение. Ни страха, ни неуверенности – четкое осознание своих действий и строгое соблюдение и выполнение приказов.

Едва пробравшись сквозь эту жужжащую толпу, отчего-то раздражавшую и вызывающую тоскливо-отвратительное чувство, будто меня занесло в муравейник, я добралась до фургона Щ.И.Т.а, все так же стоявшего в неком отдалении от оцепления. Кертис была здесь же: напряженная, явно чем-то недовольная, она, скрестив руки на груди, пристально наблюдала за главным входом в здание, пальцем отбивая простую, но не знакомую мне (а, скорее всего, известную и вовсе ей одной) мелодию.

– Вы вовремя, – сухо произнесла она, на секунду повернув голову в мою сторону.

– Торопилась, – грубее, чем положено, процедила я, чем вызвала у женщины невеселую усмешку. Отдышавшись после бега, не изнурительного, но все-таки сбившего привычный ритм дыхания, я проследила за взглядом лейтенанта. Увидеть детали с такого расстояния не удавалось, но полукольцо агентов у подножия невысокой лестницы просматривалось так же четко, как и стекла окон, покрытые бесчисленными бликами. Несмотря на давку и вездесущее движение, казалось, что улица замерла в ожидании. Еще раз пробежавшись взглядом по ближайшему окружению, стараясь выловить из потока людей знакомую фигуру Капитана Америки, но, так и не добившись успеха, я развернулась лицом к зданию и скопировала позу Кертис, расставив ноги на ширине плеч и скрестив руки на груди.

Пауза длилась недолго: послышалась отрывистая, неразборчивая отсюда, но от этого не менее громкая команда, и агенты, плотнее сомкнув ряды, встрепенулись, наставив оружие в сторону дверей. Через мгновение стала видна причина сего действия: дверь в здание открылась, и теперь, покачиваясь из стороны в сторону, точно пьяный, к нам приближался один из террористов. Мужчина неестественно, полубезумно ухмылялся, и, перекатываясь с пятки на носок, медленно ковылял в сторону лестницы, что-то увлеченно бормоча себе под нос, ежесекундно усмехаясь и ласково-непринужденно качая головой. Наемник добрался до начала лестницы и остановился, с какой-то досадливо-игривой улыбкой разглядывая низкие ступени, словно они его разочаровали своей неприступностью.

– Последний шанс, – неожиданно выкрикнул он, по приказу солдат подняв вверх руки. – Последний шанс выполнить поставленные условия!

– Вы говорили, что он явится с просьбой о переговорах, а не с ультиматумом, – прошипела я на ухо Кертис, не в силах скрыть раздражение и недовольство, гудящие надоедливым, тугим звоном в голосе.

– Не беспокойтесь, Тень, – сухо отозвалась командующая.

– Не беспокоиться? – вскипела я, косясь на вышедшего из офисного центра террориста с поднятыми в капитулирующем жесте руками. – Бомбы пусть больше и не представляют угрозы, но заложники до сих пор сидят под прицелом винтовок. Хватит дразнить этих ребят, сохраняя призрачное подобие гордости и чувства собственного достоинства: отдайте то, что просят!

– Тень, я повторяю еще раз, – проговорила Кертис, явно теряя терпение. – Щ.И.Т. не в состоянии угодить всем и каждому: мы не пойдем на уступки. Здание окружено нашими агентами, и они готовы в любой момент пустить внутрь газ. Жизням людей ничто не угрожает: стоит появиться намеку на опасность, и начнется операция по освобождению.

– Вы будете координировать их действия? – заметно расслабившись, но все еще звуча раздраженно, спросила я.

– Уже нет, – покачала головой лейтенант. – Полномочия передали другому командиру: решение больше не за мной, – отчеканила она, недовольно поморщившись.

Я подавила в себе неуместный смешок и, прицокнув языком, вернулась к созерцанию удручающего пейзажа: слишком много темных пятен, воющих сирен и напуганных людей на полотне…

– Мы не намерены долго жда-ать, – вновь подал голос террорист, буквально пропевая последние слова. Мужчина как-то злорадно ухмыльнулся и веселым, задорным, даже озорным взглядом окинул агентов, словно смотрел не на вооруженных солдат, а на собравшуюся ради потехи публику. Даже для безумца, которому заведомо известно о своем проигрыше, он вел себя чересчур пафосно.

– Десять, – выкрикнул наемник, медленно поднявшись на цыпочки и размеренно потянувшись, будто делал зарядку. Я непонимающе посмотрела на лейтенанта, изогнув бровь дугой. Та в ответ только напряженно пожала плечами, вновь обращая свой взор на террориста.

– Де-евять, – язвительно протянул мужчина, с хлопком снова опустившись на пятки. Внутри похолодело, а по позвоночнику прошла дрожь: это обратный отсчет.

– Кертис… – пробормотала я заплетающимся языком.

– Черт побери, я вижу! Но не могу отдать приказа! – в отчаянии выкрикнула женщина, с искренней досадой смотря в мою сторону.

– Во-осемь…

В здание с разных сторон посыпались свистящие выстрелы «болтов», к строению потянулись стальные тросы, напоминающие нити паутины, послышался звон разбиваемого стекла и шипение: агенты пустили газ.

– Семь, – все еще ласково считал безумец, улыбаясь и крутясь на месте, поворачивая корпус то влево, то вправо, чем напоминал сломавшийся маятник.

По натянутым «канатным дорогам» заскользили фигуры агентов, по одному влетавших в здание с разных сторон. К хлопкам и звону добавились звуки выстрелов и автоматных очередей.

– Шесть-пять-четыре, – скороговоркой пролепетал террорист, прокрутившись вокруг себя на одной ноге. – Четыре-пять-шесть, – с той же интонацией повторил он последовательность цифр, повернувшись в обратную сторону. А потом вдруг перестал крутиться, замер, широко распахнув глаза, и захохотал, запрокинув голову и пару раз подпрыгнув на месте, как нетерпеливый ребенок, ожидавший сладости.

– Два-три, двое-трое, три-два, – с перерывами на смех выкрикивал он, пока, наконец, не остановился и, придав лицу серьезное выражение, с которого, к сожалению, так и не сошла наглая полуулыбка, приглашающим в объятия жестом не развел руки в стороны.

– Леди и джентльмены, – громогласно обратился к агентам мужчина таким тоном, словно объявлял название пьесы в театре. – Вы просчитались, – исказив голос до визжащих, истеричных ноток, придававших тону сходство с писком, констатировал он. – Бомб не две, – улыбнулся он, вздергивая подбородок. – Их три…

Я не заметила, что произошло сначала: мир перевернулся вверх дном в один единственный миг, и разделить смерть десятков людей на простые составляющие из коротких, микроскопических отрезков времени смог бы только настоящий безумец… Знак ли свыше, что мне это удалось?...

Первым был не свет и не звук, первой была тишина – зловещая, пустая, гулкая, пронизанная невысказанными словами и незаконченными фразами. Затем пришел запах – гниль, затхлость, взявшаяся из ниоткуда, смрад, душащий не хуже самого давнего смога. И только после этого пока что немая Смерть обрела свой облик: блики на стеклах резко порыжели и стали невообразимо ярче, будто кто-то решил зажечь потушенную лампочку; цвет алел, разливая желтые и алые краски по окнам, расползаясь пятном по нижним этажам, но не поднимаясь выше, и этот загоревшийся свет почти ласково обвел черный силуэт мужчины, расставившего руки в стороны. Тогда у Смерти прорезался голос, и она не зашептала, как это делала обычно, тихо, скрипуче, склоняясь длинной тенью над жертвой, а закричала во все горло: скрежет, треск и громоподобный взрыв, заглушивший звон разбивающегося стекла… От первых этажей, окрашенный изнутри дьявольским огнем, полетели в стороны сверкавшие осколки, из прозрачных превратившихся в кровавые, обломки балок и серо-белая крошка то ли извести, то ли бетона. Вслед за ними начало рушиться все здание, осевшее вниз и рассыпавшееся на гигантские детали, как карточный домик, построенный неловкой, неопытной рукой. Узреть воочию падение не удалось: взрывная волна потоком серого, сметавшего все на своем пути воздуха сбила меня с ног и отбросила назад, пока я с металлическим, вибрирующим гулом не впечаталась спиной в стенку фургона. Я зашипела от боли и, не имея никакой опоры, безвольно рухнула на асфальт.

В ушах появился назойливый, затяжной писк; тело, судя по жжению и саднящим, болезненным ощущениям, все было покрыто свежими царапинами, синяками и ссадинами. Голова отчего-то стала казаться тяжелее, мысли еле-еле составлялись в логические цепочки, в висках неприятно пульсировало, и я приглушенно застонала, постаравшись согнуть ноги в коленях и приподняться, что удалось сделать далеко не с первой попытки.

Когда шум в ушах притих, клубы тумана из поднятой пыли и извести поблекли и поредели, а блуждающий взгляд, заволоченный мутной пеленой, смог сфокусироваться на предметах, я в ужасе выдохнула: сквозь дымку проступали очертания тел, распростертых на земле в неестественных позах, краев валявшихся арматур и балок, кусков серебристо-серого металла и зазубренных треугольных осколков. Все это, окутанное полупрозрачной завесой, как фатой, мелькало перед глазами без разбора; надрывались сирены, кричали и рыдали люди, скрежетало лезвие по металлу, противно хрустело стекло. К горлу подступала горечь, неожиданно сменившаяся злобой, стоило мне заметить окровавленную фигуру в форме со знакомым логотипом: в нескольких метрах от меня лежал, надрывно смеясь, считавший террорист…

Прокашлявшись, я поднялась с колен, чувствуя, как внутри закипает неконтролируемая ярость. С остервенением подлетев к ухмыляющемуся наемнику, я наклонилась и с силой встряхнула его, предварительно схватив за грудки. Безумец только продолжил смеяться, смотря на меня горящими нездоровым блеском глазами. Все его лицо было покрыто грязью, серой пылью, бордовыми пятнами и асфальтовой крошкой, прилипшей к ранам. И если кровь на скулах, расколотых бровях, ссадинах и ожогах была темной, напоминая своим цветом спелую вишню, то весь рот представлял собой ярко-алое месиво, из-под которого проглядывали желтоватые зубы. Киллер сдавленно хрипел и издавал страшные булькающие звуки, то ли борясь с приступами кашля, то ли намеренно надрывая глотку в непрерывном, неадекватном смехе. На одежде красовались осколки битого стекла, впившиеся в кожу и разодравшие ее до неузнаваемости.

– Что вы потребовали у Щ.И.Т.а? – прошипела я, едва ли не скаля зубы. Мужчина лишь сильнее затрясся в моих руках, в извращенном блаженстве прикрывая глаза и запрокидывая голову, позволяя крови стекать по подбородку и шее. – Я спрашиваю еще раз, – упрямо процедила я. – В чем причина смерти всех этих людей? Что вы хотели получить взамен?

Наемник едва заметно покачал головой, отказываясь произносить хоть слово.

– Знаешь, ты ведь еще не мертв, – пробормотала я, кривя губы в оскале. – А значит, еще можешь что-то чувствовать, – прошипела я, бросая тело на асфальт и нависая над ним с безумной, жестокой усмешкой. – Боль - в том числе, – прошептала я, замахиваясь и ударом сбивая гадкую гримасу с искореженного лица. Киллер резко перестал смеяться, заходясь в кашле, но даже искреннего страха в его глазах мне показалось мало. Я ударила еще раз, с садистским удовлетворением наблюдая, как мужчина сплевывает в сторону выбитый зуб вместе со сгустком крови.

– Что вы потребовали у Щ.И.Т.а? – повторила я, кладя руку на один из осколков в его груди и, схватив его пальцами, медленно на него надавила, прокручивая стекляшку вокруг своей оси. Наемник дернулся, беззвучно открыв рот в диком болезненном выражении, и, собрав крупицы сил, покачал головой. Очередной отказ распалил и без того клокочущий в душе гнев до бури из жестокого жара и злобы на сердце.

– Я спросила… – дрожащим от негодования голосом начала я. – Что… – с размаха ударила мужчину по лицу. – Вы потребовали… – еще одна хлесткая пощечина, другой рукой – голова дергается в сторону. – У Щ.И.Т.а?! – пинок ногой под ребра, сорвавший стон с губ киллера, прикрывшего глаза и едва заметно качнувшего головой. Какая нелепая преданность убийству и лжи…

Я медленно склонилась к его лицу, безразлично наблюдая за чужими мучениями: тело дрожало в подступавшей агонии, глаза были зажмурены, грудь сотрясалась в беззвучных рыданиях, по грязным щекам катились слезы боли, чертившие чистые дорожки на коже, наемник безрезультатно пытался вдохнуть хоть каплю кислорода, но только хрипел, задыхаясь, захлебываясь в собственной крови. С губ слетали глухие стоны и неразборчивые звуки, по тону схожие с мольбой. Сморщившись, я положила одну руку мужчине на подбородок, другую – на затылок и, склонившись чуть ниже над распростертым телом, резко повернула его голову в сторону, сворачивая жилистую, испачканную кровью и пылью шею. Киллер замер и притих, дрожь, кашель и рыдания тут же прекратились, бордовая жидкость заструилась ручейками по серому асфальту, наполняя воздух запахом железа.

С презрением, остервенением, рваными, наполненными злобой движениями я вывела очертания звезды на груди мужчины и отшатнулась от него, быстрым шагом отходя к оцеплению. Вокруг суетились люди, отчаянно выли сирены скорой помощи, прохожие в ужасе прикрывали рты ладонями, врачи опускались рядом с каждым телом, но, не находя признаков жизни, вставали и бежали дальше, в надежде спасти хоть одного человека. Мир резко потерял свои краски, покрывшись белесым, беспросветным туманом из известки и бетонной пыли, который, несмотря на девственно чистый цвет, мне казался кровавым. От духа убийства, войны и смерти, царившего в воздухе, хотелось закричать во все горло: так может пахнуть на покинутом поле битвы, но никак не в центре города, не в мирное время. Судорожно выдохнув, я устало провела ладонью по лицу, чувствуя, как по щекам катятся злые слезы, а рука оставляет на коже кровавый след. Столько жизней… Список имен, сожженных на огне алчности людей…

Почувствовав на себе чей-то взгляд, я отняла руку от лица и медленно осмотрелась по сторонам, стараясь не обращать внимания на выбившиеся из прически пряди волос, частично загораживавшие обзор. Фокус постоянно сбивался, мечась от одной фигуры к другой, пока не наткнулся на знакомые серо-голубые глаза, смотрящие на меня со скорбью. Стив, чье лицо было покрыто царапинами и синяками, стоял у машины скорой помощи, с перебинтованной рукой, на которой красовалось темное пятно. Шею оплели душащие веревки, в груди появился холод и жгучее, всепоглощающее чувство вины: я ведь его убеждала, что с людьми ничего не случится, я говорила с уверенностью и пренебрежением в голосе, и что теперь? Случайность, стечение обстоятельств или воздаяние за грехи? Как я могла настолько увлечься развлечением самой себя, что забыла о цене, которую придется платить в случае ошибки?

Хоть в глазах Капитана не было и намека на укор или презрение (которые бы были справедливы), а только отчаяние и капля злобы, сквозившей в напряженных скулах и плотно сомкнутых губах, я не смогла выдержать этого взгляда и, медленно моргнув и рвано вдохнув тошнотворный воздух, развернулась в противоположную сторону, всеми силами стараясь не оглядываться, душа в себе навязчивое желание вернуться и, как нашкодивший ребенок, не понимающий, накажут его или пожалеют за содеянное, уткнуться носом в испачканное плечо и почувствовать чужое тепло, которое вытравило бы из сердца осточертевший за эти годы холод.

– На базу, – хрипло кинула я знакомому водителю, стоявшему возле служебной машины, удрученно понурив голову и поджав губы. Тот, окинув меня сочувствующим взглядом, от которого хотелось отряхнуться или смыть вместе с грязью, прилипшей к коже, открыл мне дверь, сел за руль, подождал, пока не услышал характерный скрип сиденья, хлопок и щелчок блокируемого замка, и тут же двинулся прямо по шоссе. Я только с болезненным стоном откинулась на спинку кожаного сиденья, прикрыла глаза и, пытаясь побороть тошноту, головокружение и липкое чувство вины вперемешку с сожалением, мысленно считала, сколько секунд проходит между каждым моим выдохом и вдохом, контролируя каждый миг, боясь сбиться со счета и задохнуться в собственном крике…

Небо, и без того серое в это время года, было затянуто грядой тяжелых, точно вылитых из свинца туч, скрывших от взора россыпь звезд на темно-синем полотне. Ночь, всегда дарившая свежесть и прохладу, отчего-то именно сегодня, в день, отмеченный красным, как кровь, цветом в календаре, принесла только страшный ливень, павший на Асгард водяной завесой. Из-за шума падающих капель не удавалось разобрать ни единого постороннего звука, за исключением, разве что, биения сердца, да и оно – скорее болезненно чувствовалось, чем слышалось. Дождь лил нескончаемыми потоками, так яростно, так отчаянно хлестая меня по лицу, что, казалось, сама ночь, сама тьма рыдала, скорбя о моей утрате. Вода скапливалась в низинах, образуя неровные лужицы с прозрачной гладью, не отражавшей ничего, кроме серо-черных, грязных облаков. В душе все сжималось в ком, кричало, завывало вместе с ветром, трепавшим мои волосы. Одежда вымокла насквозь, похолодела и неприятно липла к телу, и без того замерзшему и ждавшему, когда его ненормальная хозяйка, наконец, вернется домой, к теплому камину. Но нет. Я не собиралась сейчас возвращаться назад. И, честно, боялась, что этой ночью я и вовсе не вернусь во дворец.

Я продолжала петлять по темным узким улицам, так не похожим на Златой город: стены домов посерели, точно выцвели и покрылись пеплом, вода текла тонкими струями по щелям и зазубринам между камнями мостовой, золото потускнело и на вид превратилось в обычный металл, блестевший исключительно из-за влаги. Асгард вымер. Площади пустовали, в окнах домов не горел свет, не было слышно ни одного голоса или хотя бы лая бездомной собаки. Гробовую тишину нарушал лишь шум дождя. Чем дальше я уходила в сторону окраин, на юг, тем меньше становилось зданий, тем реже встречались изгороди, мощеные дорожки и стойла притаверных конюшен. Вскоре их не стало совсем: осталась лишь тропа под ногами, старая, вся покрытая трещинами, из которых выглядывала примятая трава; высаженные рядком вдоль аллеи одинокие кусты и деревья, погнувшиеся, сломленные временем; и рыдающее небо, беспросветное, объявшее мир туманной мглой.

Дорожка вела к заброшенной беседке, некогда усеянной белыми розами, а сейчас увитой плющом; крыша прохудилась и едва сдерживала натиски дождя и ветра; витиевато изогнутые перила погнулись, местами разломились и зазубрились на месте облома, став похожими на выставленные в угрожающем жесте копья; деревянная решетка в нескольких местах, там, где ее не поддерживали лианы, почернела и прогнила, чудом поддерживая потолок. Судорожно вдохнув влажный воздух, я медленно поднялась по разбитым серым мраморным ступеням некогда белоснежной лестницы, едва касаясь, провела рукой по ломаным перилам и, ступив под навес, стянула с себя тяжелые, вымокшие сапоги, дальше уже идя босиком. Мрамор сильно холодил ноги, а с каждым шагом за моей спиной оставались мокрые следы. Нефокусирующимся взглядом я окинула убранство беседки – ничего не изменилось за прошедший год: те же отполированные плиты, до сих пор блестевшие и не тронутые временем, стояли вдоль стен, нагромоздившись друг на друга; те же стены, покрытые чернильными рунами, чуть подстершимися, но все еще различимыми; тот же потрескавшийся пол, почерневший по углам; те же чаши из потускневшего золота, свисавшие с потолка на тонких цепочках. Я тихо, нерасторопно шла к дальнему концу беседки, разглядывая гравировки на могильных плитах. Асов не хоронили: их предавали огню, сжигая тело на погребальном костре, или, реже, воде, провожая лодку с покойным в последний путь, но никогда – земле. Здесь оставалось только напоминание – мраморная плита с именем на древнем языке.

Завидев искомую надпись, отливающую золотом на черном фоне, я резко остановилась, прикусив нижнюю губу и сжав руки в кулаки. В горле появился ком, шею точно обмотали петлей, которая с каждой секундой все сильнее давила на дыхательные пути, душила, перекрывая легким доступ к кислороду. В груди появилась жгучая боль, точно в сердце затлели давно уже потухшие угольки, готовые загореться настоящим пламенем. По душе провели раскаленным металлом. Столько лет минуло, а я никак не могу свыкнуться, переживая всё, как в первый раз, пропуская всю боль и страх через собственное сердце. Сокрушенно покачав головой, я достала из кармана тонкую свечу, чудом не промокшую под моей накидкой. Призвав магию к рукам, я щелкнула пальцами – кончик свечи вспыхнул искрами, и на фитиле затрепыхал желтый огонек. Положив свечу на одну из свисавших чаш, с тихим скрипом качнувшуюся на старых цепях, я, не отрывая взгляда от черного мрамора, медленно опустилась на колени, скрещивая руки на груди. В воздухе появился запах зажженного благовония, наполняя легкие чем-то густым и теплым, как мед. Я склонила голову и прикрыла глаза, про себя проговаривая заученную молитву. Нет, во мне не было пафосной религиозности жрецов и членов культов, но привитая в детстве вера оставалась пускай и тихой, но непоколебимой. К тому же, как можно усомниться в судьбе и роке, если ты сам встречался с норнами и в живую видел прислужников Хель, обращавших души в звезды? Я знала, что люди Мидгарда называли асов богами, но, видимо, даже богам нужно во что-то верить, чтобы в нужный момент можно было списать вину на высшие силы…

Молитва давно была произнесена, но я всё не двигалась с места: сидела, крепко зажмурив глаза, чувствуя руками биение сердца и слушая песню дождя. В какой-то момент, помимо стука капель по крыше, стали различимы осторожные шаги, разносившиеся по беседке с тихим гулом. Я сильнее нахмурилась, осознавая, что сюда мог прийти только один человек; только тот, кто, видимо, следил за мной от самого дворца. Звук шагов смолк, в последний раз раздавшись в паре метров за моей спиной.

– Зачем ты за мной шел? – хрипло спросила я.

– Думал, ты хочешь сбежать, – послышался тихий ответ. Что ж, вполне логично: под покровом ночи, в плаще, уйти одной на окраину города – по меньшей мере подозрительно. Я невесело ухмыльнулась, приподняв уголок губ.

– Куда я от тебя денусь, Локи, – покачала я головой. Трикстер, судя по звуку, хмыкнул и сделал еще один шаг в мою сторону.

– «Эреб, бог тьмы и мрака», – прочитал маг золотую надпись на камне. – Твой отец? – спросил он после короткой паузы.

– И учитель, – добавила я, распахивая глаза. – А также единственный, перед кем я готова добровольно встать на колени, – шепотом закончила я, вглядываясь в золотую гравировку.

– А что же Царь Асгарда? – с толикой ехидства в голосе поинтересовался Одинсон.

– Всеотец? – безразлично уточнила я. – Нет. У меня нет к нему ни уважения, ни чувства гордости, ни даже страха, как у многих. Он мудр, но расточителен: число жертв, принесенных к его алтарю, перекрывает всё то великое, что он совершил.

– Считаешь, что на его совести слишком много смертей?

– Не в этом дело, – покачала я головой, всё еще не отрывая взгляда от начертанных рун. – Правитель, просидевший на троне хотя бы два дня, уже запачкал руки кровью. Она неизбежна. Так же, как потери солдат во время войны. Но тирания Одина… Столько жертв можно было бы избежать, столько жизней спасти, если бы он только соизволил найти другой путь, пускай и более трудный чем тот, что был выбран. Он отказывается искать иные решения, играясь с судьбами людей, как с пешками. Мы живем не на поле боя, чтобы вечно вести чисто воинский расчет. Такие Цари не стоят чужого унижения.

На некоторое время в беседке повисла тишина, воздух потяжелел, а напряжение можно было пощупать рукой. Точно чего-то не хватало… Жеста, слова… вопроса.

– А если бы это был не Один? – прозвучал за спиной хриплый, мягкий баритон. В голосе чувствовалась просьба, даже мольба, словно ответ был для Локи жизненно необходим. Сердце пропустило удар, когда я осознала истинную суть вопроса; о чем он спрашивал на самом деле. Я сглотнула и, краем глаза уловив движение слева от себя, пробормотала, оттягивая свой ответ:

– Если ты о Торе, то тем более нет.

Мужчина плавно опустился на пол, вставая на колени в нескольких сантиметрах от меня.

– Я говорю не о Торе, – спокойно поправил он.

– А о ком? – состроив непонимающее лицо, нахмурилась я.

– Ты ведь прекрасно всё поняла, – прицокнув языком, произнес Одинсон с легким укором.

Я поджала губы и в сотый раз проскользила взглядом по золотой гравировке.

– Эрида, – с нажимом позвал Локи, но не получил никакой реакции. – Рид, посмотри на меня, – то ли прося, то ли приказывая, добавил он.

Я неохотно повернула голову, сталкиваясь с изумрудными глазами, блестевшими в стоявшем полумраке нездоровым, маниакальным блеском. Черные, промокшие под дождем волосы прядями выбились из прически и спадали на лицо, прилипая к бледной, влажной коже. Капли воды стекали по лбу, скулам, приоткрытым губам, чертили кривые прозрачные дорожки на шее.

– Эрида, – более мягко повторил трикстер, едва ощутимо коснувшись прохладными пальцами моей щеки.

– Разумеется, поняла, – хмыкнула я, скосив взгляд в сторону его руки.

– Так ответь, – уже громче и уверенней потребовал принц, плотнее прижав ладонь к моей щеке, аккуратно ведя по скуле большим пальцем, а мизинцем и безымянным коснувшись шеи. – Ответь, – тише попросил он и зеркально повторил жест второй рукой, полностью разворачивая мое лицо в свою сторону.

– Сначала задай вопрос, – парировала я, разглядывая блики, мерцавшие звездами в изумрудном море.

– Зачем, если ты его знаешь? – слегка раздраженно спросил Одинсон.

– Хочу услышать, как ты сам его озвучишь, – шепотом пояснила я. – Прошу, – добавила я, когда увидела, что трикстер собирается возразить.

Локи сглотнул и подался вперед, замерев в нескольких сантиметрах от моего лица; так близко, что было видно, как медленно расширяются его зрачки, черня и без того потемневшую зеленую радужку. Его дыхание, глубокое, но частое, согревало замерзшую кожу, касалось губ и щек. Наклонившись к моему уху, трикстер, практически прикасаясь к коже губами, едва различимо, словно боясь, что кто-то еще сможет его услышать, даже не прошептал, а выдохнул свой вопрос слово за словом, каждое из которых, казалось, заставляло дрожать сам воздух:

– Опустилась бы ты на колени, если бы я стал Царем?