Тетрадь архиерейская

Тетрадь первая. Глава V

V

В октябре месяце дветысящнаго года от рождества Христова отец Сильвестр долгий разговор имел со преосвященным владыкою Кириллом, священноначальником епархии нашей. Столь тяжко уже тогда недужен был отец игумен, что горестно было взирать всякому на тую болесть, и в сторожке своей молился усердно об облегчении мук отца наместника, а уж о выздоровлении его молиться и не дерзал, смерти бо никто не избегнет. Три дни послед разговору, о коем братии ничтоже было молвлено, преставился наш авва. Не токмо с печалью, но со смятением немалым его кончину возприял, яко осиротел и без твердаго защитника остался пред лицем сильных недругов.

Вновь чрез три дни после упокоения отца Сильвестра вызывает меня владыка в епархиальное управление.

Был покойный владыка человеком грузным и шумливым, так что порою гневливости своей удержу никакого не давал. Тако и мне в первые минуты достало владыкинаго гнева незнаемо за какую провинность.

— Чем приворожил старика, сознавайся?! — тако меня преосвященный рьяно вопрошал.

Послед же явил милость и рек, к смятению и посрамлению моему, что поставляет меня, по воле покойнаго отца игумена и за духовное усердие мое, как единаго иеромонаха между братьями и не взирая на мои малые лета (а шел мне всего только тридесять и седьмый год от роду), наместником Афанасиевской обители. Сильно я тогда духом возмутился и в ноги упал преосвященному, прося разрешить от сего бремени и собственное недостоинство явственно ощущая. На что усмехался владыка и ответствовал с дерзновенною шуткой, для мирских ушей неподобающей:

— Ну-ну! По ковру-то ползать не дело. Ты хоть по бабам в монашестве не бегаешь, и то славно.

После сего паки усердно и даже будто гневливо наставлял меня владыка в том, чтобы с первых дней наместничества моего власть в обители удержать мне железною уздою и всякое брожение меж братии искоренять сурово. Послед тому жаловал мне письменное распоряжение о моем наместничестве и свое архиерейское благословение.

Возвратился в обитель, от любопытствия вопрошавшей меня братии уклонился (а догадывались братья, что на сретении со Преосвященным не иначе как о новом начальствующем речь пойдет), в своей сторожке затворился и размышлял до полудни. После же вышел из келии моей, и вовсе за ворота обители пошел на виду у братьев, и долго по граду блуждал, духом неуверенный и становящийся. Наблюдая таковое дерзновение мое, при почившем игумене никак невозможное, отец благочинный желал меня в виду ворот разбранить прилюдно, но был отцем Фокием, келарем и поваром нашим, остановлен некиим тайным словечком, на ухо нашептанным, и как бы даже в страхе от меня попятился.

Более всего томило меня неблагодушие, кое меж братиями последние годы уставилось, и желал самый дух тоей нелюбовной распри в святой обители вовсе изничтожить, и способ искал совершить такое. О когда бы совет мудраго человекознатца Елеазара мне пригодился! Но и без онаго приял решение и крепко в духе своем замкнул, чуя ныне не едину покорность воле предстоящих, но мужествование, яко даже малому священноначальнику во исполнение пастырства его дается.

Возвратился вовсе поздно и за то грубое слово от пожилаго отца Леонида возприял, на что ему сурово ответствовал:

— Ты таковых словес наместнику обители не глаголь, отче Леониде!

И тут же наблюдал смятение и раболепие сего мужа. О наместничестве моем до самого утра повелел ему молчать крепко, но не удержал брат языка за зубами, так что на утро, как вышел к общей трапезе, братья меня вставанием с мест почтили. Тут и решился новые правила уставить.

— Братья, — рек, — о назначении моем слышали. Недостойным сего себя чту, но воле высшаго мя не токмо не противлюсь, но и с усердием покорствую. Община наша устремлением к ангельскому образу небрегает, каковое небрежение монахам позорно. Новый чин с сего дня установляю. Всякий, имеющий что в сердце на брата своего, поди ему и изнеси явно. Явно реку тебе, отче Константине, о моем к тебе нерасположении, да Господь простит мое убожество. Буде же кто не дерзнет молвить гласно, особую тетрадь на тот случай покладаю в притворе храма Святаго Афанасия. Поди и впиши озлобление свое или проступок брата в сию тетрадь. И не ради наушничества сотвори, но смиренный духом и памятуя о том, что, грех обличая, брата своего целишь от тяжкоей болезни и тем ему добро творишь. Себя из ряда врачуемых не извергаю и обличение моих язв и тайное и явное приветствую. Всякий воскресный день послед Божественной литургии за трапезой ту тетрадь зачтем, во гресех вольных и невольных покаемся и взаимообразно друг друга простим. Кто же обличение от братьев не разслышит и в отрицании его возупорствует, наместническою своею волей таковому брату поначалу положу эпитимию. Когда же и далее возбранится, то подобно тому, как в миру недугующих от здравых отделяют, такожде тому брату укажу отдельную келию и благодати молитвы соборной временно возпрепятствую. Ежели и та мера не поможет, то усилия приложу для отделения от общины столь в духе немощнаго, яко паршою своей и все вверенное мне стадо перепортить горазд, о здравии же душевном братии смиренно пекусь не во славу людскую, но во славу Божию. Зла на вас, братия, даже и на теснящих мя время оно ни на кого не имею. Жалобам вашим на новые установления преосвященному владыке не препятствую. Но от него единаго как от начальствующаго мне прекословие приму, до той же поры буду трудиться по сим положенным правилам неустанно и ни пяди ни сойду с сих, во славу Господа нашего Иисуса Христа, аминь.