Клирики

Глава XIV

XIV

Но насчёт Оли я, оказывается, ошибался. Не в том смысле, что ей пришло в голову взломать мой почтовый ящик (нелепо представлять будущую матушку в роли хакера), а в том, что она всё уже предчувствовала. Женщины, почти все, имеют на такие вещи нюх, словно у гончей.

Оля пришла ко мне домой утром вторника. Видимо, специально для этого пропустила лекции в университете. (И то, я был бы не рад, если бы ей нужно было идти до Воздвиженья через поле на ночь глядя.) Температура моя спáла и держалась на уровне 37ºС.

Дома никого не было, я, услыхав собачий лай, вышел в сени и открыл ей дверь сам.

— Оленька! Очень рад…

Мы прошли в мою комнату, и она, вопреки моим уверениям в том, что я почти выздоровел, попросила меня лечь. Выставила на стол мёд и липовый сбор. Кратко сообщила, что отец Михаил очень сожалеет о моей болезни и просит меня беречься, особенно беречь горло, а то, мол, жаль будет потерять такой превосходный баритональный бас. (Мой голос действительно хвалят, знаю даже мирянок, которые приходят в храм больше затем, чтобы «послушать дьякона», чем соприсутствовать Божественной литургии и причаститься Христа Господа нашего. Всё это суетное и, без ложной скромности скажу, меня мало волнует.) Сказала это всё, сидя ровно на стуле — и молчала. Я мучительно придумывал тему для беседы. Об учёбе, что ли, спросить? Но учёба в светском вузе Олю интересует мало (а меня её учёба — так и ещё меньше). Пока я так мучился, моя невеста сама возобновила разговор:

— Коля… а отчего ты заболел? И чем ты болеешь?

— Что за странный вопрос? — поразился я, внутри взволновавшись, хотя, казалось бы, не было причин. — Заболел оттого, что шёл без шапки. А болею простудой.

— А я вот иначе думаю…

Вот так: «иначе» — и понимай как знаешь.

— Ну, и как же «иначе»? — не выдержал я новой минуты молчания.

— Ты болен д-е-в-у-ш-к-о-й, — пояснила Оля. Я аж откинулся на подушке.

— Да, — продолжала она кротко. — Что ты как на меня смотришь? Я почему такие выводы сделала, как считаешь? Потому, что Вова предлагал же тебе, чтобы он отнёс письмо. Вова — человек честолюбивый, а в тебе его глупого честолюбия нет. Но ты не согласился. Про её красоту ты ещё раньше признался. А шёл без шапки именно в тот день, когда с ней поговорил. Просто так люди без шапки не ходят.

— Убила, — буркнул я.

— Так я не ошибаюсь?

— И охота тебе, Оленька, задавать риторические вопросы? Что за странное удовольствие?

— Нет, совсем не хочется, тем более такие вопросы. Но я… Коля, я п-р-а-в-д-у люблю.

— Кто ж её не любит? — усмехнулся я. — Просто обожают все правду.

— В том-то и беда, что мало любят правду на земле, — серьёзно откликнулась Оля, не слыша моего мрачного юмора или как бы говоря своей серьёзностью, что ей не до юмора вовсе.

— И зачем тебе это нужно было знать?

— Чтобы не быть слепой. Ты не подумай, Коля! Зла и ревности я к ней не питаю. Каждому своё. Про её нелепый антихристианский манифест, который она в Интернете опубликовала, даже и говорить не хочу. («Что ещё за новости?» — тревожно ёкнуло у меня сердце.) Если уж Бог хочет кого наказать, то прежде всего лишает разума. А вместо этого даёт чёловеку подобие разума, которое называется интеллект. Красоты он ей точно не прибавляет, надеюсь, ты это и сам поймёшь, но это не моё дело. Если про меня говорить, я только хочу убедиться, что ты… выздоровеешь.

— А как ты в этом хочешь убедиться?

— Через твоё обещание больше её не видеть.

«Вон как!» — подумал я, а вслух произнёс:

— Плохо закону Божьему училась, матушка. Христос говорит: не клянитесь ни землёю, ни водою, ни тем, что в ней, а пусть будут ваши слова: да, да, нет, нет.

— Вот пусть и будут твои слова: да, да. Нет, нет.

— Не могу я этого обещать.

— Почему?

— Потому что передать ей письмо не сам я придумал, а на меня владыка положил такое послушание.

— А можешь ли тогда, — мягко, но настойчиво продолжала Оля гнуть своё, — обещать, что без просьбы церковного начальства не будешь ни видеть её, ни писать ей?

— Не могу. Что если о-н-а меня захочет видеть… по делу, разумеется?

— По какому ещё делу?! — возмутилась Ольга. — Какое у неё к тебе может быть дело?!

— Вот, наконец-то и чувства появились, — жалко улыбнулся я. — Ну… потребуется, например, передать ей письмо преосвященному?

«А ведь брату её говорил, что устранюсь, и пусть он этим занимается!» — подумал я. Оля словно прочитала мои мысли:

— Пусть Вова ей служит адъютантом! Пусть он ей и болеет!

— Вове, думаю, не хватает такта.

— Какого ещё такта?! Ты… иезуитствуешь, Коля! Ты выискиваешь причины, чтобы оправдать свою слабость, а я — мне такого не нужно! Я не назойливая! Уж какой угодно, а назойливой я быть не хочу! Но мне нужна честность в обмен на честность! Чтó, — она встала, — разрываем помолвку?

— Оленька, милый человек, да что ты, с ума сошла?

— Тогда обещай!

— Я объяснил тебе, и я тебе не лгу про причины.

— А если я поговорю с ней, и она мне пообещает тебя не тревожить ни по каким делам? Тогда, наверное, не будет у тебя поводов?

— Безумная идея.

— Объясни, почему безумная! А лучше не объясняй мне ничего! Лучше просто… дай мне её телефон!

— Оля, что за новый бред?! Да я не узнаю тебя: первый раз тебя такой вижу! Глаза-то как сверкают!

— И сверкают, и будут сверкать! Не дашь? Отлично! Я его найду на буддийском сайте!

— Ищи! — бросил я. — Бог в помощь!

— И тебе Бог в помощь, Николай, излечиться от влюблённости в иноверку!

Оля развернулась и пошла прочь.

— Стой! — окликнул я её. Она обернулась на пороге.

Сам я не знал, чего хотел сказать ей, потому что помимо гнева одним из сильнейших моих чувств тогда было… внезапно накатившее на меня желание. О, насколько сильное! Подобное я раньше к Оле не испытывал. Насколько сложен человек, и откуда что берётся! Я не сказал о нём, разумеется, но, думаю, сказали глаза, сказали губы. Долго, долго моя невеста смотрела мне в глаза. Полагаю, прекрасно она меня поняла. Потому полагаю, что перед тем, как выйти, несколько раз отрицательно повела головой.

Что ей стоило согласиться! Нет же: потребовалось продемонстрировать торжество праведности!

Положа руку на сердце, я как будущий иерей, как человек, чьей первой и главной заботой должно быть промышление о нравственности, удаление человека от скотского образа и от того, чтобы им играли дурные страсти, не должен был бы одобрить её согласия, даже случись оно. Не одобрил бы… но видит Бог, и не осудил бы!