Клирики

Глава XVI

XVI

Я даже эту мысль до конца не успел додумать: мне позвонили.

— Отец Николай? — зажурчал в трубке женский голос. — Прихожанка Ваша, раба Божия… Елена! Очень нужно с Вами встретиться…

— Я ещё болен и стараюсь не выходить на улицу, — проворчал я. — В чём дело? Вообще-то исповедь принимает иерей…

— Вы мне очень, очень нужны! А батюшка занят…

— Требы без священника я совершать не могу. И исповедовать вас не могу.

— Я знаю, знаю! Мне по другому вопросу… Ради Христа прошу Вас!

Я тяжело вздохнул. Когда просят ради Христа…

— Я Вас уже жду у храма, где Вы служите, у входа! — продолжала увещевать меня «раба Божия Елена».

— Хорошо, я иду. («Вот приспичило человеку!») Зайдите хоть в притвор, погрейтесь, — предложил я.

— Нет-нет! Я Вас дождусь снаружи.

Делать нечего. Положив трубку, я напялил подрясник, «демисезонную» рясу, поверх неё куртку (плевать на внешний вид, здоровье дороже!), нахлобучил скуфью и потащился через поле в город, ко храму Архангела Михаила.

Никакой «рабы Божией Елены» у храма не было. Была чёрная «Лада-девятка» с тонированными задними стёклами. Не успел я и глазом моргнуть, как из машины выскочили двое крепких ребят и затолкали меня на заднее сиденье.

Страшно, Господи, страшно!

Я оглядел своих новых собеседников. Было их в автомобиле, кроме меня, четверо, двое по бокам от меня, двое спереди: они ко мне развернулись. Буряты. Сидевший спереди на пассажирском сиденье — молодой парень с короткой стрижкой и суровой внешностью таёжного охотника. На водительском сиденье — мужчина моего возраста или слегка постарше, с длинными чёрными волосами, запоминающимся лицом, умным, волевым, породистым, заметным. Заметным-то заметным, а что вот сейчас сделают с м-о-е-й физиономией…

Меня ткнули в бок локтём.

— Рассказывай, сын голодных духов, кто на форуме повесил тему и как вы ещё хотите повредить Матери!

— Ребята! — отозвался я (старался говорить спокойно, но зубы нет-нет, да и неприятно клацали). — Я хочу знать, какие претензии у вас есть ко мне лично и вообще к епархии, в чём нас обвиняют, чтобы после спокойно, как разумные люди, об этом поговорить.

«Ах, съездят тебе сейчас по зубам, переговорщик хренов!» — подумалось мне. Но, против ожидания, предложение восприняли спокойно.

— Ну, давай, — отозвался длинноволосый (его звали Цэрэн, как я потом узнал). — Давай поговорим. Мы не бандиты какие-нибудь, а мирные люди. Хотя наш бронепоезд и стоит на запáсном пути. Допустим, что ты и правда ничего не знаешь, хотя верится с трудом.

В четверг, как тебе известно, уважаемый, некто от имени Матери Озэр опубликовал на сайте неумную, провоцирующую христиан и никому не нужную статью…

— Согласен…

— Говорить будешь после, когда тебя спросят. Я сразу понял, что к чему, позвонил Матери и попросил её написать опровержение. А она мне сказала, что её все эти Интернет-игры теперь не волнуют. Пусть, мол, пишут и говорят что хотят. Она больше не напечатает ни строчки. Что же, это позиция. Такую позицию можно уважать. Я, помню, даже восхитился ей. Какое спокойствие! — подумал я. Какая отрешённость от мира! Но отрешённость — отрешённостью, а ребята забеспокоились. Кое-кто поверил в эту провокацию. Эти идиоты были в полном восторге. Люди постарше не могли понять, зачем это всё. Самое главное, нам совсем не нужны проблемы с христианами! Нам и без того здесь нелегко живётся!

Но ваши провокации, уважаемый, на этом не закончились. В субботу, после окончания практик, в центр пришли двое. Один был в такой же, как у тебя, православной одежде. Ребята напряглись. Конечно, мы бы им всё объяснили про жизнь, если бы мать попросила. Но они казались безобидными. По крайней мере, на первый взгляд. Тот, что был в чёрном, поклонился Матери, сказал ей, что относится к ней с большим уважением и надеется на сотрудничество между нашими религиями. Он попросил её сфотографироваться с ним. Безобидно, да? Ребята стояли хмурые, но молчали. Мать позволила, хотя без большого удовольствия. Затем этот человек попросил разрешения сфотографировать мать Озэр на дхарма-троне. Это было уже совсем лишним: она вообще не любит такого. Протестуя, она подняла вверх правую ладонь. Тогда человек в рясе неожиданно сел рядом на пол, а его приятель всё это заснял. Получилось, как будто мать благословляет его или наставляет. Эй, что ты делаешь? — крикнул я ему. Хочешь похвастаться перед друзьями тем, что будто получил Учение? Учение нельзя получать в шапке. Кто тебе вообще разрешил стоять здесь в шапке? Оставь его, Цэрэн, сказала мать. Он глуп и, наверное, понимает это. Думаю, он сейчас уйдёт. И эти двое ушли.

Полночи я не спал, думал: зачем им фотографии? Гадкое какое-то дело выходит! А утром увидел: всем известный Georgos повесил фотографию на «Городском портале» в отдельной теме и подписал её «Лама Озэр поучает христиан».

Я собрал ребят, и вместе мы пошли прямо в ваше... как его там? — в вашу главную контору. («Так они уже и в епархиальном управлении побывали! — сообразил я с ужасом. — Вот ведь связался младенец с чёртом…») На первом этаже сидел маленький такой монах, отец Симеон. Он угрожал нам полицией. Мы объяснили ему, что люди мирные. Мы просто хотим справедливости и извинений от тех, кто поступает некрасиво. В  общем, мы выяснили, где найти отца Георгия. Его мы поймали, когда он выходил из храма и садился в свою машину. Отец Георгий пытался кричать и махать руками. Выглядел он вообще грозно, но когда мы его самую малость прижали, сразу принялся изображать страдающего Христа. Он якобы здесь вообще не при чём. Клевету на нас якобы поручили дьякону Яковлеву и теологу Степанову. Твой телефон он нам тоже дал. Мол, два идиота заварили кашу, пусть они и расхлёбывают: его слова. Вот как вы стоите друг за друга, уважаемый! Чуть что, свалил вину на другого и называет идиотом! Ты так же сделаешь? Ещё нам интересно, кто из вас двоих написал те восемь пунктов и зачем теолог Степанов уехал в Москву.

— А он уехал в Москву? — поразился я.

Ответом мне было глухое недоверчивое молчание, в котором слышалось: «Как же, будешь нам заливать, что не знал о том, что твой дружок уехал в Москву!» Какой чёрт дёрнул Володьку, какая его, в самом деле, муха укусила?

— Я про Володю ничего не знаю, — осторожно начал я. — И зачем ему… и он ли это вообще, тоже вам сказать не могу. Я вам одно скажу: что отношусь к Озэр Жамьяновне достаточно уважительно, чтобы воздержаться от таких дурацких провокаций.

— Звучит красиво, — спокойно отметил Цэрэн. — И даже благородно. Мол, я не утверждаю, что именно мой приятель всё это сделал. Только почему тогда не ты, и почему мы должны тебе верить?

Господи Христе наш! Рассуди меня и ответь, что лучше: позор или выбитые зубы?

— Вы… знаете адрес электронной почты вашей общины?

Сдержанный смешок пролетел по машине.

— Конечно, мы знаем адрес нашей почты, — произнёс Цэрэн без тени улыбки. — И личной почты Матери тоже. И её домашний адрес тоже знаем. Когда я в воскресенье приехал к Матери, она была в слезах. Тоже из-за вас? Может быть, ты нам и эту загадку разгадаешь?

— Войдите в мой почтовый ящик и прочитайте письмо, которое я ей написал, — глухо ответил я.

Буддисты оживились. Тут же у кого-то нашёлся современный телефон с подключением к Сети. Меня спросили мой адрес, а затем, достаточно бесцеремонно, пароль. Нет чтобы дать мне возможность набрать пароль самому! Видимо, «поганому иноверцу», каким я являлся, давать в руки телефон честного буддийского парня им было зазорно. («Ну да, — усмехнулся я, — вдруг сам далай-лама его освящал? А тут будет осквернён безвозвратно…») Все эти усмешки отнюдь, однако, не поднимали свинцового, как крышка гроба, настроения.

Цэрэн (видимо, как самый старший и уважаемый в компании) попросил передать телефон ему и начал с выражением, отлично поставленным низким голосом читать вслух:

 — «Дорогая Озэр!

Это личное письмо с моей стороны не имеет никакого извинения…»

Начал он бойко, но уже на четвёртом абзаце стал запинаться, голос его сделался значительно тише. Текст давался ему мучительно (чего стоило, пожалуй, одно упоминание того, что их лама — насквозь «русская» девушка, и в какой соблазн это должно было ввергать правоверных!). Всё же, думаю, не настолько мучительно, как мне — слушание. Цэрэн добрался до конца.

Я всё время его чтения смотрел в одну точку на спинке переднего сиденья. Уши у меня горели. Разве мог я представить, что моё глубоко личное вдруг будет вынесено на общественный суд и рассмотрено под микроскопом, даже если учесть, что буряты глубоко равнодушны к моим причинам и чувствам, а интересует их только моя искренность?

Всё же не совсем, видимо, были они равнодушны, потому что неловкое молчание повисло в автомобиле после завершения чтения и длилось верную минуту. Мне показалось, что парень на пассажирском сиденье смахивает слезу: кто бы подумать мог, что эти сыны тайги бывают иногда чувствительны. Впрочем, возможно, мне просто показалось.  Нарушил молчание Цэрэн.

— Извини, брат, — так же мрачно, как и раньше, произнёс он. — Мы о тебе думали хуже, чем ты есть. Человек, написавший такое письмо, не придумал бы всех глупостей, которые сделали эти двое. Отпустите его.

Мне позволили выйти. Цэрэн тоже вышел из автомобиля и приблизился ко мне.

— Извини ещё раз, брат, — тихо сказал он, протягивая мне свою руку. —Неловко вышло. Имей в виду: если ты друг Матери, то мы тебя в обиду не дадим. Да: а тому придурку, который уехал в Москву, передай, чтобы явился к нам сам, и чем скорей, тем лучше. Если не хочет, чтобы мы, когда его найдём, выдернули ему руки и засунули в з*д. А так-то мы добрые, милые люди. — Он на секунду широко и ненатурально осклабился, показав отличные зубы. — Понятно?