Глава 1
2660 Words
Схватила его за волосы и заставила посмотреть себе в глаза.
– Что ты там видишь? Что видишь?
– Себя, – сказал срывающимся голосом.
– Потому что там ты. Везде во мне ты. Я состою из тебя, а ты из меня. Ты можешь
меня ненавидеть? Давай! Возненавидь меня! Можешь?
(с) Черные вороны 8. На дне. Ульяна Соболева
Люди боятся кошмаров, а зря, гораздо страшнее проснуться после сна, в
котором ты был безумно счастлив, и понять, что на самом деле ничего этого нет
и…ты находишься в жутком кошмаре наяву и только мечтаешь, чтобы уснуть
снова. И не можешь навсегда…Потому что есть маленький комочек, которому ты
нужна, а тебе временно…ты временно под наркозом. Вспомнила, как в больницу
попала…Как открыла глаза и увидела лицо медсестры. Явь отличалась от
сна…Наяву все случилось совершенно иначе.
– До выкидыша себя довела. Организм слабый, измученный и родами, и
новой беременностью. Дамочка, кто ж такой перерыв делает? Сколько сыну?
Полгода? Кормите ж еще! А у вас уже девять недель беременности было!
Рука невольно сама легла на живот. Боже! Неужели? Один раз…один
единственный…
– Как до…до выкидыша?
Едва слышно спросила я, чувствуя, как боль возникает постепенно
издалека. У нее очень острые клыки.
– Вот так. Кровотечение открылось, и плод замер. Пока были без сознания,
вас в операционную и почистили.
Прижимая руки к груди, отвернулась, кусая губы. Больно. Как-то по тупому,
по ужасно тянучему больно. Осознание, что во мне умер ЕГО малыш,
окончательно ударило по нервам, и мне стало так плохо, что, казалось, я
задохнусь.
– Успокоительное кольните! У нее приступ панической атаки!
– Нннет…не надо… я кормлю. НЕ колите. Сейчас пройдет.
Хватаясь за горло и поднимаясь на постели, чтобы сесть и отдышаться.
Потому что я вроде бы дышу, а внутри кислорода нет.
– Пусть хоть валерианки дадут.
Послышался голос Ларисы Николаевны.
– Если ничего серьезного, я ее забираю домой.
Боже, мне кажется, я все это видела во сне… в своем счастливом сне,
только в нем мой ребенок выжил и…Айсберг пришел за нами.
– Ничего серьёзного. Выкидыш произошел на маленьком сроке. Надо сдать
все анализы. Через пару недель провести плановое УЗИ, проверить – ничего ли
там не осталось. Развитие эмбриона соответствовало девяти неделям. Сколько
там на самом деле – непонятно, так как, насколько я поняла, менструация не
возобновилась, верно?
Я кивнула. С одного раза. Одного единственного раза. Меня же уверяли, и я
знала, что пока кормишь, обычно не беременеешь, у меня и в мыслях не было.
Наверное, я была бы ему рада…Еще одному ребенку от Айсберга. А теперь я
совершенно пустая. Из меня словно выскоблили не только моего малыша, но и
куски моей души.
В кабинет кто-то зашел и позвал врача. Я услыхала издалека.
– Ты слышала, что в морге ментов полно?…тело Мишки, бывшего следака,
нашли. Расчлененное. Выбросили на свалку, там его собаки трепали, говорят, еле
опознали. Бомжи наткнулись.
– Ужас какой… с ума сойти! Да ты что!
– Ага. Теперь весь город перевернут.
– А таким тихоней был, а тут на тебе – и уволили за преступления, и
теперь…так зверски убили.
– В тихом омуте, Наташа…
Я глаза закрыла, и меня опять затошнило. А ведь права была Лариса
Николаевна. Это ОН. Больше никто так жутко наказать не мог. Никто так жутко и
так быстро и…так нагло. Или я просто хотела бы в это верить. Не присматривает
он за мной. Он исчез. Он нас с Льдинкой бросил. Оказывается, каждый раз
осознавать это больнее, чем в прошлый.
– Ну что? Пишем отказ от госпитализации и домой? Или подержим вас
немножко? Проверим?
– Нет, домой. У меня ребенок маленький там. Мне не до больниц.
– Ну пишите тогда отказ и езжайте. Если что, возвращайтесь и
госпитализируем.
– Спасибо. Надеюсь, не придется.
Потом наклонилась ко мне.
– Не переживайте, так бывает. Вы молодая еще. Забеременеете еще.
Переждите полгодика, и можно снова пробовать. Как раз ваш малыш подрастет.
Папочку успокойте и сами не переживайте.
А мне захотелось еще громче заорать от боли, разрывающей всю душу.
Плевать его папочке. На все ему плевать.
***
Открыла глаза и села на постели, тяжело дыша. Скоро полгода, как нет от
него ничего. Нигде ничего, как будто исчез человек, как будто испарился
совершенно… И закрадываются мысли, а вдруг с ним что-то случилось? Вдруг
он…вдруг что-то страшное, что-то не поддающееся человеческому пониманию. Я
устала ждать вестей каждый день. Устала плакать и не понимать, что происходит.
Я правду знать хочу. Любую правду. Пусть даже самую болезненную и страшную.
После того сна я так и не пришла в себя. ОН мне снился и снился…Именно
тот сон. Как он кольцо мне на палец надевает, и как я говорю ему «да».
Бесконечно долгий сон и такой счастливый, что после пробуждения хочется орать
и выть от адской боли пустоты.
– Свадьба – это плохо, дочка.
Лариса Николаевна налила кофе мне в чашку, когда вышла в три часа ночи
следом за мной на кухню. После выкидыша молоко пропало, и я кормила Льдинку
кашками и постепенно вводила самую обычную «взрослую» еду. Вернулась к
кофе, иногда ужасно хотелось закурить. Но ведь я не курю и не курила никогда…а
в память подбрасывала этот ошизенно любимый запах сигарет, его парфюма и
запах кожи. Его кожи.
– Свадьба снится к смертельной опасности и к неприятностям. Себя в фате
видела?
Кивнула и отпила горячий напиток, кончики пальцев казались холодными и
не согревались даже от кофе. Ноги тоже ужасно замерзли.
– Я…мне уехать надо, – вдруг решительно произнесла я и увидела, как она
вздрогнула. А…мне вдруг стало понятно, чего я хочу и что мне нужно сделать,
чтобы не сойти с ума.
– Что значит уехать?
– Да…мне надо уехать. С одним человеком встретиться и узнать все про
НЕГО.
– Марина! Я даже слышать этого не хочу!
– Мне…мне кажется, с ним случилось что-то ужасное, что-то очень плохое.
– Пару месяцев назад ты считала, что худшее, что случилось – это то, что
он тебя бросил.
– Да, я так считала. Тогда. А сейчас с каждым днем все страшнее, потому
что такие люди, как он, вот так не исчезают. Батурин политик. Он мог залечь на
дно на какое-то время, но не исчезнуть.
Лариса Николаевна отодвинула от себя чашку с чаем.
– Ты какую ночь не спишь?
– Я сплю.
– Ложь! Ты не спишь! Я вижу, как ты возле окна стоишь…как ходишь по
комнате слышу. Тебе бы к психологу сходить. Да, непросто принять, когда
мужчина отворачивается, но так бывает у нас женщин. Плюс выкидыш…Это все
нелегко принять, но такова жизнь. Понимаешь?
– Понимаю…но это не тот случай. Не тот.
– Тебе очень хочется в это верить.
– Мне кажется, я это знаю. Я должна уехать. Вы побудете с Льдинкой?
Она сильно сжала руки, сдавила так, что побелели костяшки пальцев.
– Куда ты поедешь?
– К человеку, который может знать, где…он…Хочу увидеть и поговорить
лично.
Я знала ее адрес, помнила его наизусть и от всего сердца молилась, чтобы
она никуда не уехала и не исчезла так же, как и ОН.
Нас с этой женщиной связывало многое, в том числе и вражда. Я помнила
все то, что она сделала и как помогала Людмиле…Боже! Мне страшно подумать,
что она была моей матерью. Уж лучше быть сиротой и никогда не знать о такой
родственнице.
Я все еще не переварила свое родство с ней, такое родство. НЕ
переварила то, что моя собственная мать от меня отказалась и предпочла ничего
обо мне не знать… а когда узнала, то сочла лучшим выходом – у***ь меня. Все,
что нас с ней объединяло – это адская и невыносимая любовь к одному и тому же
мужчине…как и Надю, мою самую настоящую мать. Все мы, как проклятые, были
обречены сгореть дотла от любви к Айсбергу.
Мне было страшно подумать о том, как я буду скучать по Льдинке… Мы
никогда так надолго не расставались, я даже в дороге постоянно вздрагивала от
мысли о моем малыше и о понимании, что я ужасно буду тосковать по моему
мальчику. Но, наверное, я была бы не я, если бы не поехала искать его…Мне
казалось, что я буквально всеми своими фибрами чувствую – с ним что-то
случилось.
И ОНА могла об этом знать. Эта женщина. Эта ведьма, которая многое
изменила во мне и сделала меня той, кем я являюсь сейчас.
Я поднялась по знакомой лестнице вверх, подошла к знакомой двери и
позвонила в звонок. Услыхала тявканье собаки, вся подобралась. У кого угодно
могла быть собака. Дверь открылась, и я замерла, увидев на пороге женщину с
красивой укладкой и аккуратно накрашенным лицом.
– Здравствуйте, Эллен.
– Мон шери…это вы? А точнее, вы ли это?
Тонкая рука приспустила очки, чтобы получше меня рассмотреть.
– Похудела, одета в безвкусицу, прическа мрак, макияж отстойный, или как
там говорит молодежь?
– Можно я войду?
Наверное, какие-то секунды она все же думала, но потом посторонилась и
впустила меня. Как и всегда мне дали тапочки, у меня забрали пальто. В ее доме
ничего не изменилось. Все также пахнет Шанель «№19», все также к нему
примешивается аромат трав и лекарств, а еще одиночества и старости. Сама
Эллен тоже изменилась. Сдала. Хотя и ухаживала за собой, по-прежнему с
маникюром, по-прежнему с идеальным макияжем, и на одежде ни одной
складочки, а на колготках – морщинки.
«Запомни, деточка – морщины на колготках хуже дырки и стрелки»
– Мятный чай?
Я кивнула. Сердце тревожно бьется, и, кажется, я сейчас хлопнусь в
обморок, так меня свела с ума эта встреча, как некое звено между ней и
Айсбергом, как зыбкий мостик, перекинувшийся из прошлого в настоящее. И
настолько невыносимая тоска по нему, так, что выть захотелось и рыдать
навзрыд. В горле пересохло и перехватило дыхание.
– Не оттопыривай мизинец. Что за мещанские замашки?
Она нарушила молчание, пока мы пили чай и смотрели то в сторону, то друг
на друга. Невольно убрала мизинец. Потом все же спросила.
– Вы…вы знаете, где он?
– Кто?
Деланно с любопытством спросила она. А по глазам видно – она знает, о
ком я спрашиваю.
– Петр.
– Так ведь умер, царствие ему небесное.
Я резко поставила чашку на стол, а она оглянулась по сторонам и
приложила палец к губам. Я вздрогнула, понимая, что она имеет в виду – в ее
доме может быть прослушка. На секунду забывая кто он и что вокруг него
вертится, в кого меня угораздило…вот так, что теперь кажется, я к нему припаяна
ржавым железом, вросла в мясо.
– Пошли прогуляемся, девочка. Зайдем в кондитерскую, купим печенье.
Помянем Питера. Он был для меня очень близким человеком. Я его безгранично
любила.
И я вдруг поняла, что за все мое время пребывания в ее доме – она ни разу
не назвала мое имя. Эллен не изменилась и оставалась сама собой даже спустя
время.
Выдохнула и отнесла чашку в раковину. От одного слова «помянем»
становится мутно и тошно.
– Да, конечно. Помянем.
Мы оделись, и она подала мне мою сумочку…потом посмотрела на мой
чемоданчик и отрицательно качнула головой. Это означало, что остаться я у нее
не смогу, и лучше его забрать прямо сейчас. Я ее поняла и чемодан прихватила с
собой. Мы отошли на несколько метров от дома, она выключила свой сотовый,
осмотрелась по сторонам. Пристально осмотрелась, явно не упуская ничего из
вида. Потом посмотрела на часы. Как будто куда-то спешила или кого-то ждала.
– Зачем приехала? Уезжай отсюда! Нечего тебе здесь делать! Оставайся
там, где была!
Зашипела на меня, и мне вдруг захотелось ее расцеловать. Ничего не
изменилось. Она все такая же…Я хочу обратно, туда…к нему. Почему-то так
болезненно по-идиотски хочу. Я бы, наверное, повела себя совсем иначе.
– Я хочу…хочу знать, где он!
– Умер! – отрезала она.
– Нет! И вы об этом знаете! Я уверена! Он не умер… я лично лечила его
раны! Я хочу…хочу знать, почему он умер для меня?
– Если ты этого не знаешь, значит так надо! Нельзя найти того, кто давно
исчез с лица земли! И не хочет быть найденным!
– Эллен! Заклинаю вас! Пожалуйста! Мы же не были врагами, и вы знаете
кто я…ей! Знаете! Прошу вас! Помогите мне его найти!
– Уезжай, Марина! Так будет безопасней для тебя и твоего ребенка!
– Не будет…Только рядом с ним. Я не уеду, слышите? Я заночую под
вашей дверью, под вашим домом, как собака! Я не дам вам прохода!
– Ну какая же ты дура! Как была, так и осталась идиоткой!
– Пусть! Плевать! Называйте, как хотите! Я хочу знать, что с ним
происходит!
– А раньше не хотела! Раньше бежала от него, как от прокажённого!
Ненавидела! Вот и продолжай ненавидеть – целее будешь!
– Я…люблю его, Эллен.
Она выдохнула и схватила меня за руку.
– Уезжай, глупая ты…нельзя его искать!
– Я буду! Слышите? Буду! И от вас не уеду!
– Уедешь! Тебе нельзя здесь оставаться! За мной постоянно следят!
Так…давай дам номер телефона и позвонишь ему сама.
– Кому? Петру? – аж сердце зашлось.
– Нет! Какому Петру! Гройсману позвонишь. Он мне запретил…но я тоже
рисковать не хочу. Ты, как и всегда, придурошная. Подставишь меня.
Вытащила ручку из сумочки и написала на моей ладони.
– Выучи наизусть. Нигде не записывай.
– Спасибо! – сжала ее руку, но она выдернула пальцы.
– Из-за тебя Милы не стало. Ты многим на горло наступила только своим
существованием. Но…я слишком люблю ЕГО, чтобы ненавидеть тебя. Уходи. И
больше никогда сюда не приезжай. Ты уже давно не моя забота. А я вспомнила
как увидела ее впервые…Это была наша последняя встреча и прощание. Она
умрет спустя несколько дней. Некролог о ее смерти я увижу в газете, всего на
один абзац. А пока я могу только вспомнить нашу с ней первую встречу.
***
– Как отвратительно вы орете! Примерно так же отвратительно, как и
одеваетесь!
Женский голос заставил меня обернуться. Передо мной стояла
женщина…без возраста. Из тех, по кому видно, что они совсем не юные и даже
не молоды, но их шарм и красота идеальны настолько, что кажется, у вас
перехватывает дух от одного взгляда на них. Такой могла быть Коко
Шанель…наверное, или…или Джулия из «Театра» Моэма. Да, такой могла
быть именно Джулия Ламберт с серебристыми прядями волос, уложенными в
короткую, изысканную, пышную прическу, умопомрачительными синими глазами
и точеной фигурой балерины.
– Идемте, Мэри, вас привезли ко мне. И меня зовут Эллен.
У нее был легкий акцент и очень красивый бархатный голос. Кутаясь в
роскошную шубу, женщина последовала к дому, и я поплелась за ней, а следом
Глеб с моим чемоданом.
Едва мы вошли в ее квартиру, в голову ударил запах дорогих французских
духов и…какого-то раритета. Здесь было уютно, и в то же время отдавало
временем. Мебель с завитушками на ножках, тяжелые шторы, хрустальные
люстры на высоких потолках и белый рояль в гостиной.
– Пьер сказал, зачем отправил вас сюда?
– Нет.
– Ну да…не в его стиле сообщать женщине о своих намерениях.
Пьер…как интимно звучит его имя, произнесённое ею. Интимно и с
любовью. С трепетом.
– Снимите ваши ужасные туфли и оставьте возле двери. Тапочки в
шкафу у вешалки.
Она прошла грациозным шагом куда-то вглубь квартиры, а я поискала
тапки и, надев их, поторопилась за ней. Стало нудно, скучно и ужасно
захотелось сбежать. Зачем я здесь? Я хочу домой…к нему. Почему он не
приехал и не сказал мне об этой поездке?
– И…зачем я здесь?
– Хотя бы для того, чтобы научиться открывать рот, когда это нужно,
и уметь вовремя замолчать. А еще не опускаться до уровня слуг и не
верещать на улице, как истеричка. Ума не приложу, где он вас подобрал…но
работы будет очень много.
Она сняла тонкий шарфик, сложила на тумбу возле зеркала и поправила
свои невероятно красивые густые волосы. Он…отправил меня учиться у нее?
Кто она ему?
– Я не хочу. Я вас не знаю, и в мои планы не входило проводить время
с…вами…
– Вы не хотите? – она рассмеялась и с жалостью на меня посмотрела,
как будто всем своим видом говоря мне, что ее вынудили снизойти до меня.
Я судорожно глотнула воздух и попятилась назад к двери.
– Я могу вернуться к себе?
– Можете. Вас не заставляют здесь находиться.
– Тогда я, пожалуй, поеду обратно.
Она поднесла к губам тонкий мундштук и прикурила от изящной
зажигалки.
– Как пожелаете. Я говорила Пьеру, что эта затея может быть
неудачной.
Усмехается загадочно и презрительно. И я чувствую себя рядом с ней,
как та второсортная актрисулька чувствовала себя рядом с Джулией, когда та
играла на сцене.
Ну вот и хорошо. Вот и прекрасно.
Я снова надела свои туфли, натянула пальто.
– Тапки поставьте обратно в шкафчик!
- Writer
