Глава 2.1
1118 Words
Я смотрела на грозовые тучи, сбившиеся в темно-сизые обрывки грязной
ваты, нависшей над старыми домами. Казалось, небеса вот-вот рухнут на
землю. Мои давно уже рухнули, и я не знаю, какими правдами или неправдами
держусь, как выживаю. Мне уже не верилось, что когда-то я была счастлива,
улыбалась, смотрела на небо и испытывала какие-либо эмоции кроме вот этих
мрачно-давящих жутких ощущений, что меня разрывает на куски.
(с) Черные вороны 8. На дне. Ульяна Соболева
– Здравствуйте, это я.
Голос звучит хрипловато, дрожит так, что мне самой трудно дышать.
Потому что боюсь, что повесит трубку, заблокирует меня, пошлет подальше.
Страшно, потому что он моя единственная надежда, и понимание, что сейчас все
зависит только от одного его слова, заставляет дрожать от страха. Просто вот так
быть в волоске от собственного апокалипсиса и сходить с ума в ожидании. И мне
кажется, прошло не полгода, а целая вечность… я не видела моего Айсберга
целое столетие, и за это время я медленно угасала, медленно превращалась в
жалкое подобие себя самой. Как же это невыносимо – быть с ним, но еще более
невыносимо – быть без него.
– И? – у Гройсмана твердый голос с командными и очень властными
нотками, и я уже перестаю верить самой себе, что когда-то этот человек был
каким-то испуганным дворецким, казался мне противным и жалким стариком. Как
же я тогда ошибалась…Как же гениально он играл свою роль, и теперь я
понимаю, почему его выбрал Петр – Гройсман сильная, несгибаемая и
выдающаяся личность. И если я сейчас не буду убедительной, у меня ничего не
получится. Я могу остаться ни с чем.
– Почему ты сюда звонишь? Разве мы с тобой не попрощались навечно?
– Я хочу знать. Я не уеду отсюда. Я выйду на дорогу, я пойду к
журналистам… я лягу под поезд. Я просто так не сдамся. Где ОН?
– Оставайся там, где стоишь, за тобой приедут.
И отключился. Оглянулась по сторонам. То, что за мной следят, уже
понятно. Но зачем я им? До сих пор нужна? Откуда он знает, где я? Как он верно
сказал – мы же попрощались. И какое-то адское облегчение – он мне поверил.
Наверное, потому что я, и правда, дошла до того, что могла бы все это
совершить, в безумном желании найти ответы на свои вопросы. В адском
желании увидеть Петра хотя бы один раз.
Я прижала руки к груди. Замирая и слушая, как стучит собственное сердце
где-то в горле. Посмотрела на сотовый – пришла смска от Ларисы Николаевны – у
них все хорошо. Защемило внутри нежностью. Она мне, и правда, очень близка,
ближе кого бы то ни было. Почти как мама. ЕЕ защита и любовь греют душу
только от понимания, что ты кому-то нужен и кто-то с волнением спрашивает «как
ты?». И, наверное, это самое сильное, самое преданное проявление любви — вот
это простое словосочетание, в котором вложено все тепло человеческого сердца.
Не долгие беседы по душам, не беспрерывные звонки и болтовня о здоровье, а
просто два слова «как ты?».
Ко мне подъехала машина, приопустилось стекло. Как же они быстро. Как
будто, и правда, находились где-то рядом со мной.
– Марина?
Кивнула и села в машину. Человек мне незнакомый, но я точно интуитивно
знаю, что его послал Гройсман. Я уже могла узнавать людей, работающих в этой
сфере. Я их чувствую за версту. Поворот головы, прямая спина, уверенная
посадка и эти руки на руле. Они словно напружинены. Они сделаны из жидкого
металла и совершенно лишены человечности. Роботы. Именно таким мне всегда
казался и Айсберг. Только он был выкован из самого льда, словно вытесан
неумолимым художником в нереальной, невыносимой красоте холодного света,
доводящий своей ледяной красотой до одержимости. Говорят, лицо стирается со
временем? Ложь. Я помнила не только его лицо, я помнила и сеточку морщин в
уголках глаз, зная наизусть сколько их там, я помнила темно-синие точки-крапинки
в его глазах и светлую голубизну солнечной Арктики.
Машина была без номеров, но ее ни на одном посту не остановили.
Выглядывая в окно, я увидела, что мы едем в спальный район города. Значит,
скорее всего, домой к Карлу Адольфовичу…Вспомнила, как называла его
Гитлером, и улыбнулась слегка сама себе.
Когда я увидела Гройсмана, я не удержалась и почувствовала, как по
щекам текут слезы. Он сунул руку в карман и протянул мне аккуратно сложенный
платочек.
– Моя покойная жена всегда говорила, что у мужчины обязательно должен
лежать в кармане пиджака платок, чтоб утереть женские слезы.
– Правильно говорила…
Вместо того чтобы вытереть лицо, я бросилась к нему в объятия и ощутила,
как он обнимает меня в ответ, как поглаживает мою спину.
– Я тоже скучал по тебе…Мэри. Упрямая девочка.
И от этих слов стало очень горячо где-то в горле, защипало глаза еще
сильнее и захотелось разреветься. Но он отстранил меня от себя и поджал губы.
– А теперь скажи, какого черта ты приехала? Закончились деньги? Я,
кажется, позаботился о том, чтоб тебе хватило на три безбедные жизни, и тебе, и
ребенку.
– У меня закончились нервы…закончились слезы, закончилось все, что
могло быть без него.
– И ты приехала, чтобы кинуться ему в объятия?
Говорит жестко, отрывисто, а сам наливает мне чай и достает конфеты в
красивой коричневой коробке, завязанной серебристой нитью. Коллекционный
шоколад. Я видела такой в доме Айсберга.
– Я приехала увидеть его…узнать, как он.
– Нормально. Вот я тебе ответил. Теперь ты уедешь?
– Нет. Не уеду. Мне нужно с ним встретиться, один раз. Я готова ради этого
на что угодно. Просто увидеть и сказать несколько слов, просто…посмотреть в
глаза. Пожалуйста.
– Ты не сможешь увидеться с Петром. Даже если бы я этого захотел.
– Почему? Он…он не хочет меня видеть? У него…у него другая женщина, и
он отрекся от меня?
А внутри бешеный, дикий страх от мысли, что он мог умереть, от мысли, что
могло случиться непоправимое.
– У женщин только одно на уме… Нет.
– Тогда почемуууу?
– Петр в тюрьме!
– Я хочу его видеть…
Гройсман поставил чашку и посмотрел на меня из-под круглых очков. У него
очень настырный взгляд, пронизывающий, ковыряющий до костей. Как же раньше
он казался мне совсем другим. Вот почему Петр настолько безоговорочно ему
доверял – Гройсман предан ему до невероятности.
– Я, кажется, русским языком сказал – он в тюрьме.
Я услышала. Только принимать отказывалась. Как и отказывалась верить в
то, что не смогу с ним встретиться, не смогу дотронуться хотя бы до его руки.
Возвращаться ни с чем. Возвращаться и понимать, что я поставила крест на всем,
что было раньше, на своей любви.
– А я русским языком сказала, что хочу его видеть.
Наверное, это был момент откровения для меня, для него. Потому что мы
оба помнили, как я стремилась избавиться от этих отношений, сбежать. Помнили,
как я ненавидела Петра и кричала, что желаю ему смерти. Боже…я даже дошла
до того, что ударила его ножом, а теперь…наверное, если бы не Льдинка, я бы
могла умереть вместе с ним и ради него.
- Writer
