Первая леди для президента.

Схватила его за волосы и заставила посмотреть себе в глаза. – Что ты там видишь? Что видишь? – Себя, – сказал срывающимся голосом. – Потому что там ты. Везде во мне ты. Я состою из тебя, а ты из меня. Ты можешь меня ненавидеть? Давай! Возненавидь меня! Можешь? (с) Черные вороны 8. На дне. Ульяна Соболева Люди боятся кошмаров, а зря, гораздо страшнее проснуться после сна, в котором ты был безумно счастлив, и понять, что на самом деле ничего этого нет и…ты находишься в жутком кошмаре наяву и только мечтаешь, чтобы уснуть снова. И не можешь навсегда…Потому что есть маленький комочек, которому ты нужна, а тебе временно…ты временно под наркозом. Вспомнила, как в больницу попала…Как открыла глаза и увидела лицо медсестры. Явь отличалась от сна…Наяву все случилось совершенно иначе. – До выкидыша себя довела. Организм слабый, измученный и родами, и новой беременностью. Дамочка, кто ж такой перерыв делает? Сколько сыну? Полгода? Кормите ж еще! А у вас уже девять недель беременности было! Рука невольно сама легла на живот. Боже! Неужели? Один раз…один единственный… – Как до…до выкидыша? Едва слышно спросила я, чувствуя, как боль возникает постепенно издалека. У нее очень острые клыки. – Вот так. Кровотечение открылось, и плод замер. Пока были без сознания, вас в операционную и почистили. Прижимая руки к груди, отвернулась, кусая губы. Больно. Как-то по тупому, по ужасно тянучему больно. Осознание, что во мне умер ЕГО малыш, окончательно ударило по нервам, и мне стало так плохо, что, казалось, я задохнусь. – Успокоительное кольните! У нее приступ панической атаки! – Нннет…не надо… я кормлю. НЕ колите. Сейчас пройдет. Хватаясь за горло и поднимаясь на постели, чтобы сесть и отдышаться. Потому что я вроде бы дышу, а внутри кислорода нет. – Пусть хоть валерианки дадут. Послышался голос Ларисы Николаевны. – Если ничего серьезного, я ее забираю домой. Боже, мне кажется, я все это видела во сне… в своем счастливом сне, только в нем мой ребенок выжил и…Айсберг пришел за нами. – Ничего серьёзного. Выкидыш произошел на маленьком сроке. Надо сдать все анализы. Через пару недель провести плановое УЗИ, проверить – ничего ли там не осталось. Развитие эмбриона соответствовало девяти неделям. Сколько там на самом деле – непонятно, так как, насколько я поняла, менструация не возобновилась, верно? Я кивнула. С одного раза. Одного единственного раза. Меня же уверяли, и я знала, что пока кормишь, обычно не беременеешь, у меня и в мыслях не было. Наверное, я была бы ему рада…Еще одному ребенку от Айсберга. А теперь я совершенно пустая. Из меня словно выскоблили не только моего малыша, но и куски моей души. В кабинет кто-то зашел и позвал врача. Я услыхала издалека. – Ты слышала, что в морге ментов полно?…тело Мишки, бывшего следака, нашли. Расчлененное. Выбросили на свалку, там его собаки трепали, говорят, еле опознали. Бомжи наткнулись. – Ужас какой… с ума сойти! Да ты что! – Ага. Теперь весь город перевернут. – А таким тихоней был, а тут на тебе – и уволили за преступления, и теперь…так зверски убили. – В тихом омуте, Наташа… Я глаза закрыла, и меня опять затошнило. А ведь права была Лариса Николаевна. Это ОН. Больше никто так жутко наказать не мог. Никто так жутко и так быстро и…так нагло. Или я просто хотела бы в это верить. Не присматривает он за мной. Он исчез. Он нас с Льдинкой бросил. Оказывается, каждый раз осознавать это больнее, чем в прошлый. – Ну что? Пишем отказ от госпитализации и домой? Или подержим вас немножко? Проверим? – Нет, домой. У меня ребенок маленький там. Мне не до больниц. – Ну пишите тогда отказ и езжайте. Если что, возвращайтесь и госпитализируем. – Спасибо. Надеюсь, не придется. Потом наклонилась ко мне. – Не переживайте, так бывает. Вы молодая еще. Забеременеете еще. Переждите полгодика, и можно снова пробовать. Как раз ваш малыш подрастет. Папочку успокойте и сами не переживайте. А мне захотелось еще громче заорать от боли, разрывающей всю душу. Плевать его папочке. На все ему плевать. *** Открыла глаза и села на постели, тяжело дыша. Скоро полгода, как нет от него ничего. Нигде ничего, как будто исчез человек, как будто испарился совершенно… И закрадываются мысли, а вдруг с ним что-то случилось? Вдруг он…вдруг что-то страшное, что-то не поддающееся человеческому пониманию. Я устала ждать вестей каждый день. Устала плакать и не понимать, что происходит. Я правду знать хочу. Любую правду. Пусть даже самую болезненную и страшную. После того сна я так и не пришла в себя. ОН мне снился и снился…Именно тот сон. Как он кольцо мне на палец надевает, и как я говорю ему «да». Бесконечно долгий сон и такой счастливый, что после пробуждения хочется орать и выть от адской боли пустоты. – Свадьба – это плохо, дочка. Лариса Николаевна налила кофе мне в чашку, когда вышла в три часа ночи следом за мной на кухню. После выкидыша молоко пропало, и я кормила Льдинку кашками и постепенно вводила самую обычную «взрослую» еду. Вернулась к кофе, иногда ужасно хотелось закурить. Но ведь я не курю и не курила никогда…а в память подбрасывала этот ошизенно любимый запах сигарет, его парфюма и запах кожи. Его кожи. – Свадьба снится к смертельной опасности и к неприятностям. Себя в фате видела? Кивнула и отпила горячий напиток, кончики пальцев казались холодными и не согревались даже от кофе. Ноги тоже ужасно замерзли. – Я…мне уехать надо, – вдруг решительно произнесла я и увидела, как она вздрогнула. А…мне вдруг стало понятно, чего я хочу и что мне нужно сделать, чтобы не сойти с ума. – Что значит уехать? – Да…мне надо уехать. С одним человеком встретиться и узнать все про НЕГО. – Марина! Я даже слышать этого не хочу! – Мне…мне кажется, с ним случилось что-то ужасное, что-то очень плохое. – Пару месяцев назад ты считала, что худшее, что случилось – это то, что он тебя бросил. – Да, я так считала. Тогда. А сейчас с каждым днем все страшнее, потому что такие люди, как он, вот так не исчезают. Батурин политик. Он мог залечь на дно на какое-то время, но не исчезнуть. Лариса Николаевна отодвинула от себя чашку с чаем. – Ты какую ночь не спишь? – Я сплю. – Ложь! Ты не спишь! Я вижу, как ты возле окна стоишь…как ходишь по комнате слышу. Тебе бы к психологу сходить. Да, непросто принять, когда мужчина отворачивается, но так бывает у нас женщин. Плюс выкидыш…Это все нелегко принять, но такова жизнь. Понимаешь? – Понимаю…но это не тот случай. Не тот. – Тебе очень хочется в это верить. – Мне кажется, я это знаю. Я должна уехать. Вы побудете с Льдинкой? Она сильно сжала руки, сдавила так, что побелели костяшки пальцев. – Куда ты поедешь? – К человеку, который может знать, где…он…Хочу увидеть и поговорить лично. Я знала ее адрес, помнила его наизусть и от всего сердца молилась, чтобы она никуда не уехала и не исчезла так же, как и ОН. Нас с этой женщиной связывало многое, в том числе и вражда. Я помнила все то, что она сделала и как помогала Людмиле…Боже! Мне страшно подумать, что она была моей матерью. Уж лучше быть сиротой и никогда не знать о такой родственнице. Я все еще не переварила свое родство с ней, такое родство. НЕ переварила то, что моя собственная мать от меня отказалась и предпочла ничего обо мне не знать… а когда узнала, то сочла лучшим выходом – у***ь меня. Все, что нас с ней объединяло – это адская и невыносимая любовь к одному и тому же мужчине…как и Надю, мою самую настоящую мать. Все мы, как проклятые, были обречены сгореть дотла от любви к Айсбергу. Мне было страшно подумать о том, как я буду скучать по Льдинке… Мы никогда так надолго не расставались, я даже в дороге постоянно вздрагивала от мысли о моем малыше и о понимании, что я ужасно буду тосковать по моему мальчику. Но, наверное, я была бы не я, если бы не поехала искать его…Мне казалось, что я буквально всеми своими фибрами чувствую – с ним что-то случилось. И ОНА могла об этом знать. Эта женщина. Эта ведьма, которая многое изменила во мне и сделала меня той, кем я являюсь сейчас. Я поднялась по знакомой лестнице вверх, подошла к знакомой двери и позвонила в звонок. Услыхала тявканье собаки, вся подобралась. У кого угодно могла быть собака. Дверь открылась, и я замерла, увидев на пороге женщину с красивой укладкой и аккуратно накрашенным лицом. – Здравствуйте, Эллен. – Мон шери…это вы? А точнее, вы ли это? Тонкая рука приспустила очки, чтобы получше меня рассмотреть. – Похудела, одета в безвкусицу, прическа мрак, макияж отстойный, или как там говорит молодежь? – Можно я войду? Наверное, какие-то секунды она все же думала, но потом посторонилась и впустила меня. Как и всегда мне дали тапочки, у меня забрали пальто. В ее доме ничего не изменилось. Все также пахнет Шанель «№19», все также к нему примешивается аромат трав и лекарств, а еще одиночества и старости. Сама Эллен тоже изменилась. Сдала. Хотя и ухаживала за собой, по-прежнему с маникюром, по-прежнему с идеальным макияжем, и на одежде ни одной складочки, а на колготках – морщинки. «Запомни, деточка – морщины на колготках хуже дырки и стрелки» – Мятный чай? Я кивнула. Сердце тревожно бьется, и, кажется, я сейчас хлопнусь в обморок, так меня свела с ума эта встреча, как некое звено между ней и Айсбергом, как зыбкий мостик, перекинувшийся из прошлого в настоящее. И настолько невыносимая тоска по нему, так, что выть захотелось и рыдать навзрыд. В горле пересохло и перехватило дыхание. – Не оттопыривай мизинец. Что за мещанские замашки? Она нарушила молчание, пока мы пили чай и смотрели то в сторону, то друг на друга. Невольно убрала мизинец. Потом все же спросила. – Вы…вы знаете, где он? – Кто? Деланно с любопытством спросила она. А по глазам видно – она знает, о ком я спрашиваю. – Петр. – Так ведь умер, царствие ему небесное. Я резко поставила чашку на стол, а она оглянулась по сторонам и приложила палец к губам. Я вздрогнула, понимая, что она имеет в виду – в ее доме может быть прослушка. На секунду забывая кто он и что вокруг него вертится, в кого меня угораздило…вот так, что теперь кажется, я к нему припаяна ржавым железом, вросла в мясо. – Пошли прогуляемся, девочка. Зайдем в кондитерскую, купим печенье. Помянем Питера. Он был для меня очень близким человеком. Я его безгранично любила. И я вдруг поняла, что за все мое время пребывания в ее доме – она ни разу не назвала мое имя. Эллен не изменилась и оставалась сама собой даже спустя время. Выдохнула и отнесла чашку в раковину. От одного слова «помянем» становится мутно и тошно. – Да, конечно. Помянем. Мы оделись, и она подала мне мою сумочку…потом посмотрела на мой чемоданчик и отрицательно качнула головой. Это означало, что остаться я у нее не смогу, и лучше его забрать прямо сейчас. Я ее поняла и чемодан прихватила с собой. Мы отошли на несколько метров от дома, она выключила свой сотовый, осмотрелась по сторонам. Пристально осмотрелась, явно не упуская ничего из вида. Потом посмотрела на часы. Как будто куда-то спешила или кого-то ждала. – Зачем приехала? Уезжай отсюда! Нечего тебе здесь делать! Оставайся там, где была! Зашипела на меня, и мне вдруг захотелось ее расцеловать. Ничего не изменилось. Она все такая же…Я хочу обратно, туда…к нему. Почему-то так болезненно по-идиотски хочу. Я бы, наверное, повела себя совсем иначе. – Я хочу…хочу знать, где он! – Умер! – отрезала она. – Нет! И вы об этом знаете! Я уверена! Он не умер… я лично лечила его раны! Я хочу…хочу знать, почему он умер для меня? – Если ты этого не знаешь, значит так надо! Нельзя найти того, кто давно исчез с лица земли! И не хочет быть найденным! – Эллен! Заклинаю вас! Пожалуйста! Мы же не были врагами, и вы знаете кто я…ей! Знаете! Прошу вас! Помогите мне его найти! – Уезжай, Марина! Так будет безопасней для тебя и твоего ребенка! – Не будет…Только рядом с ним. Я не уеду, слышите? Я заночую под вашей дверью, под вашим домом, как собака! Я не дам вам прохода! – Ну какая же ты дура! Как была, так и осталась идиоткой! – Пусть! Плевать! Называйте, как хотите! Я хочу знать, что с ним происходит! – А раньше не хотела! Раньше бежала от него, как от прокажённого! Ненавидела! Вот и продолжай ненавидеть – целее будешь! – Я…люблю его, Эллен. Она выдохнула и схватила меня за руку. – Уезжай, глупая ты…нельзя его искать! – Я буду! Слышите? Буду! И от вас не уеду! – Уедешь! Тебе нельзя здесь оставаться! За мной постоянно следят! Так…давай дам номер телефона и позвонишь ему сама. – Кому? Петру? – аж сердце зашлось. – Нет! Какому Петру! Гройсману позвонишь. Он мне запретил…но я тоже рисковать не хочу. Ты, как и всегда, придурошная. Подставишь меня. Вытащила ручку из сумочки и написала на моей ладони. – Выучи наизусть. Нигде не записывай. – Спасибо! – сжала ее руку, но она выдернула пальцы. – Из-за тебя Милы не стало. Ты многим на горло наступила только своим существованием. Но…я слишком люблю ЕГО, чтобы ненавидеть тебя. Уходи. И больше никогда сюда не приезжай. Ты уже давно не моя забота. А я вспомнила как увидела ее впервые…Это была наша последняя встреча и прощание. Она умрет спустя несколько дней. Некролог о ее смерти я увижу в газете, всего на один абзац. А пока я могу только вспомнить нашу с ней первую встречу. *** – Как отвратительно вы орете! Примерно так же отвратительно, как и одеваетесь! Женский голос заставил меня обернуться. Передо мной стояла женщина…без возраста. Из тех, по кому видно, что они совсем не юные и даже не молоды, но их шарм и красота идеальны настолько, что кажется, у вас перехватывает дух от одного взгляда на них. Такой могла быть Коко Шанель…наверное, или…или Джулия из «Театра» Моэма. Да, такой могла быть именно Джулия Ламберт с серебристыми прядями волос, уложенными в короткую, изысканную, пышную прическу, умопомрачительными синими глазами и точеной фигурой балерины. – Идемте, Мэри, вас привезли ко мне. И меня зовут Эллен. У нее был легкий акцент и очень красивый бархатный голос. Кутаясь в роскошную шубу, женщина последовала к дому, и я поплелась за ней, а следом Глеб с моим чемоданом. Едва мы вошли в ее квартиру, в голову ударил запах дорогих французских духов и…какого-то раритета. Здесь было уютно, и в то же время отдавало временем. Мебель с завитушками на ножках, тяжелые шторы, хрустальные люстры на высоких потолках и белый рояль в гостиной. – Пьер сказал, зачем отправил вас сюда? – Нет. – Ну да…не в его стиле сообщать женщине о своих намерениях. Пьер…как интимно звучит его имя, произнесённое ею. Интимно и с любовью. С трепетом. – Снимите ваши ужасные туфли и оставьте возле двери. Тапочки в шкафу у вешалки. Она прошла грациозным шагом куда-то вглубь квартиры, а я поискала тапки и, надев их, поторопилась за ней. Стало нудно, скучно и ужасно захотелось сбежать. Зачем я здесь? Я хочу домой…к нему. Почему он не приехал и не сказал мне об этой поездке? – И…зачем я здесь? – Хотя бы для того, чтобы научиться открывать рот, когда это нужно, и уметь вовремя замолчать. А еще не опускаться до уровня слуг и не верещать на улице, как истеричка. Ума не приложу, где он вас подобрал…но работы будет очень много. Она сняла тонкий шарфик, сложила на тумбу возле зеркала и поправила свои невероятно красивые густые волосы. Он…отправил меня учиться у нее? Кто она ему? – Я не хочу. Я вас не знаю, и в мои планы не входило проводить время с…вами… – Вы не хотите? – она рассмеялась и с жалостью на меня посмотрела, как будто всем своим видом говоря мне, что ее вынудили снизойти до меня. Я судорожно глотнула воздух и попятилась назад к двери. – Я могу вернуться к себе? – Можете. Вас не заставляют здесь находиться. – Тогда я, пожалуй, поеду обратно. Она поднесла к губам тонкий мундштук и прикурила от изящной зажигалки. – Как пожелаете. Я говорила Пьеру, что эта затея может быть неудачной. Усмехается загадочно и презрительно. И я чувствую себя рядом с ней, как та второсортная актрисулька чувствовала себя рядом с Джулией, когда та играла на сцене. Ну вот и хорошо. Вот и прекрасно. Я снова надела свои туфли, натянула пальто. – Тапки поставьте обратно в шкафчик!