Торопясь, не пропусти любовь

7 Глава

   Не найдя взаимопонимания с Яковом, Петр Зарубин вынужден был переехать с женой в дом, который он купил в Моске после продажи своего имущества в Заборс-ке. Его московская жизнь складывалась вовсе не так, как ему бы хотелось. Из дома тестя ему пришлось ретироваться, хотя жене он преподносил это, как стремление к самостоятельности. Но Любаша понимала, что слова мужа не всегда совпадают с его поступками. Он пытается представить себя благополучным и достаточно состояте-льным мужчиной, но, покидая дом тестя, старался вынести оттуда как можно боль-ше вещей, начиная от перин и тарелок и заканчивая цветами в горшках, керосино-вой лампой и бочонком квашеной капусты. При этом он ссылался на то, что эти ве-щи дороги и памятны его жене. Конечно, без капусты Любаша никак не смогла бы покинуть родительский дом.

Яков задержал Любашу во дворе под предлогом того, что хочет показать кое-что из садового инвентаря, которое Зарубины могут взять себе. Он тихо сказал ей:

- Любовь Серафимовна, мы с Полиной посоветовались и решили, что часть дохода от свечного завода по праву принадлежит тебе. Поэтому я открыл в банке счет на твое имя и хочу, чтобы о нем знала только ты. Прости, но Зарубин не тот человек, который умеет вести дела.

- Я уже это поняла.

- Вот и хорошо, а то я боялся тебя обидеть, - кивнул Яков. - В жизни все может слу-читься, поэтому будь уверена, что у тебя есть собственные деньги, и Полина тебе всегда поможет.

А дом мужа оказался совсем не удобным и уж точно не уютным, хотя Зарубин расхваливал его на все лады. Но она сама дала согласие на этот брак, значит надо постараться привезти дом в порядок. Надо поменять обои, вымыть окна, покрасить дом снаружи, посадить во дворе цветы. Но заниматься этими делами не хватает вре-мени, так как теперь приходится ходить на другой край Замоскворечья в магазин, оставленный ей отцом.

- Жена, - через пару неделю возмущенно заявил Петр, - мне не нравится, что тебя целыми днями нет дома. Невозможно нормально пообедать, ужин ты тоже готовишь на скорую руку. Не дом, а какая-то казарма.

- Но если я не буду работать, то и такого ужина у нас не будет, - сметая со стола кро-шки, ответила Люба. - Почему же ты не приносишь в дом деньги, и чем ты занима-ешься целыми днями?

- Ты еще допрашивать меня вздумала? - муж даже возмущенно стукнул ложкой по столу. - Я тебе, Любовь Серафимовна, не князь Потемкин и в золоте не купаюсь. А тебе следовало заранее порасспросить отца насчет наследства. Вот получила от него лавку и крутись теперь на ее доходы.

- Но у тебя же есть завод, - напомнила ему жена. - Если твой завод так далеко, то по-дбери хорошего мастера или управляющего, и пусть он работает и присылает тебе деньги. Надо же приводить дом в порядок, делать его уютным и светлым. А деньги, которые я выручаю от торговли в магазине, в первую очередь надо тратить на заку-пку новых товаров, так что нам остается только на еду. Мне даже совестно перед Микуловной. Пригласили женщину помочь обустроить наш дом, а заплатить ей не-чем. Вот теперь хоть отдавай ей свои платья в оплату ее трудов, так она в них не влезет. А может, давай, Петя, поступим наоборот. Давай уедем в Заборск. Там у тебя есть и жилье, и завод будет под твоим присмотром. А наш магазин продадим или поручим Полине нанять приличного приказчика, чтобы и здесь получать какой-то доход.

- Ага, вижу, ты готова все отдать своей Полине и ее Якову. Лучше уж я сам буду ра-ботать в этом убогом магазине, чем отдавать его этой "оспине". Как бы не треснула она от обжорства. - Он решительно посмотрел на жену. - Поняла, Любовь Серафи-мовна? Я - в магазине, ты - в доме. И чтобы кормила меня вкусно и не указывала мне, где и на что жить.

- Нет уж, Петр Иванович, - решительно сказала жена, - денег от лавки хватит только на пропитание, и то не богатое. Где же твои доходы, если ты свечной купец? - она сверлила его пронзительным взглядом. При этом в ее руках оказалась кочерга, кото-рой она внушительно помахивала. - На какие деньги ты собирался содержать дом и семью? На какие доходы думал одеваться? Или считаешь, что все должно оплачива-ться с приданого жены? Тогда будешь есть одну луковую похлебку и ходить в лап-тях, - категорично заявила она.

- Любочка, - сразу присмирел Зарубин, - я же продал свой завод и свое жилище в За-борске и купил нам этом дом.

- Домишко, - уточнила Люба, - и он не стоит и половины цены свечного завода. Ес-ли только своим заводом ты не называешь старую баню и пьяного мастерового.

- Ну, да, дом у нас небольшой, - согласился он. - Вот теперь надо присмотреть себе стоящее дело здесь, в Москве. Потерпи, дорогуша, и все у нас образумится, и зажи-вем мы сытно и богато. Я ж как раз этим вопросом и занимаюсь.

Но Любаша понимала, что муж только легко раздает обещания, а сам за полго-да супружества так и не потрудился заняться делом. Хорошо еще, что первое время они жили вместе с Полиной. Но теперь-то за все надо платить из своего кармана. А

продавец из Зарубина получился не ахти какой. Он поднял цены на свой товар, на-деясь таким образом улучшить финансового положения, но только все испортил. Люди привыкли, что в магазине Марина любой товар можно купить по доступной цене, а тут вдруг все подорожало, чуть ли не в два раза. И покупатели пошли искать другие лавки и магазины, где цены были меньше нынешних Зарубинских. И тогда Петр призадумался о том, что при таком раскладе он не только не станет почтенней-шим Петром Ивановичем, но может превратиться в голытьбу. Чего же он тогда вы-играл, вымогая деньги у Мезинова, покупая и продавая завод и женясь на Любаше Мариной? Может пора пустить в ход уцелевшее письмо сестры Елизаветы? Покидая Козлов, он предусмотрительно забрал ее письмецо из ящика своего стола на почте. Мысль хорошая, но муж Лизаветы может и заартачиться. Ведь для него-то Зарубин стал спасителем невинной девушки, а теперь вдруг превратиться в шантажиста с грязным письмом. Остается попробовать потребовать у Полины разделить отцовс-кий дом пополам, сделать себе отдельный вход и вторую калитку. И уж тогда или вернуться жить в дом Мариных, или продать эту половину. А, добавив деньги от продажи нынешнего своего домишки, как верно заметила жена, или половины дома Серафима Михайловича к своей заборсковской заначке, можно попытаться снова начать какое-нибудь дело. Он кое-что смыслит в гончарной торговле, так можно на-нять гончаров, чтобы делали посуду по заказу. Или найти умелых бабенок, которые искусно пекут пряники. Или можно трактир открыть.

А Любовь Серафимовна не мучилась выбором себе занятия. Сидеть весь день дома в ожидании мужа она не могла. Петр настоял на том, чтобы в их доме была прислуга. Пришлось упросить прихрамывающую старую деву Павлину Саввишну согласиться работать у них. Она ужасно стеснялась своей хромоты и своего неза-мужнего положения, поэтому согласилась за небольшие деньги убирать в доме За-рубиных и стряпать на кухне. Правда, Павлина не знала никаких хитростей в приго-товлении обедов, поэтому ее блюда не изобиловали разнообразием и изыском. И Петр Иванович вынужден был терпеть такую прислугу, ведь в первую очередь он заботился не о жене и даже не о своем удобстве, а скорее старался в глазах окружа-ющих выглядеть преуспевающим хозяином. Скучать или вышивать бесчисленные салфеточки и наволочки на подушки Любаша не привыкла, поэтому она решила по-работать в больнице, что находилась теперь не столь далеко от дома, как раньше. Она давно знала доктора Матвея Степановича Сычева. Иногда доктор заходил к ним домой, чтобы поинтересоваться здоровьем девочек Любаши и Полины, отец приг-лашал его в дом, когда им пришлось выхаживать Якова. Доктор также навещал и за-болевшего Серафима Михайловича и каждый раз уговаривал его лечь в больницу, но отец не пожелал и часа провести на казенной койке. И теперь вот Любаша рабо-тала под его руководством.

Однажды они с доктором сидели на облупившейся лавочке в больничном дво-рике под цветущей акацией. Худощавый, морщинистый доктор и молодая, миловид-ная сестричка чувствовали себя давними друзьями. Вдыхая головокружительный за-пах акации, Матвей Степанович вдруг спросил:

- Видишь, возле кустов боярышника стоит каменная резная скамья? - Люба в ответ кивнула. - Ты когда-нибудь видела, чтобы кто-нибудь на ней отдыхал? Наши боль-ные, доктора или сестрички?

- И правда, - согласилась Любаша, - а я и не придавала этому значения. А она стоит, такая белая и красивая, как памятник на могиле, и никого не зовет отдохнуть или помечтать. Странно как-то.

- Да, странно, Любовь Серафимовна, - доктор задумчиво докурил папиросу. - Есть, конечно, природное объяснение этому - скамья холодная. Но дело в том, что она и выглядит, как надменная, бездушная, горделивая красавица. Людям неуютно на ней сидеть. А наша лавочка - маленькая старушенция. И вид у нее неказистый, и в зем-лю она глубоко просела, а теплая она, приветливая. Вот все и стараются на ней по-сидеть, как мы с тобой, - как сказочник, тихим, задушевным голосом сказал Матвей Степанович.

- Так зачем тогда здесь поставили эту горделивую красавицу? - Люба обратила на него вопросительный взгляд.

- Четыре года назад ко мне приходил один человек. Он привез в Москву свою жену, которая хотела умереть на родине. Это был Шота Мурзиашвили, а свою жену он на-зывал Катиша, а не Катюша. Это потом я узнал, что ее звали Екатериной Андреев-ной. Они прожили в Грузии больше сорока лет, родили детей и дождались внуков. Но они не были женаты. Шестнадцатилетнюю Екатерину похитил брат Шоты. Он влюбился в девушку, а ее родители были против этого брака. Конечно, они устрои-ли погоню, но настигли беглецов только через двое суток. И в перестрелке убили ее похитителя. А чтобы не возвращаться домой с опозоренной дочерью, отец решил, что ее срочно надо выдать замуж. И теперь для него уже не имело значения, кто ста-нет его зятем: русский, грузин или немец. Шота вызвался жениться на Катерине. Он помогал брату в похищении, и девушка ему тоже понравилась. Катя рассердилась на отца, который не поверил, что дочь оставалась невинной, и готов отдать ее хоть за лешего, лишь бы замазать всем глаза полюбовной историей. Ну, а п*******е теперь можно было представить, как дань грузинским обычаям.

- Почему же она не вышла замуж, если осталась с Шато и родила от него детей?

- Я же сказал, она очень обиделась на отца, вот и сделала все ему назло. - Матвей Степанович грустно посмотрел на Любашу. - Катя любила другого человека, хотела связать свою судьбу только с ним, но отец искал для единственной дочери самую выгодную партию. Студент - медик из многодетной семьи его не устраивал. И еще он боялся, что дочь тайно обвенчается с этим докторишкой. Поэтому, когда Макси-мовых пригласил к себе Ермолов, наместник Кавказа, они всей семьей и уехали, так сказать, от искушения подальше. Не успели они там освоиться, как грузинские кня-зья, торговцы и военные стали заводить знакомства с Андреем Романовичем, чтобы познакомиться с его дочерью и посвататься к ней. И пока одни знакомились, нашел-ся горячий джигит, который решил сам определить судьбу красавицы.

А Катя была необычайно красива. Голубые глаза, прямой носик, ямочки на ще-ках, две русые косы, изящная фигура, мелодичный голос. Как тут устоять молодым людям, да и не очень молодым, как рассказала потом Катя, - и доктор повторил из-любленный грузинский жест, обозначающий сладкую и нежную, как персик, девуш-ку.

- Так это Катя вам рассказала о себе? Почему? - Любаша с интересом ждала продол-жения интересной истории.

- Потому, дорогая Любочка, что тем студентом был я, Мотя Сычев собственной пер-соной. И это меня она любила, и от меня ее увез отец, - с горечью разочарования от-ветил ей доктор. - Вот Катя в сердцах от обиды на отца и заявила ему, что никогда не приедет к нему, что останется в Грузии, и будет оплакивать свою любовь. И она осталась с Шота, но не вышла за него замуж. Она другому обещала и свадьбу, и вен-чание, и любовь. И к любимому она не решилась возвращаться, опасаясь, что и он не поверит в ее невинность. Вот и придумала сама себе наказание за то, что не смог-ла выполнить данного мне обещания. Наказанием Катя она считала свою семейную жизнь, не освещенную церковью, попросту, грешную и позорную жизнь. Катя упро-сила мужа, то есть невенчанного мужа, отвезти ее в Москву. Она уже почти полгода мучалась болями в животе, и пожелала упокоиться в родной земле. Вот они и прие-хали вместе с внуком и поселились в ее родном доме на Обережной улице. Родители ее уже умерли, а в доме проживала семья ее двоюродной сестры... И может все бы и случилось, как думала Катя, и пришел бы конец ее "грешной" жизни, но боли стали такими сильными, что Шота не выдержал ее мучений и пришел в нам в больницу за помощью. Он рассказал, что его жена Катиша больна, но ни в какую не желает лечи-ться. Она готова терпеть любую боль, чтобы только поскорее умереть. И еще он ска-зал, что в сердцах она может и докторов выгнать, поэтому он и не знает, как посту-пить, чтобы помочь своей Катише.

Я согласился прийти к ним домой, чтобы осмотреть больную. Не будет же по-жилая дама кричать на престарелого доктора. Мы решили, что внук их притворится больным, а я приду вроде, как к нему. Юноша сказал, что у него болит голова и дво-ится в глазах. Я пришел к ним и стал его осматривать. Хозяйка посчитала неприлич-ным не встретить доктора и поэтому поднялась с постели и приготовила нам чай. Я согласился отпить чаю, надеясь за столом, как бы невзначай, завести разговор и о ее здоровье. Но как только мы сели за стол, и она стала разливать чай из самовара, про-изошло непредвиденное. Мы встретились взглядами, и не успел Шота Арсенович нас представить, как мы узнали друг друга. От неожиданности Катя тихо вскрикну-ла, уронила чашку и без чувств упала на пол. Муж, слава Богу, не понял, что произо-шло. А впрочем, вряд ли он знал о нашей любви. Потерявшую сознание Екатерину Андреевну мы и доставили в нашу больницу. Оказалось, что боли у нее были вовсе не предсмертные, а проблема была с ее аппендицит. И доктор Еремеев успешно ее прооперировал. А когда она смогла потихоньку ходить, мы с ней иногда выходили на воздух, посидеть на этой лавочке. Вот здесь-то она и рассказала мне кое-что о своей жизни.

Доктор достал вторую папиросу и снова закурил.

- И что было дальше? - Любаше уже не терпелось узнать конец этой истории, хотя она и догадывалась, что и Матвей Степанович и Екатерина Андреевна остались со своими семьями. - Вы просто разговаривали? Вы не хотели что-то изменить, чтобы быть вместе?

- Да, Любочка, мы разговаривали. А что мы могли изменить и зачем? Не смотря ни на что, у нас хорошие семьи. У нас дети и внуки. Мы давно свыклись с разлукой, хо-тя глубоко в душе осталась память о той юношеской любви. Что бы мы с ней дела-ли, если бы оставили своих супругов и детей и сошлись на старости лет? Ведь мне уже скоро шестьдесят лет, а Катюша на пять лет моложе меня..., - доктор вдруг не-весело усмехнулся. - А ведь ее Шота приревновал, было, жену ко мне, когда увидел нас на этой лавочке. Глаза метали молнии, рука непроизвольно тянулась к кинжалу, благо в Москве он обходился без него. Но видать одумался, ведь никаких нежностей друг к другу мы не демонстрировали, да и я наравне с Еремеевым в его глазах был спасителем его Катиши. А значит, он обязан быть мне признательным и обязательно должен чем-то отблагодарить. Шато не стал проявлять благодарность лично мне или Василию Климентьевичу Еремееву. Он купил для нашей больницы двадцать четыре теплых одеяла и заказал каменную лавочку для пациентов. Лучше бы вместо одной каменной сделал десять простых, деревянных, теплых. А потом еще прислал в боль-ницу бочонок меда и курагу.

- Значит, они уехали, и вы больше никогда не встречались с Катей? - Матвей Степа-нович отрицательно покачал головой. - И не писали ей?

- Нет, я не хотел вносить раздор в их семью, Любаша. Да и что я мог ей написать? Сколько больных у нас лежит, скольких мы успешно подняли на ноги? - доктор ма-хнул рукой. - Сейчас идет война, а на Кавказе еще тревожнее, чем здесь. Война идет и на море, и на суше. И Англия, и Франция, и Турция стремятся провозгласить свое господство на Востоке. Паны дерутся, а у холопов чубы трещат....Да, не хотел я пи-сать Катерине, а вот теперь придется, - как-то задумчиво, и вроде как самому себе вдруг после долгой паузы сказал доктор.

- Почему?

- Потому, что привезли к нам Вано Ванолиани, внука Катерины Андреевны. Второй день лежит у нас этот юноша. Сам попросился из госпиталя к доктору Еремееву.

- Ваня ранен? - как встревоженная птица Любаша сорвалась с места. - Что с ним, Матвей Степанович, миленький мой? В какой палате он лежит?

- У Еремеева в четвертой палате, - ничего не понимая, ответил доктор. - Вот очуме-лая, - глядя вслед убегающей Любе, проговорил он. - Вот в передник свой забыла.