Пой мне в сердце

8. Роберт

Роберт улыбнулся воспоминаниям. Достал портсигар — отец подарил именной на совершеннолетие, и это было равносильно признанию своего поражения, бессилия в борьбе с курением сына — и всунул в пересохшие губы сигарету с вишнёвым табаком. Дорогую, как и всё, чем он пользовался и потреблял. И, прикурив от «Зиппо», нахмурился. От Фейна не было вестей уже две недели, его телефон был выключен. До начала семестра оставалось всего ничего, и если он и правда не объявится, придётся задействовать связи и деньги, чтобы найти его и дать по мозгам. Он умудрялся исчезать в самый неподходящий момент и этим доставлял друзьям кучу беспокойства. Фейн совестился каждый раз, буквально со слезами выпрашивая прощения, и каждый раз сдавался в плен новой юбке и новому любовному приключению, не задумываясь ни о чём. Обаятельный, добрый и жутко ветреный человек. Таким Роберт решил для себя не быть ещё в семнадцать — слишком много мороки от этих романтических увлечений и эмоциональной нагрузки, ведущей к нестабильности психического состояния. Он не мог переделать себя и относиться к каждой влюблённости, как Фейн — просто и легко. А значит, ни к чему ему это.

Роберт поднялся по крыльцу до задней двери, не менее мощной и помпезной, чем главный вход — стиль особняка обязывал. Дверь подалась после поворота ручки, потому что охрана ждала его возвращения и запирала дом на ночь, только когда все члены семьи находились внутри. Воздух вокруг него привычно неуловимо изменился — запах дома, о котором не задумываешься никогда, просто ощущая в родных стенах уют и спокойствие. На самом деле Роберт точно знал, что это. Так пахли драгоценные породы дерева и резкая нота почти выдохшейся полироли на них, с помощью которой по рекомендации дворецкого Дарвиса горничные протирали поверхности от пыли. Так пахла химия, смешанная с естественным природным ароматом, но это не отталкивало. А ещё это был едва уловимый приятный запах от шерсти дорогих ковров, разостланных по всему дому. Жутко негигиенично, по его мнению, но отец обожал ковры — они гасили эхо и звук шагов, добавляя помещениям изысканности и уюта.

Ключи от машины ожидаемо звякнули в керамической ключнице после прицельного броска, и Роберт пошёл дальше по тёмному холлу к широкой каменной лестнице в надежде подняться к себе, наверх, и уснуть глубоким сном без сновидений.

— Роберт?

Он замер и обернулся на голос. Отец сидел в столовой с краю длинного обеденного стола, как всегда, обложившись бумагами. Перед ним стояла заботливо принесённая кем-то из прислуги настольная лампа и чашка с чем-то. Показатель. Если отцу не работалось в кабинете, и душа просила «больше воздуха», значит, дела были не очень. А Роберт ещё и исчез на четверо суток, ничем ему не помогая. Тяжёлый у всех выдался денёк.

— Отец. Я дома.

Аарон Гильман прищурился, вглядываясь в него, вздохнул, положил очки на гладко отполированную столешницу и устало потёр глаза.

— Роберт, я же просил не курить в доме, — поморщился он.

Роберт пожал плечами и пошёл в сторону кухни, где затушил окурок под струёй воды и отправил его в мусор. Он не планировал акцию по демонстрации своего права на курение, просто глубоко задумался и вошёл в дом, где отец ещё держал бастионы, и курить Роберту позволялось только на открытых верандах и балконах. И никогда — в помещениях, отец вычислял нарушения на раз и слишком расстраивался, а Роберт предпочитал не играть настолько мелко и низко. Так что, да, он выкинул половину прекрасной нескуренной сигареты и вернулся в столовую к отцу. Раз тот окликнул его, значит, хотел поговорить.

— Ты насовсем? Или что-то понадобилось из вещей?

Роберт отодвинул массивный стул, обитый гобеленовой тканью, и сел напротив отца, так, чтобы на него падал лишь рассеянный скудный свет от настольной лампы.

— Тётю Сэру похоронили сегодня. Мама была.

— Прости, я не смог. Очень много работы.

Роберт только кивнул в ответ и словно продолжил недосказанную мысль — очень по-деловому, с отцом спокойно общаться выходило только в таком тоне.

— Я сделал всё, что мог. Организовал церемонию. И оплатил — на счёте Шона было слишком мало средств, а чтобы получить доступ к счёту матери, нужно сперва разобраться с нотариусом, который согласился принять только в понедельник. Впрочем, Шон бы не справился и при наличии денег — у него слишком большой шок. Но больше я ничего не могу сделать для него. «Я не тот, кто ему нужен, чтобы быть рядом», — подумал Роберт, но вовремя одёрнул себя, чтобы не сказать вслух. — Я не могу помочь ему смириться с утратой. Я не уверен, что так быстро оправиться вообще возможно.

Отец посмотрел каким-то странным, очень усталым взглядом и произнёс:

— Ты поступил благородно.

— Я поступил как друг. Уверен, Шон тоже сделал бы для меня всё, что смог. Всегда делает.

Между ними повисла натянутая тишина, почти как в любое время их попыток говорить о Шоннэне, Соне или Фейне. Нет, не то чтобы отец порицал его друзей или запрещал с ними общаться. Но Роберт знал — по мнению отца, он должен крутиться в более, хм-м, подходящих для него кругах. Дружить с полезными людьми, такими же, как он, сынками богатых и влиятельных родителей. Но так же он знал, что в голове отца крутится тот самый день, когда девятилетний Роберт не вернулся из новой школы вовремя — из него впервые в жизни вытрясали деньги за воротами школы, и никто к этому не был готов в элитном учебном заведении. Роберт был новеньким и, ко всему, маленьким говнистым снобом, и другим ребятам казалось совершенно в порядке вещей немного проучить его — так весело попугать мальчишку маленьким складным ножиком. Роберт тогда серьёзно испугался, ему было всего девять. Чуть не обмочился со страху. А потом непонятно откуда вылетел Шоннэн, а за ним и Фейн, и началось что-то невероятное. У Шоннэна с того дня до сих пор под коленом тянется длинный белёсый шрам от пореза. Фейн накормил Роберта мороженым, а Шоннэн сидел, прижимал платок к раненой ноге и всё гладил, гладил его, хныкающего, по голове. Роберту казалось, что в тот день он испугался на всю жизнь вперёд и исчерпал запасы страха. Конечно, это лишь приятная фантазия, но думать так было здорово до мурашек по коже. Испугаться раз в жизни, пережить самый сильный страх и больше уже никогда не сталкиваться с оторопью, шоком и потеющими ладонями — разве не мечта каждого мальчишки? Но в тот день они ели мороженое, успокаивая друг друга, отмывали руки и лица в питьевом фонтанчике на территории школы и становились из просто приятелей лучшими друзьями. Роберт вдруг подумал о том, что неосознанно шёл против воли отца с самого детства, ставя палки в колёса его планов насчёт полезных и подходящих друзей. Неожиданно открытие не принесло радости или удовлетворения.

— Помнишь, — вдруг прервал молчание Аарон, — два года назад ты захотел посещать занятия по скрипке и теории…

— А ещё танцам, истории искусств и камерному оркестру, — напомнил Роберт. Отец кивнул.

— Так вот, я был против тогда. Мне совершенно не нравилась идея, что ты будешь распыляться на что-то помимо университета.

— Я с шести занимаюсь скрипкой. Почему раньше это не считалось за «распыляться»?

— В детстве музыка необходима для гармоничного развития личности, — на этих заученных словах Роберт скривился. И от интонации, и из-за смысла. — Скрипка развивала упорство и аккуратность, заставляла тебя планировать и искать время, чтобы успеть позаниматься перед уроком у маэстро. А сейчас ты и без этого вполне осознаёшь, чему тебе следует учиться и чему посвящать максимум времени. Тебе давно не шесть, Роберт.

«Следует. Следует — не означает желание. Следование чему-либо означает лишь обязанность». Роберт про себя привычно разобрал слова отца на составляющие и как всегда не стал поднимать в миллионный раз заведомо проигрышную тему. Только помрачнел и чуть сполз по сидению стула, широко расставив под столом колени и скрестив руки на груди. Он смотрел на отца с ожиданием, надеясь на продолжение рассказа.

— В вечер перед началом семестра мне позвонила Сэра О'Брайт. Не знаю, откуда у неё мой личный номер, но я слышал фоном, как вы там музицируете и что-то громко поёте. Слышно было не очень хорошо, но я помню наш разговор так ясно, словно он произошёл вчера. Она смеялась и говорила: «Боже, Аарон, вы не представляете, насколько Роберт талантлив! Он играет на своей электро-скрипке что угодно из услышанного, тут же подбирая по слуху и аранжируя в заданном характере. Он невероятен! А я счастлива, что слышу их творчество у себя в гостиной. Жаль, что вы не видите и не слышите их, они чудные! Мистер Гильман, простите, что выскажу свою точку зрения, но Робби нужна музыка. Без музыки он зачахнет. Он должен развиваться и расти в ней и дальше, чтобы быть счастливым. Доброго вечера вам, мистер Гильман. Простите ещё раз, надеюсь, я ничем вас не обидела». И я тогда ни слова не сказал ей в ответ, представляешь? Просто оторопел. Хотя сначала меня обуревало желание перезвонить по определившемуся номеру и высказать всё, что я думаю о подобных непрошеных советах. Но что-то её слова задели внутри. Я почувствовал себя, словно падаю вниз с огромной высоты и ничего не могу с этим поделать. Из-за её звонка я засомневался в том, насколько прав в отношении тебя. В ночь после этого разговора я почти не спал и много думал. А на следующий день оплатил твои дополнительные лекции и занятия в колледже искусств. Я разрешил тебе, потому что вспомнил, как иногда важно просто верить на слово. Ты пообещал мне быть лучшим в университете, и я поверил тебе. Ты сдержал слово. У меня не было никаких причин запрещать тебе заниматься музыкой. Я был не прав, прости меня.

Отец смотрел на него прямым взглядом фирменных грустных глаз Гильманов, а Роберт сидел, едва ли не открыв рот. Он и представить не мог, что тогда всё случилось именно так. Он относился к перемене решения отца как к личному достижению. И хоть какая-никакая роль ему всё же досталась, он был поражён. И ошарашен.

А ещё извинение от отца, который вообще никогда ни перед кем не извинялся.

— М, хорошо, — смог выдавить из себя Роберт, и Аарон словно посветлел лицом. — Почему ты решил рассказать об этом сейчас?

Аарон едва заметно пожал плечами. Уже в годах, но до сих пор статный и подтянутый, он редко позволял себе расслаблять спину. А сейчас - расслабился, опустил плечи.

— Не знаю. Меня тяготило это. Я должен был рассказать раньше. Мне стало легче.

Роберт удивился ещё больше, хотя думал, что уже некуда. Отец в тёплом свете настольной лампы внезапно стал выглядеть больше человеком, чем обычно. И говорить стал как человек, а не владелец крупного бизнеса, и это располагало и настораживало одновременно.

— Буду считать тётю Сэру своей крёстной феей. Жаль, не успел поблагодарить её, — сказал Роберт как можно ровнее и снова замолчал, скрывая факт своего приподнятого и возбуждённого состояния. Подумать только, и в этом семья О'Брайт отличилась. Не слишком-то приятно осознавать себя должником. Но музыка и Шоннэн того стоили. Музыка — потому что без неё просто смерть, а Шоннэн — Шон это Шон. Ему Роберт был не против немного задолжать. Всё было честно. — Я могу посмотреть пакет бумаг перед завтрашней встречей совета директоров, — предложил он вдруг, не выдерживая снова повисшей между ними паузы и удивляясь сам себе. Впервые он сам предложил помощь отцу в деле, которое недолюбливал.

Лицо Аарона внезапно просветлело и разгладилось.

— Но не сегодня. Сейчас я приму ванну и лягу спать. А завтра встану пораньше. Ты тоже ложись, отец.

Пап. Роберт явно почувствовал, как это разговорное и тёплое «пап» зародилось на языке, но так и не смог его произнести.

— Хорошо, — отец едва заметно улыбнулся, и его тонкие губы под усами изогнулись. — Доброй ночи. Я соберу твой вариант пакета и оставлю в кабинете на столе. Отдыхай.

Роберт кивнул и поднялся со стула, двигая его ближе к столу по коротковорсому ковру. Пока поднимался по лестнице в жилое крыло на втором этаже, ерошил свои волосы, превращая из уложенной причёски в чёрти что. Ему нравилось разглядывать в зеркале ванной комнаты своё всклокоченное отражение.

Роберт наспех разделся, побросав вещи на полу где придётся, и голый отправился набирать ванну. Ему было не сложно убрать одежду в шкаф, но Джавис, оставаясь без части своей работы, словно расстраивался этому. Роберт не хотел обижать старика и вёл себя как засранец иногда, разбрасывая вещи и приводя комнату в хаос. Джавис не пускал к нему ни одну горничную. Уборка спален хозяев входила в его прямые обязанности.

И помимо мыслей об отце и завтрашнем важном собрании Роберт, лёжа в тёплой ароматной воде, думал о том, что же случится между Шоннэном и Фейном, когда последний, измотанный и похудевший, наконец, появится. Не разладится ли их хвалёная многолетняя дружба? Представлялось это маловероятным, и всё же не думать об этом он не мог. Он предвкушал.

Роберт уснул прямо в ванной и выбрался из противной остывшей воды, чертыхаясь, только когда за окном начало рассветать. Он поплотнее задёрнул портьеры и лицом упал в подушки на кровати. Спать оставалось четыре часа.