Пой мне в сердце

3. Шоннэн

Шесть лет тому назад

На плечо легла тяжёлая, тёплая рука — её тепло и вес отлично чувствовались сквозь тонкую ткань летней ветровки. И Шоннэн пришёл в себя мгновенно, словно проснулся от зацикленного сна.

Всё вокруг виделось серым, монохромным, с выкрученной в минус контрастностью. Сверху на него проливался дождь, вымачивая до нитки — холодные, обильные потоки из низко подвешенных туч. Внизу земля чуть проседала под подошвами, когда он перемещал свой вес с правой на левую ногу. Шоннэн смотрел на неровный прямоугольник свежезасыпанной могилы, и на тёмно-изумрудном покрове газонной травы он выделялся страшно и нелепо, как рваная рана. Точно такая же сейчас медленно кровоточила где-то посередине его груди.

Внезапно лить на него перестало, словно закончился артобстрел каплями по макушке. Он лишь скосил глаза — над головой раскрылся огромный чёрный зонт. Траурный. Шоннэн коротко вздохнул и снова вернулся взглядом вперёд и вниз, на прямоугольник, засыпанный комьями земли. Дождь уже размыл их, слизал неровные края. Он смотрел и поверить не мог, что всё это происходило на самом деле. Что вот так их история и заканчивается. Такое невозможно принять за несколько дней суеты перед похоронами. Невозможно за столь короткий срок разложить произошедшее внутри себя по полочкам, невозможно переключить рубильник — и начать жить по-другому, без самого важного, родного, самого любимого человека в жизни. И дело тут было даже не во времени, уходящем навсегда. Сколько бы ни прошло — всё одно. Смириться не получается, понять и привыкнуть — тем более. Он смотрел и не чувствовал в себе ничего, кроме бессилия и тишины. Словно оглох враз и превратился в пустую оболочку. Шоннэн отчётливо представил это — словно душой весь он оказался там же, рядом, вместе с ней. В её объятиях. Под толстым слоем земли.

Пустая оболочка стояла и не могла больше ничего, кроме как смотреть. Шоннэн не понимал, что ему теперь делать. Как двигаться. Как жить. Как это вообще — без неё?

— Шон?

Он моргнул. Роберт сильнее сжал пальцы на его плече.

— Все уже разошлись, — хрипловато из-за недавней простуды сказал он. Неуверенно как-то. И печально. И в самом деле, все давно разошлись. Никого и не было толком: они втроём, пара знакомых с работы и пастор. Несколько человек обслуживающего персонала, которые после прочитанных молитв неторопливо спустили гроб вниз, в разверстую яму, и закидали его землёй. И ушли. Ушли все, с сочувствием пожимая его руку и взглядами предлагая ему «держаться». Как? За кого? А потом грянул ливень, и кладбище опустело. Совсем. Только он всё стоял и смотрел. И Роберт рядом. И Соня поодаль за спиной. — Пойдём, Шон. Ты весь промок. Тебе нужен горячий чай с коньяком.

Роберт взял его под локоть и повёл к машине. Шоннэн посмотрел на могилу матери и горку живых цветочных венков рядом ещё раз и, наконец, отвернулся. Соня неподвижно стояла у машины под большим чёрным зонтом. Тонкая и непривычная в чёрном. Её медные волосы словно поблекли от обилия серого вокруг. Роберт, уверенно ведущий его под руку, шагал очень близко. Шоннэн физически ощущал, как дико для того быть заботливым и участливым. Как неловко ему проявлять заботу. Это про кого угодно, но не про Гильмана-младшего. Не про Роберта. Но когда Шоннэну позвонили из издательства и сказали, что мамы больше нет, первый, кого он набрал дрожащими пальцами, был Роб Гильман. И Роберт тут же примчался, без лишней жалости, без ненужных слов; просто помог ему, разваливающемуся на куски, со всем. С организацией похорон, с утрясанием всех вопросов. Он быстро и по-деловому разбирался с каждым из них, пока Шоннэн сидел в любимом кресле матери и смотрел на чёрную нишу не горевшего по летнему времени камина. Его словно поставили на паузу. Или даже на стоп.

— Фейн не объявлялся? — всё же спросил Роберт, хотя Шоннэн уже было поверил — не спросит. Прошло четыре дня в кутерьме с похоронами, а он спросил только сейчас. Когда всё было кончено. Шоннэн нахмурился и коротко мотнул головой. — Понятно, — кивнул Роберт. — Мы его найдём.

Шоннэну было всё равно. Мысли о Фейне лишь всколыхнули злость и горечь. Он с силой зажмурился, а когда открыл глаза, они уже дошли до Сони, стоявшей у дымчатого «мустанга» Роберта. Не каждый в свои двадцать три имеет в гараже такую машину - честно заслуженную, огромную, сверкающую на солнце, как необработанный хрусталь. Впрочем, сейчас «мустанг» казался тусклым и не менее унылым, чем всё вокруг.

— Я думала, не дождусь, — Соня зябко передёрнула плечами в строгом чёрном пиджаке. — Садись.

Она открыла перед Шоннэном дверцу и наклонила вперёд переднее пассажирское сидение, чтобы можно было забраться назад. Мустанг Роберта был с кузовом-купе. Как правило, Робу хватало и одного переднего сидения для компании редких девушек, которых он порой возил на своей машине. Заднее сидение обычно пустовало или служило складом для смятых бутылок из-под питьевой воды.

Шоннэн кивнул и с лёгкостью проскользнул внутрь, устроился удобнее. Роберт уже сел на место водителя и завёл мотор нажатием массивной кнопки.

— Домой? — спросил он, ловя взгляд в зеркале заднего вида.

— Куда ещё, — хмуро отозвался Шоннэн, пытаясь зарыться в промокшую ветровку. Его тёмный костюм, оставшийся ещё со школьного выпускного, оказался мал в плечах, и Шоннэн чувствовал себя в нём всё неуютнее с каждой минутой. Он пообещал себе вывесить его возле мусорных баков, как только будет в состоянии выйти из дома. Может, кому-то приглянется.

Соня мягко хлопнула дверцей со своей стороны, и Роберт тронулся. Они ехали в молчании.

Конец лета в Лос-Анджелесе изобиловал дождями и довольно мрачной на вкус Шоннэна погодой. Но тепло никуда не пропадало, воздух становился парким и влажным, дышать на улице было тяжело. Наружу вообще выходить не хотелось. Шоннэн уставился на проплывающие за тонированным стеклом верхушки редких пальм — казалось, что низкопосаженная машина течёт по асфальту, а не едет. Ровное басовитое урчание мотора навевало дремоту, Роберт не торопился, ведя в совершенно не свойственной ему плавной манере. Шоннэн не понял, когда ушёл в себя, но очнулся только когда машина притормозила у их дома. У его дома. Роберт заглушил двигатель и вышел первым, обошёл капот, хмурясь от мелко моросящего дождя, и придержал дверцу для Сони. Это не было актом показухи для соседей Шоннэна, отнюдь. Роберт всегда был таким — хорошо воспитанным, галантным и обходительным. Хорошо, что никто из преподавателей в университете и почтенных родственников с фамилией Гильман не видели Роберта пьяным в дрова. Шоннэн едва-едва улыбнулся воспоминанию. Зрелище незабываемое. Единственный знакомый Шоннэну человек, которому был строго противопоказан алкоголь и вообще любые препараты, действующие на сознание. Эффект оказывался совершенно неожиданный и порой разрушительный. Роберт свою особенность знал и был с собой строг. Очень строг. Неудачных двух раз с неприятными последствиями на первом курсе ему хватило с головой.

— Вспомнил что-то хорошее? — заботливо спросила Соня, когда Шоннэн выбрался через переднюю дверь на дорожку у дома.

— Что-то вроде того, — он обвёл взглядом замерших в ожидании друзей. — Ну, — он пожал плечами. — Спасибо вам, ребята. Правда, я…

Соня закатила глаза и подхватила его под локоть, потянув к дому. Роберт пошёл следом.

— Если ты думаешь, что мы сейчас оставим тебя сидеть в четырёх стенах одного — ты, кажется, плохо нас знаешь.

Шоннэн шёл, еле передвигая ногами, а потом неожиданно для себя совсем ссутулился и всхлипнул, снова и снова, и разревелся совсем. Соня поскорее утянула его на крыльцо под спасительную защиту крыши крыльца и обняла, с силой прижимая к себе, крепко держа за талию и поглаживая по спине.

— Ничего, Шонни, — бормотала она тихо. — Это ничего. Поплачь. Это нужно.

Шоннэн вжался носом в ткань чёрного дорогого пиджака на её плече. Он знал, что сейчас за его спиной Роберт достанет запасные ключи от дома, безошибочно угадав единственный из пары десятков цветочный горшок. Белые петунии, мама так их любила. Он всё всхлипывал и плакал, никак не мог остановиться. Первый раз за все четыре дня, первый раз с момента, как узнал, что мамы больше нет. Шоннэн услышал, как щёлкнул дверной замок, и чуть скрипнула на петлях дверь, открываясь. Он подумал вдруг, что если бы Фейн был сейчас рядом, ему не пришлось бы марать слезами и соплями красивый Сонин пиджак. Но Фейна не было, а Соня обнимала его так тепло и крепко, очень правильно, что вскоре он перестал думать о чём-либо.

Они зашли внутрь, когда Шоннэн совсем успокоился и едва не выключился на мягком тёплом плече. Дождь уже затих.