Аншлаг на приёме у фрау рейхскомиссар

Параграф 15

§ 15

Перед выходом на улицу я первым делом снял полевое кепи и китель, чтобы, вывернув его наизнанку, нести на руке. (В ближайшем магазине я купил пакет, в который и сложил вещи.) К счастью, в общежитии у меня были и джинсы, и свитер. Самым скверным оказалось то, что во внутреннем кармане пиджака остался паспорт. Выходило, что от службы мне теперь никуда не отвертеться. Умна баба! Если она вполне внятно говорит и мыслит о России как о «большом, грязном и вшивом соседе», влияющем на Украину, то, видимо, не считает Россию оккупированной — и где же тогда её безумие? Или у неё просто бывают периоды помрачения, накатывает и снова отпускает? Ведь в здравом уме не спутаешь «Хорхь» и «Ауди»!

Я вернулся к общежитию, но идти туда не хотелось. Я пошёл дальше куда глаза глядят, перешёл Которосль по мосту и оказался у роскошного храма Иоанна Предтечи. Купил билет (храм работал как музей, епархии его не вернули) и немного послонялся по холодной галерее. Фрески находились в плачевном состоянии, иконостаса не было. На стенде для туристов я прочитал, что храм был реставрирован в 1906 году при содействии тогдашнего министра финансов Сергея Юльевича Витте, который посоветовал генерал-губернатору Фриде обратиться с прошением на высочайшее имя. Сумма, выделенная для реставрации из государственной казны, была по тем временам огромной: 64080 рублей.

Я вышел из музея, зашёл с восточной стороны, сел в тени, облокотившись спиной на храмовую стену, и задумался о министре финансов Витте.

Мы сейчас не можем найти денег для сохранения собственных храмовых сокровищ, а немцы тогда их изыскали. Когда Государь император обратился с запросом в министерство финансов, наверняка сумма была уже найдена и ответ поступил положительный. При этом храм Иоанна Предтечи никогда не был лютеранской кирхой, да и в облике ничего лютеранского не имеет. Впрочем, Витте ведь был русским немцем, как и Фриде, наместник губернии, и оба служили своему русскому отечеству добросовестно. Может быть, это вообще в характере немца — служить империи, любой империи? Но тогда, собственно, какое у нас есть моральное право восхвалять «хороших» немцев, Витте и Фриде, и осуждать «плохих»? Те «плохие» немцы тоже служили своей Третьей Империи, просто так вышло, что во главе её оказался демагог и истеричный шизофреник. Верхушка Вермахта, как известно, пыталась его сбросить, готовила покушение. Покушение оказалось неудачным. А если бы оно удалось? Неужели восточную кампанию свернули бы в этом случае? Совсем не похоже. Не значит ли это, что война была начата с молчаливого одобрения народного большинства? (Банальные мысли, но мне, семнадцатилетнему, все они казались открытием.) А первая мировая война? — ведь в то время у Германии никакого вождя не было. И русские, и немцы могут все преступления тридцатых и сороковых повесить на своих кровавых вождей, но если мы, русские, ничтоже сумняшеся делаем так, всем миром умываем руки и кричим: «Невиновны!», то немцы до сих пор коллективно стыдятся своего нацистского наследия. «В шкафу старая рухлядь, убирайся к чёрту и никогда больше мне не задавай вопросов про этот проклятый шкаф!» Кроется ли причина в том, что мы более жестокосерды? Или в том, что немцы действительно более виновны? Но тогда в чём виновны? В своём национальном высокомерии? Я вдруг отчётливо вспомнил случай на уроке химии в гимназии имени Георга Кантора, когда Дитер, мой сосед по парте, зазевался и пропустил важный кусок информации, а потом заглянул в мою тетрадку. Тут же раздались смешки и шепоток: «Совсем ополоумел! Списывать у русского!» Хорошо, а у нас, русских, не имеется ни грамма этого национального высокомерия? Точно ли так?

Видриг очень прозорливо сказала сегодня, что свастика на стене и портреты Гитлера в штабах русских националистов происходят не из национальной гордыни, они происходят из скудоумия и холопства. И она же одновременно считает, что эта национальная гордыня может быть разбужена и извлечена на свет Божий, ей остаётся лишь сожалеть, что пока не находится некто, готовый воспринять её идеи. А разве так плохо — гордиться принадлежностью к своей нации? Кстати, что вообще есть национальность? Витте и Фриде, Крузенштерн и Беллинсгаузен, бывшие немцами по крови, являлись настоящими русскими людьми, поскольку промышляли о благе России. А в Третьем Рейхе, между прочим, был в ходу термин «ариизация», когда даже еврей (это в Третьем-то Рейхе!) мог быть «ариизирован», то есть награждён немецкой национальностью за особые заслуги, военные, скажем. В какой мере немцем был мифический Максимилиан Штирлиц, который в четвёртой серии «Семнадцати мгновений весны» ловит себя на мысли, что слишком хорошо вошёл в роль? К чёрту Штирлица! В какой мере немцем являюсь я сам, открывающий двери псевдо-«Хорха» перед вдовой рейхскомиссара?