Аншлаг на приёме у фрау рейхскомиссар

Параграф 16

§ 16

Помню, что сидел у храма так долго, что в какой-то момент застучал зубами от холода.

Долгий летний день завершался. Пора было возвращаться в общежитие. По мосту имени Толбухина в 1999 году ещё ходили трамваи. Я сел во второй вагон трамвая, убедившись, что кондуктор в первом.

Кроме меня, только два человека были в вагоне. Оба сидели рядом примерно в середине (я зашёл в заднюю дверь). И что-то не совсем ладное происходило между ними.

Небритый мужичок невысокого роста, хлипкий и как-то вызывающе скверно одетый, вероятно, подшофе, откровенно клеился к хорошенькой девушке в белой блузке и синей юбке. Девушка упрямо отворачивала голову.

— Слуш-сюда! Да я! Да чтоб я! Да чтоб я робёнка обидел! Да ни в жись! Да какой же ты робёнок, ежели ты баба! Ну прямо баба, говорю, и есть! А ты шо? Ты не смотри, что я бухой, я человек сурьёзный, рабочий — видала, мля, рука-то рабочая! Рабочий человек, он ить ласку любит, а ты баба-то ласковая! Мягкая, мля!

Девушка в какой-то момент стремительно обернулась ко мне и проговорила на одном дыхании:

— Вы можете мне помочь?

— Куда помочь? — тут же откликнулся её ухажёр. — Пролетариат тебе поможет, контра! Чё зенки-то выкатила? Ты со мной давай по-хорошему, мля, и я с тобой буду по-хорошему. А ты не по-хорошему, не-е-ет!..

Я вытряхнул из пакета китель, надел его, застегнул на все пуговицы, водрузил на голову полевое кепи (мотивация была простая: если придётся драться, то драться с пакетом в руке несподручно) и, подойдя к мужику, произнёс:

— Вы нарушаете общественный порядок. Будьте любезны пересесть на другое место и выйти на следующей остановке.

Мужик уставился на меня с подозрением. Соображал он туго: видно было, что он никак не может понять, чтó это за неприятный тип тут нарисовался, который мешает его общению с «мягкой бабой».

— Те чё надо, фриц? — спросил он, наконец, разглядев мелкую свастику нагрудной нашивки. — В жопу пошёл, молокосос, фашист недобитый, — и снова повернулся к девушке.

Я со всего размаху ударил его ребром правой ладони под затылок, под основание шеи. Мужик от неожиданности шмякнулся носом о железную ручку сиденья спереди, из носа у него сразу пошла кровь. Что было мне на руку: я взял его за волосы и несколько раз изо всех сил приложил носом к этой ручке. Нос, кажется, хрустнул. Вырвал его за шиворот с сиденья — он не сопротивлялся — и потащил к выходу. По дороге мне пришлось приложить собеседника, пытавшегося заговорить, кулаком под челюсть. Я рос в маленьком рабочем посёлке, у меня было дворовое детство, так что не надо мне заливать про «пролетариат», не надо!

— Бите хёрэн зи ауф! — воскликнула девушка в испуге, высоким голосом. — Зи бринген ин зонст ум! [Bitte hören Sie auf! Sie bringen ihn sonst um! — Пожалуйста, прекратите! Ведь вы убьёте его! — нем.]

У старых трамваев имелись рычажки для аварийного открывания дверей. Я поднял вверх такой рычажок — состав как раз остановился на перекрёстке — и, едва дверь открылась наполовину, стащил мужичонку на улицу.

«Закройте дверь во втором вагоне! — захрипел динамик. — Трамвай не закончил движение!»

Вернув переключатель на место, я присел от девушки через проход между креслами и только тогда сообразил, на каком языке она вскричала. Дальнейший разговор я для простоты привожу на русском языке, хотя шёл он по-немецки.

— Ему не повредит, — сообщил я, переводя дыхание, вытирая испарину со лба. — Только если то, что ему нос сломали.

— Нехорошо вот так махать кулаками, но я вам благодарна… Откуда вы? — девушка говорила с отчётливым акцентом, но грамматически правильно.

— Я?

Я впервые внимательно посмотрел на свою спутницу. Девушка со слегка вьющимися светлыми волосами, пронзительно красивая, такой красоты, что захватывало дух. В её тонком прекрасном лице было что-то доверчивое, открытое, почти детское, безумно влекущее (не одного меня, видимо, а ещё и всяких случайных ухажёров), но за этим, поверх этого — какая-то тайная горечь, заметная лишь внимательному наблюдателю.

— Я здешний, — ответил я.

— Здешний? А ведь Ярославль немецкая армия не захватывала… Кажется, что вы пришли прямо из прошлого шестидесятилетней давности.

— Правда? — я усмехнулся. — Ну, вот, вы только что наблюдали своими глазами зверства нацизма.

— Нет. Я видела хорошего человека и его хороший поступок, даже если насильственный. Это извиняется вашей молодостью.

— А вы думаете, что вы старше меня?

— Думаю, да. Сколько вам лет?

— Семнадцать.

— Бог мой, какой молодой! Почему вы в этой форме?

— Считаете, мне самому очень приятно её носить? Потому что фон Браухич подписал приказ о моём производстве.

— Кто это — фон Браухич?

— Главнокомандующий сухопутными войсками.

— Войсками Вермахта?

— Да.

— Как же он мог вам приказать, если он уже умер? Или он ещё жив?

— Нет, уж лет пятьдесят как умер. Так случается, иногда. Приказ я видел своими глазами.

— Как вас зовут?

— Феликс Эрнст.

— Эрнст?! Надо же… «Феликс Эрнст» и «здешний» — это, конечно, хорошо сочетается.

— Почему бы и нет. Эрнст — это обычная русская фамилия…

— Конечно, а Феликс — обычное русское имя, — девушка впервые слабо улыбнулась.

— А вас как зовут, разрешите спросить?

— Аннемари Штерн.

— Вы… из Франции? Из Эльзаса?

— Нет. Я точно такая же «здешняя», как и вы, если только вы сказали всю правду. Я… мне скоро выходить, Феликс.

— Я беспокоюсь за вас.

— А я за вас. За меня, пожалуйста, не волнуйтесь: я сяду на автобус, там всегда есть народ. Я желаю вам всего лучшего, чего только можно пожелать, Феликс…

— Вы знаете, что значит моё имя?

— Нет.

— «Счастливый». И у меня… — я отвернул голову и заговорил глухим голосом, не глядя на неё: на неё я смотреть боялся. — У меня до сегодняшнего дня не было никаких причин считать себя особенно счастливым. А сегодня они есть.

— Сегодня, выходит, ломая нос, вы были особенно счастливы?

Я украдкой глянул на девушку. Она улыбалась, но в глазах её блестели слёзы.

— Да. Конечно, не тогда, а немного после. Я могу вам как-нибудь позвонить?

Девушка замолчала на целую минуту, глядя перед собой. С чем-то внутри себя она боролась, так и не вытирая эти слезинки в уголках глаз. Меж тем трамвай подходил к остановке.

— Я очень… не хотела бы никаких знакомств, разговоров и отношений, — начала она снова. — Но я также очень вам благодарна. Ваша смелость удивила меня, и не только смелость сломать кому-то нос. Я буду рада, если вы однажды заглянете ко мне домой. Люксембург, восемь, двенадцать — вы запомните? Это всё — пожалуйста, не провожайте меня! — девушка вспорхнула с места и выбежала так скоро, что я и опомниться не успел.