Аншлаг на приёме у фрау рейхскомиссар

Параграф 4

§ 4

В комнате, которую мне отвела приёмная семья (это была крохотная комнатка под крышей, скорей, каморка, впрочем, мне хватало) стоял древний шкаф. Где-то на середине своего срока я поинтересовался у моей гастмуттер, то есть принимающей матери, фрау Ренч, чтó в шкафу. Та скривилась.

— Так, ничего, — ответила она. — Всякая рухлядь. По-хорошему надо бы давно выбросить этот шкаф, да руки не доходят. Но кто бы мне ещё помог! Я всего лишь слабая женщина! Может быть, т-ы хочешь мне помочь отнести его на свалку? (Тут пояснение: фрау Ренч воспитывала сына одна, с мужем она развелась.) Или Кристиан? Знаю я вас, какие вы отличные помощники! Вчера я приехала, а в доме даже хлеба нет! И мне пришлось, словно старой измотанной кляче, снова сесть за руль и проехать десять километров, только чтобы купить хлеба! Нет, это надо же так относиться к жизни! Вам вообще на всё наплевать!!.

Я решил не встречать под горячую руку и не расспрашивать о содержимом шкафа более подробно.

Разумеется, в ближайшее время я этот шкаф обследовал. В нём действительно была «рухлядь», одежда, мужская и женская. Одежда старая и, странно сказать, даже нестиранная. Или она просто так долго лежала, что успела пропитаться разными запахами? Впрочем, на самой верхней полке шкафа сыскалась картонная коробка.

А в коробке оказались кое-какие бумаги. Несколько чёрно-белых открыток с Адольфом Гитлером (на одной из открыток Гитлер был в толпе, и услужливый издатель обвёл его в кружочек, а содержимое этого кружочка воспроизвёл наверху открытки отдельно, более крупно, чтобы все желающие имели возможность восхититься любимым фюрером), значок HJ («Гитлерюгенд»), наконец, зольдбух, то есть воинская книжка, на военнослужащего Вермахта по имени Герхард Шлее.

— В шкафу точно нет ничего ценного? — пристал я на следующий день с вопросом к фрау Ренч. Та, хоть и была в более благодушном настроении, послала меня к чёрту. «А ведь Герхард Шлее — это, может быть, её дед или прадед, — подумал я тогда. — Всё понятно, преодоление нацистского наследия, ощущение коллективной вины, но… но это же — часть истории. Неужели к истории следует безусловно относиться как к рухляди, которую нужно выкинуть на помойку?»

Перед своим отъездом в конце ноября я засунул воинскую книжку себе в сумку. Не знаю, чем руководствовалась фрау Ренч, стыдом или равнодушием, когда говорила о «рухляди». Если стыдом, то она должна была быть только рада тому, что я избавил её от позорного прошлого. Если равнодушием, то, в конце концов, равнодушие к своей истории должно наказываться.