Аншлаг на приёме у фрау рейхскомиссар

Параграф 3

§ 3

В конце августа 1998 года я отбыл в Германию и вернулся в родную школу только в начале декабря.

Ничего сверхобычного со мной за эти три месяца не случилось. Я жил в принимающей семье, учился в немецкой гимназии (а в мою школу ходил парнишка из Вупперталя моего же возраста, он прибыл за день до моего отъезда), смотрел немецкое телевидение, иногда заваливался с друзьями куда-нибудь в немецкий кабак... Друзья у меня в школе появились, никто, как будто, не глядел на меня как на человека второго сорта. Может быть, причина оказалась в том, что я получал вполне приличные оценки, по математике так и вообще выбился в отличники: моё русское образование оказалось не хуже хвалёного европейского. (Да когда это было! — скажут злопыхатели. Увы, эти злопыхатели отчасти окажутся правы.) Кроме того, я не гнусавил, не шепелявил, не заикался, не хромал, не ходил в ушанке и в валенках, так отчего бы не дружить с этим русским? Подростки ведь очень обращают внимание на внешние вещи. Я пишу «подростки», потому что все мои немецкие одноклассники казались мне, при всём их добродушии, слегка ребячливыми. Нам бы их проблемы, думал я порой…

Эти самые немецкие друзья и сказали мне, со своей вполне немецкой прямотой, о том, что у меня ужасный акцент. Словарный запас, дескать, достаточный, и грамматика тоже ничего, хотя вполне себе книжная, школьная грамматика, а вот акцент… О произношении я никогда не заботился, собственно, потому, что и мои учителя немецкого тоже над постановкой произношения не ломали голову. Когда, классе в седьмом, на литературе мы изучали «Уроки французского» Валентина Распутина, я не мог не обратить внимания, что молодая учительница французского из кожи вон лезет, чтобы поставить произношение пареньку-герою рассказа: и заставляет его по десятку раз повторять одно и то же предложение, и пластинки ставит… Я это отметил, а мои одноклассники — едва ли, и это несмотря на то, что школа-то была «с углублённым изучением языка»! Нет, у нас о такой «ерунде», как произношение, никто не заботился. Хорошо это было или нет, не знаю, я ведь не учитель немецкого языка и не собираюсь ни в кого кидать камень, как и тогда не собирался. Я просто понял, что моей задачей будет наиболее полно, насколько возможно, приноравливать язык и губы к чужой для русского человека фонетике.

Я стал просить своих немецких знакомых поправлять меня, если то или иное слово звучит у меня слишком не по-немецки. Немцы делали это охотно! Немцы вообще охотно учат других людей, причём делают это бескорыстно и от всей души. Черта, так сказать, национального характера.

Результатом стало то, что к моему отъезду я стал «звучать» вполне сносно. Правда, всё ещё с акцентом, но не с «чудовищным» акцентом. Те, кто меня не знал, стали меня принимать за фриза, жителя Фрисландии: это регион на севере Германии у самого Северного моря. У фризов свой специфический выговор, а ещё все остальные немцы их считают не очень далёкими… Так оно или нет, я не знаю, живого фриза я ни разу в глаза не видел, но знаю точно то, что немцам, как и многим другим нациям, не всегда хватает самокритичности.