Параграф 11
1182 Words
§ 11
«Провал! — думал я, выйдя на улицу. — Хотя как посмотреть… Угораздило же меня довериться своим приятелям в таком деликатном деле, как документы! Впрочем, какая разница? Никакой Beförderungsurkunde у меня нет и не появится. И слава Богу! Слава Богу! Старуха ни грамма не похожа на сумасшедшую! А если она и сошла с ума какой-то частью своего рассудка, то остальной частью мыслит вполне здраво, поэтому связываться всерьёз с этим… нацистским ястребом нет никакого желания!»
В общежитии меня ждала ещё одна старуха, верней, выражаясь современным политкорректным языком, пожилая женщина.
— Молодой человек! — крикнула мне Зоя Петровна, вахтёрша, едва меня увидев. Я вздрогнул: чтó ещё на новая напасть?
— Молодой человек! Я не знаю, что именно ты натворил, но тебе повестка! — вахтёрша победно вытянула в своей руке клочок бумаги. — В Эф! Эс! Бэ!
Я взял повестку дрожащими руками. «Может быть, и эту штуку мои приятели сварганили?» — мелькнула слабая надежда.
Из повестки следовало, что мне надлежит явиться сегодня к трём часам в городское управление ФСБ, по адресу такому-то, в кабинет такой-то, к некоему Никонову В. Н.
Не заходя в свою комнату, я развернулся и пошёл «к Никонову В. Н.», а вахтёрша напутствовала меня внушительным:
— Поспешай! Уже скоро три часа!
Как будто я сам не знал, что скоро уже три часа! Что за тридцать три несчастья со мной творятся? В чём я виноват? В том, что собирался поступить на службу к пархатым фашистам? А чтó, вполне себе основание, и поди расскажи им про свой беспристрастный интерес историка. Бог мой, как хочется жить, любить девочек, как не хочется в управление ФСБ! А что если будут бить?!. За что же, и разве можно меня бить, я ведь, можно сказать, ещё ребёнок?! ЖЭ-ребёнок, как уточняла моя мама в этом случае…
Будь у меня деньги, хоть какие-нибудь серьёзные деньги, да ещё и загранпаспорт в придачу, никуда бы я не пошёл, а помчался бы на вокзал, чтобы купить билет куда угодно! Звучит это нелепо, но юность склонна преувеличивать свои беды. А «серьёзных денег» при этом не было. В кошельке оставались последние 150 рублей плюс неприкосновенный запас. И потом, поймите моё состояние! Я устал от волнений утра, я хотел «сдаться поскорее». Может быть, всё-таки розыгрыш, а?
Увы, повестка, как и Старуха, тоже оказалась настоящей. Никонов В. Н. действительно существовал, но был занят, меня заставили ждать полчаса в коридоре, невыносимо тоскливые полчаса. Наконец, приняли.
— Здравствуйте, Феликс, здравствуйте! — Вячеслав Николаевич предложил мне сесть на стул напротив, посмотрел в глаза и расхохотался. — Бедняга! — сказал он сочувственно: видимо, на мне совсем лица не было. — Ну да ладно. Знаете вы, кто писал эту бумажку? — он протянул мне листовку.
МЫ ПРОТИВ!
МЫ ПРОТИВ ВЛАСТИ ЖУЛИКОВ И ГРАБИТЕЛЕЙ!
МЫ ПРОТИВ СЕМЕЙСТВЕННОСТИ ВМЕСТО ПРОФЕССИОНАЛИЗМА!
МЫ ПРОТИВ ПРОДАЖНОСТИ НА ВСЕХ УРОВНЯХ ВЛАСТИ!
МЫ ПРОТИВ ОФИЦИАЛЬНОГО МРАКОБЕСИЯ!
МЫ ПРОТИВ!
ГОЛОСУЙ БУЛЫЖНИКОМ ПРОТИВ ПРЕДАТЕЛЬСКОГО РЕЖИМА ЕБН!
Союз свободных анархистов
— Ваня Рюмин, — буркнул я.
Ваня Рюмин был моим одноклассником, нас объединяло то, что мы с ним, едва ли не единственные в классе, происходили от самых простых, не высокопоставленных родителей. В одиннадцатом классе Ваня раздался вширь, заматерел, отпустил что-то похожее на бородёнку и подался в политику, установив контакты с «Эдичкой», Эдуардом Лимоновым. По одним слухам, он сколотил какой-то «Союз анархистов», численностью аж десять человек. По другим слухам, весь этот десяток был плодом его воображения. Читайте «Бесов», господа: людей вроде Вани Рюмина в образе поручика Эркеля провидчески описал Фёдор Михайлович Достоевский. Во всяком случае, свои листовки Ваня сочинял самостоятельно, а когда нужно было их «набрать» на дискету, обращался ко мне. У моих родителей, даром что жили мы не очень роскошно, был компьютер (маме требовался он по работе), а у Вани не было.
— Так, а вы, Феликс, какое отношение к ней имеете?
— Я её набирал, — признался я. — И распечатал оригинал-макет на матричном принтере.
— Может быть, вы ещё кого-то знаете, кто в этом поучаствовал?
— Нет. Насколько я знаю, никого и нет больше. Я… по глупости это сделал.
Вячеслав Николаевич снова расхохотался.
— Да уж, не от большого ума… — заметил он, упокоившись. — Но, впрочем, я вас понимаю, Феликс. И даже немного сочувствую. «Предательский режим», как вы выражаетесь, нам тоже не очень нравится. У нас есть вопросы к нему. Но только сейчас мы ему служим. А вы, Феликс, вы никому не служите. И поэтому не имеете права раскачивать лодку. Понятно?
— Да-да, — подавленно пробормотал я. — Мне уже говорили это сегодня…
— Чтó говорили?
— Что я никому не служу.
— А кто вам это говорил?
— Фрау Видриг, старуха одна. Честное слово, Вячеслав Николаевич…
— Нет-нет-нет, по—стой—те!
Мой специалист посерьёзнел, он даже из-за стола встал.
— Вы знакомы с госпожой Видриг?!
— Я был у неё утром сегодня,— пролепетал я, обмерев. («Дурак, дурак! — пронеслось в голове. — Кто тебя тянул за язык?!»)
— Зачем?
— Представиться и… и посмотреть, что из себя представляет… рудимент нацизма.
— Только ради этого? Да вы интересный парнишка! — Вячеслав Николаевич снова уселся напротив, раскрыл блокнот. — Рассказывайте-ка мне всё, да поподробней!
Я рассказал всё, что мог. Службист слушал меня крайне внимательно. Задумчиво постучал обратной стороной карандаша по столу, когда я закончил.
— Это очень, очень любопытно… — выговорил он.
— Вячеслав Николаевич, — собрался я с духом, — это глупость, насколько я теперь понимаю, и я уже раскаиваюсь в ней, но, во-первых, у меня был чисто научный, непрагматический интерес — неужели вы в самом деле думаете, что я хотел её пристукнуть в тёмном углу?! — а во-вторых, она же древняя старуха, у которой шарики за ролики заехали, поэтому, я надеюсь, это не будет иметь никаких последствий…
— Видите ли, Феликс, — он слегка подвинулся ко мне, — не так всё однозначно. Шарики за ролики заехали, говорите? Возможно. Ведёт себя госпожа Видриг очень вызывающе. Портрет этот, например, ну, вы видели сами. Но я не исключаю, что всё это — притворство. Маска, так сказать, а под маской полоумной старухи очень удобно творить всякие делишки. Мы до сих пор не знаем, насколько она опасна…
— А она вообще опасна?
— И этого мы тоже не знаем. Так она вас… не взяла к себе помощником, правильно? И попросила принести бумагу о присвоении вам звания — как, бишь, та называлась?
— Бэфёрдерунгсуркунде.
Вячеслав Николаевич что-то чиркнул себе в блокнот.
— И какое наибольшее звание, вы сказали, могло быть присвоено в Третьем Рейхе человеку в вашем юном возрасте? — продолжал он спрашивать.
— Я не говорил, но… — я задумался. — Фенрих, наверное.
— Фенрих — это что такое?
— «Ди фане» — это знамя, а «прапор», насколько понимаю, это тоже знамя, так что, наверное, прапорщик.
— Пишется через умлаут?
— Да: а-умлаут, ха. Вы тоже знаете немецкий? — поразился я.
— А вы полагаете, что у нас служат исключительно серые валенки? Так думать категорически не стóит, Феликс. Что ж… я правильно понимаю, что вы, очень может быть, не поступили, куда хотели, и тогда положение ваше аховое?
— Правильно, ведь я уже рассказывал, только я не понимаю, зачем…
— От многого понимания многая печаль. Вы свободны, Феликс, но я очень прошу вас быть готовым прийти ко мне ещё раз по первому требованию. Э-т-о вы поняли? Я понятно выразил свою мысль?
- Writer
