Купола

Купола. Глава 5

                                                                                  На лезвии молнии

Пролог

  Давно собиралась сесть за эту работу, написать продолжение к повести "Купола",  но бешеный круговорот жизни, пустых дел и испытаний на прочность, каждый раз сбивали с верной мысли, но всегда была потребность высказаться, докричаться до страны, до людей, рассказать ту правду, которую не так давно… хотя нет, уже давно (как быстро бежит время)… узнала сама. Многое довелось увидеть: и страшные деяния властьимущих, которые в лихие 90-е возглавляли криминальные группировки, а теперь заменив пушки на закон явили собой эдакое племя шакалов, циничных, жестоких, безжалостных… и слабость разрозненных людей, которые из-за страха за себя, за какие-то материальные блага, готовы покорствовать и участвовать в любых преступлениях, заказанных с верхов; и подлость тех, кто, имея возможность навести порядок в стране, по тем или иным причинам не желал и не желает этого делать, ведь получать хороший магарыч от «племени шакалов» это слаще и спокойнее, не так ли?.. Довелось встретиться в жизни и с настоящим Чудом Божьим, которое и сделало моих родных и меня искренне верующими людьми. Искренне верующий – это не фанатик, бьющий поклоны и отчитывающий дни постов,  искренне верующий – это мудрый, сильный духом человек, живущий по правде и справедливости, заповеданной нам Иисусом Христом. И ничего лишнего. Все остальное – придумано людьми, но не Богом.

  В этой книге я хочу рассказать вам историю, построенную на реальных событиях. Изменены лишь имена, фамилии и незначительные мелочи, которые позволяют назвать мою книгу художественным произведением  и… дают некоторую защиту для меня, потому как в нашей «демократичной стране» есть свобода грязи, есть свобода глупости, свобода пошлости тоже есть, но свободы слова сильного и правдивого нет. Малейшая попытка заявить во всеуслышание о действительно серьезных проблемах, тем более, если они связаны с властью и законом, заканчивается очень плачевно. Проверено. Попытки связаться со следственными органами также не заканчиваются ничем хорошим, одна надежда, что где-нибудь все-таки остались порядочные… только я пока не встречала.  В последние годы в моей копилке памяти скопилось слишком много важной информации, и рассказанной самыми близкими мне людьми, и полученной из собственного опыта, а также из наблюдений за ходом историко-политических событий в стране, поэтому держать эту информацию под замком, на мой взгляд - преступление

  Скажу сразу, я – патриот своей страны, Православный человек. Поэтому искренне переживаю за то, что сегодня происходит в России, как ее дерут на части люди, которые не имеют права зваться людьми. Сегодня много говорится на тему правд и борьбы с коррупцией. Но, увы… с коррупцией, как правило, поставлены бороться самые отъявленные коррупционеры! А будет ли зло бороться со злом? Только если, чтобы прикрыть себя, или с теми, кто не поделился… Правды тоже добиться практически невозможно. Справедливость забита, забыта. Веру, мораль хитро и подло уничтожают, и лишь единицы понимают, что к чему. О добре мы забываем с каждым годом все больше, нам внушают закон джунглей, чтобы и нас сделать зверьми… скотом… которым легко управлять, который не взбунтуется ни при каких обстоятельствах. Впрочем… России никогда не везло с властью, ни при царях, ни при вождях, ни при псевдодемократии. Но хочется надеяться, что Страна однажды встанет и гордо поднимет взор, расправит плечи и пойдет вперед, верной дорогой, сотканной из света, чистоты и правды. Когда-нибудь настанет день, что Россия больше не будет брать подачки у Запада и утираться их помоями, Россия будет гордой и независимой Державой. Так должно быть, ведь Россия – богатейшая страна, богатая ресурсами, площадями и, что самое главное, богатая людьми хорошими, достойными, мудрыми, талантливыми. Не хватает только движущей силы, которая смогла бы сгруппировать разрозненные механизмы и создать вечный двигатель. Да, так будет. Однажды. Ведь об этом гласят древние пророчества.

  Думаю, люди, о которых я расскажу далее, узнают себя и… хочется верить, что им будет очень стыдно за то зло, которое они несли невиновным людям так играючи, бездумно, подло. Но начну я с самого начала, с самых истоков, потихоньку продвигаясь к раскрытию серьезных для меня событий. 

                                                                                На лезвии молнии

  Суровая зимушка зима тихо заметала дорожки белоснежным пушистым покрывалом, как бы стараясь скрыть те темные пятна, кляксы зла, лжи и глупости, которые видела повсеместно. В белый убор были бережно укутаны высокие тополя и березки, яблони, рассаженные вдоль дорог, вишни во дворах, и, особенно щедро она одела в снега крыши домов, которые теперь напоминали забавных гномов, в причудливых высоких шапочках. Сказка, да и только.

  Солнце догорало на небосклоне, медленно опускаясь за линию горизонта, разбрасывая мелкую сеть светящихся угольков, лучей и вплетая в белоснежный снежный покров золотые да багряные нити. В этот час, по заметенной дорожке от школы не спеша брели два подростка, лет по четырнадцать-пятнадцать. Алексей – высокий, ладный, задумчивый, в глазах – вселенская печаль, озаряемая время от времени каким-то новым чувством, когда его глаза случайно пересекались с озорным взглядом его спутницы. Ольга – рыжеволосая красавица, с огромными, как дивные озера, колдовскими зелеными глазами. Магнетическое очарование сочеталось в ней с несерьезной веселостью, заразительной жизнерадостностью, на любую, даже самую обыденную тему она могла говорить так ярко, интересно, насыщенно, что окружающие могли слушать с открытым ртом и потом пересказывать друг другу, как нечто невероятное. Сколько раз ее подружки пытались перенять эту манеру, но копировать кого-то – глупость несусветная, ничего путного не выходит никогда, получается лишь некая карикатура, странная, вызывающая улыбку иронии.

  - А как ты Новый год праздновать собираешься? – резко перескочил с темы обсуждения учителей и уроков паренек, и, спросив это, замер в ожидании, он надеялся, что она поймет его тонкий намек, ведь он так хотел пригласить ее в гости, да и родители обожали добрую, улыбчивую Олю… но у нее всегда на все были свои планы.

  - Да не знаю, - с обворожительной улыбкой ответила она, - мы с родителями… точнее с моими приемными родителями планировали поехать к папиному другу в соседний город.

  - Жаль… - заметно скис Алексей.

  - А что так? – удивленно подняла бровь Оля.

  - Да… так ничего, - в который раз Алексей пытался сказать что-то хорошее, важное, но постоянно не хватало духу, слова терялись где-то на подступе и уже почти произнесенные начинали казаться до невыносимого нелепыми. Поэтому во время таких прогулок ребята говорили только о школе, что уже начинало надоедать Оле.

  Ольгу Филатову воспитывали неродные люди. Так вышло, что ее родители разбились в страшной автокатастрофе, и четырехлетняя малышка была отправлена в детдом. Здесь для девочки началась эра страданий и унижений. Воспитательницы и няньки, в большинстве своем, женщины с неудавшейся судьбой, срывали свое зло на бедных, несчастных, беззащитных детях, измываясь над ними по полной. Слабые духом люди всегда стараются вылить свою желчь на тех, кто не ответит по морде. Жаль только, что таких в мире так много… Но только зря они забывают закон Вселенной: жизнь – она бумеранг, и рано или поздно, но все, посылаемое человеком в мир, возвратится в утроенном размере. Всё, и добро, и зло.

  Девочка уже начала заикаться и превратилась в зашуганного  зверька, когда в детдоме появилась эта семейная пара. Юрий Алексеевич и Евгения Семеновна Филатовы давно смирились с мыслью, что своих детей у них не будет никогда, а так хотелось им слышать в доме детский смех, да, чтобы появился смысл в этой жизни, радость нового утра. С каждым днем, с каждым годом звенящая тишина в большой квартире становилась все более невыносимой, и одним летним вечером Юрий Алексеевич взял жену за руку и повел в детдом.

  Занимая видные чиновничьи посты, Филатовы представляли собой в глазах работников детдома некий эталон совершенства, ведь они могли и деньжат подкинуть, и помочь в решении какого-нибудь вопроса, разумеется, личного  характера. Поэтому никаких препонов  в выборе малыша, им не чинили, чего нельзя сказать про других простых людей, которые хотели воспитать мальчишку или девчушку в своей семье, перед такими, обычно ставили тысячи препятствий

  Итак, пообещав помочь всем и каждому, Филатовы стали изучать детишек. Их было немало, все с непростыми судьбами, жаждущие любви и тепла. Но почему-то супругам не приглянулся никто. Так они и пошли прочь в состоянии полной потерянности, как  вдруг из соседнего корпуса выбежало рыжее чудо! Это был маленький ангелочек, с распахнутыми доверчивыми глазенками, маленькая, подвижная, какая-то неземная. Длинные кудри, кое-как вплетенные в две густые косы, довершали этот сказочный образ. Оказалось, что девочку как и обычно заперли в чулане, чтоб не мешалась под ногами, но она каким-то неведомым образом выбралась на свободу и бросилась прямо под ноги к уходящим Филатовым. Тогда у супругов даже не возникло сомнений, что нужно брать именно этого ребенка. В тот же день Олю оформили под фамилией Филатова.

  Но шли годы, девочка росла. Нет, она не стала хуже, напротив, понимая, что приемные родители спасли ее от страшной жизни в детдоме, Оля старалась изо всех сил. Она никогда не перечила, всегда помогала во всем, училась на одни пятерки. Но… то ли сказывались годы работы на начальственных должностях, то ли факт того, что Оля все-таки была не родная, но с течением времени Филатовы все больше отдалялись от Ольги. Более того, Евгения Семеновна видела в ней воплощение всех зол и пороков, пытаясь разглядеть и то, чего не было в помине. Конечно, такое отношение не могло не ранить душу ребенка, поэтому она старалась быть лучше, еще лучше, но претензий от этого меньше не становилось. Как-то раз Ольга услышала разговор, который невольно отпечатался в ее сердце на всю жизнь:

  - Да брось ты кипятиться, Жень, ну, задумалась и разбила тарелку нечаянно, да что нам жалко, что ли этих тарелок? Тем более, она не специально и извинялась раз сто, - добродушно подтрунил Юрий Алексеевич, когда жена опять накинулась на Олю.

  - Ты что слепой что ли? Не видишь, что она все это делает специально, исподтишка, чтобы нам на зло, мне, во всяком случае. А сама глазками моргает, будто бы не при делах. Это лицемерие, я ее вижу насквозь, я проработала в коллективе пятнадцать лет и знаю, кто есть кто, меня не обманешь, - почти срывалась на крик Евгения Семеновна.

  - Какое там лицемерие, не накручивай себя, - отмахнулся Юрий Алексеевич.

  - Вот-вот, вспомнишь мои слова, когда поздно будет, когда она нас с тобой из нашей же квартиры выбросит или отравит. Зря мы все-таки чужого ребенка взяли. Лучше вообще бы одни с тобой жили. Чужой ребенок никогда не станет родным.

  Тогда Ольга проревела недели две. Но и на печальный, заплаканный вид Евгения Семеновна нашла свое определение «крысится, вот дрянь-то». Понять, поговорить по душам – это было не в ее начальственных манерах. И чем дальше, тем было хуже.

  Отдушину Ольга находила в учебе и немногочисленных школьных друзьях, а еще в книгах и рисовании. Рисовать она умела так, что захватывало дух. Казалось, кто-то невидимый и великий водил ее кистью, настолько прекрасными получались образа, выходящие из-под ее руки. Удивительный Божий дар был заложен в ней с детства, и девочка, как могла развивала его самостоятельно.  И когда она рисовала, то забывала обо всем на свете. Даже слезы высыхали, будто кто-то вытирал их платочком, и мысли приобретали ясность, а обиды исчезали, как предутренний туман.

  Большую часть дня Оля оставалась дома за хозяйку. Вернувшись со школы, она быстренько наводила в квартире порядок, готовила семье ужин и садилась за уроки, либо выделяла минутку другую на общение с друзьями. Сейчас был как раз такой момент. Школьный друг, Леша встретил Ольгу, когда та с восхищением любовалась по истине великим живописцем – Природой.

  Поговорим о том, о сем, они не заметили, как подошли к Ольгиному подъезду. Прощаться не хотелось обоим. Леше по какому-то необъяснимому недавно зародившемуся чувству, которое мощным магнитом влекло к этой рыжей девчонке. Ольге – потому что в стенах дома была ужасно тоскливо и грустно, ну еще с Лешкой было в принципе неплохо, он всегда со всем соглашался, был готов броситься защищать от любой опасности, но, конечно, он был жутким занудой, хотя этого бы Оля не сказала ему даже под угрозой расстрела.

  - Мне, к сожалению, пора, еще уроки не делала, а завтра контрольная, - со вздохом заключила Оля.

  - Как жалко, что ты так ненадолго выходишь. А давай завтра на каток сходим, меня как раз ребята приглашали, - опять выпалил на одном дыхании и замер Лешка.

  - Ну, это же тебя приглашали, а не меня, - хитренько улыбнувшись, прошелестела Оля.

  - Меня, значит, и тебя, - смутился Алексей, - мне без тебя там и делать нечего будет.

  - Правда?

  - Правда, - еще тише ответил Лешка.

  - Тогда пойду, до завтра.

  - Буду ждать.

  Оля помахала рукой и побежала к двери подъезда. Но не успела она открыть дверь, как столкнулась нос к носу со своей соседкой по парте, Катьки Злобиной, которая также жила в этом подъезде, только этажом выше. Ольга перехватила полный ярости, ненависти, злобы взгляд, не зря у нее и фамилия такая.

  - Я тебе говорила, не ходи с ним, - как  змея, прошипела Катька.

  - А то что? – поставила руки в боки Ольга и мельком оглянулась назад: Лешка уже был далеко, он давно понял один странный закон, если провожать ее взглядом, то можно простоять так столбом битый час, лучше уж уходить сразу, не терзать душу.

  - Хочешь проверить? – боком пробираясь к выходу, оскалилась Катька.

  - Ну, допустим, - демонстративно перекрывала ей ход Оля.

  - Не пожалей потом, - прорычала Катька, выскальзывая во двор.

  Ольга презрительно фыркнула и, напевая веселый мотивчик, шагнула в темноту подъезда. Как всегда доброе настроение кто-нибудь старается испортить. Ну, что за люди!

  Придя домой Оля быстренько разложила вещи по местам, которые по спешке разбросала, уходя. Затем, налив полное ведро теплой воды, тщательно протерла пол, вымела половики, вытерла пыль. Посмотрев вокруг оценивающим взглядом и, оставшись довольной, Оля поспешила на кухню, нужно было еще супчик какой-нибудь скулинарить и еще что-нибудь на второе. На третье она планировала оладушки, Юрий Алексеевич очень любил оладики в исполнении Оли, и даже Евгения Семеновна не отказывалась от добавки. А тем временем…

  Катька Злобина уже задубела ждать, притаившись тенью за поворотом дома. Казалось, она простояла так истуканом целую вечность, но вдруг оживилась, засуетилась, увидев объект своего ожидания. Сорвавшись с места, Катька посеменила к молчаливой паре, чеканящей километры солдатским шагом. 

  - Здравствуйте, Евгения Семеновна, здравствуйте, Юрий Алексеевич, - промурлыкала она, сделав премилое выражение лица. Сама доброта.

  - Здравствуй, Катенька, - заулыбалась Евгения Семеновна, почему-то эта девчушка очень нравилась ей, и в глубине души, она жалела, что воспитывает верткую, дерзкую Олю, а не Катерину.

  - Доброго вечерочка, Катерина Максимовна, - поднял руку в приветственном жесте Юрий Алексеевич, он как и обычно пребывал в радушном расположении духа, чего нельзя было сказать о его жене, которой выдался непростой трудовой день, нагруженный авралами и увольнениями. – А чего ты так поздно гуляешь? Мама с папой волноваться не будут?

  - Да нет… я уже домой иду, на минутку в магазин выходила, - соврала Катька, - тут такое дело… - она театрально опустила глаза, выдержав паузу.

  - Что случилось, Катенька? – распереживалась Евгения Семеновна. – Дома что-нибудь? Не заболела ли часом, а то бледненькая что-то?

  Катька действительно была белее мела, но не от болезни, а от холода, все-таки проторчала на морозе часа три, а еще от злости, которая была ее постоянным состоянием души, особенно, если дело касалось яркой, смелой Ольги.

  - Да ничего, со мной-то все в порядке… а вот… ваша дочь… - Катька быстро подняла глаза и снова опустилась, будто бы боясь сказать «страшную» правду.

  - А что наша дочь? – тон Евгении Семеновны из мягкого, добродушного стал ледяным.

  - Даже не знаю как и сказать…

  - Ну, уж как есть, Катенька, так и говори. Горькая правда лучше сладкой лжи, - взгляд Евгении Семеновны стал еще более колючим, Юрий Алексеевич насторожился.

  - Да вот… я уже давно от девчонок слышала, но только все не верила, все-таки мы с Олей дружим, за одной партой сидим… а сегодня своими глазами увидела, и аж чуть не упала в сугроб…

  - Да что стряслось, в конце то концов? – не сдержался Юрий Алексеевич.

  Катька выдержала еще одну паузу, но поняв, что терпение родителей Ольги уже на пределе, решила не переигрывать.

  - По машинам с какими-то взрослыми дядечками она ездит. Куда-то возят ее. Может кино смотреть, не знаю, но привозят только к вашему приходу. Своими глазами видела, один армянин, другой, похоже, русский. Да такие неприятные, что жуть… Вот я думала, думала, и решила вам рассказать. Все-таки мы с Олей дружим, но меня она не послушает, я ей кто… а вы, может от беды спасете… - В черных вороньих глазах Катьки блеснул демонический огонек, но она быстро потушила его, еще нужно было играть роль.

  - Ах вон как! – Евгения Семеновна аж задохнулась от возмущения. – Спасибо, Катенька, ты правильно сделала, что рассказала. А теперь ступай, солнышко, а то простудишься, - больше женщина не проронила ни слова, а лишь ускорила шаг и сжала кулаки так, что побелели костяшки пальцев. По ее взгляду, метавшему гром и молнии, было не сложно понять, какие бури гремели в ее сердце. Юрий Алексеевич пребывал в замешательстве, он не мог поверить, чтобы эта кроткая девочка, Оля, была такой. Но и отмахнуться от слов Катерины, которая всегда так приветлива, вежлива и добра, он не мог тоже. Палка в двух концах. До дома они дошли в три раза быстрее, чем обычно.

  Ольга уже допекала последнюю сковородку оладиков и напевала «Мой путь», эта песня ей особенно нравилась, такая легкая, мудрая, солнечная. Вдохнув аромат, гулявший по кухне, Оля представила, как встретит Филатовых. По плану, сначала семейный ужин и попытки Оли вывести приемных родителей на беседу, чтобы как в нормальных семьях, чтобы как с родными. Потом родители включат телевизор, а Оля пойдет зубрить законы Ньюнтона и стихи, которые задала ей выучить к новогоднему концерту классный руководитель. Дверь резко хлопнула, и Оля, глубоко задумавшись, вздрогнула от неожиданности. Она кинулась к сковородке, на которой начал пригорать один из оладиков, и не отрываясь от работы, крикнула:

  - А я вкусный ужин приготовила. Раздевайтесь, мойте руки и садитесь, сейчас допеку и буду вас кормить.

  Но обычного ответа не последовало. В сердце Ольги закралась необъяснимая тревога, бурящая, грызущая, от которой она попыталась мысленно отмахнуться. Она выложила горкой оладушки, накрыла полотенцем кастрюльку с борщом, взяла миску с котлетами и пошла в комнату. Но в коридоре Оля столкнулась с разъяренной Евгенией Семеновной. 

  - Ты, дрянь! – Евгения Семеновна сделала короткую паузу, но лишь затем, чтобы выдать на одном дыхании более яростную тираду:- Мы тебя взяли в свой дом, думали человеком станешь, а ты, потаскуха поганая тут за нашей спиной гадости вытворяешь? Никогда эту тварь не били, а видимо, зря, змею на своей шее пригрели! – обернувшись к перепуганному Юрию Алексеевичу:- вот, Юрий, говорила я тебе, лживая гадина она, лицемерная, подлая, а ты не верил. Я не потерплю такого! Чтоб в меня, в честного человека еще пальцем тыкали из-за этой безумной! Я из нее выбью ее гонор, паршивка проклятая! Еще неизвестно кем ее родители были, пьянь, наверное, вот и разбились, не чего было в угаре за руль садится! Ненавижу!

  - Не говорите так о моих родителях, - тихо ответила Ольга. Она с трудом поспевала мыслью за гневными камнями слов приемной матери, но понимала, что произошло какое-то недоразумение, либо… кто-то в этом очень хорошо постарался. Она не успела объясниться насчет себя, оскорбление в адрес родителей зацепило ее больнее всего, как Евгения Семеновна уже отреагировала на ее ответ, расценив все по-своему.

  - Ты тут вообще кто?! Кусок не пойми чего! Ты еще рот свой поганый открывать смеешь?! Ну, я тебе его быстро сейчас захлопну. Получай, тварь! Получай! – Филатова отвесила Ольге мощную пощечину. От неожиданности Оля выронила миску, и котлеты, над которыми она пыхтела час, разлетелись в стороны, несколько, самых сочных и красивых, закатилось за холодильник. Для Филатовой это был, как сигнал к действию, она начала лупить бедную приемную дочь с таким остервенением, что Оле показалось, еще немного, и она ее убьет. Юрий Алексеевич посчитал правильным спрятаться в комнате, он не хотел вмешиваться в процесс воспитания. Мужчина развернул газету и стал вчитываться в последние новости, а чтобы крики жены и плачь Оли, не рвали нервы, просто закрыл плотнее дверь.

  - Мама, мамочка, за что? Я же ни в чем не виновата! Что я сделала не так? – Ольга была на грани истерики, отчаяния, безумия, но рассвирепевшая Евгения Семеновна даже не хотела слушать, она была уверена в своей правоте и считала, что истязая приемную дочь, поступает более, чем правильно.

  - Проститутка малолетняя! Позорница! Как я тебя сразу не разглядела! Но теперь я поняла, с кем живу под одной крышей. Змеиное отродье!

  - Я ни в чем не виновата! – уже хрипела Оля, скорчившись на полу от бесконечного града ударов, на этот раз уже ногами. Евгения Семеновна походила на одержимую. В ней давно уже копилась эта необъяснимая ярость, но прежде она не давала ей выхода, теперь же, накопленная за долгие годы, она выплеснулась мощной, все сметающей на своем пути лавиной, ее несло по полной, и остановиться женщина уже не могла, реальность застила какая-то красная пелена, как у быка, когда его выводят на корриду.

  Филатова сменила курс ударов и решила загнать свою жертву на кухню, чтобы было удобнее, но когда обе оказались на более просторном клочке площади, Оле удалось увернуться от тысячного удара и, стремглав она понеслась к входной двери, благо та была не заперта. На бегу ей удалось схватить с вешалки свое старенькое, серое пальтишко.

  С выбивающим бешеную дробь сердцем девочка полетела вниз, перепрыгивая через три-четыре ступеньки. Казалось, сердце сейчас разорвется от ужаса, страха, бессилия. Боль физическая и, особенно, духовная отнимала, парализовала, и только невероятным усилием воли, Оля заставляла себя бежать дальше, ведь, если Евгения Семеновна догонит ее сейчас, то вполне возможно, что в приступе бешенства, забьет несчастную до смерти. Жалеть женщина будет потом, сейчас демон ярости требовал кровавой расправы. 

  Мимо пролетел седьмой этаж, шестой, пятый. На четвертом девочка вспомнила, что можно было воспользоваться лифтом, но подойдя к кнопке, увидела, что кто-то уже едет. Только бы не она!

  Набрав в легкие побольше воздуха, Оля сорвалась с места и помчалась быстрее ветра. Она всегда была быстрой и активной, но на такой скорости не бегала еще никогда. Страх подстегивал, не давая останавливаться. Очнулась девочка только, когда уже оказалась далеко от дома, в соседнем дворе, в зоне недосягаемости опасности.

  Облокотившись о качели, на которых еще прошлым летом так любила кататься, Ольга постепенно приходила в себя. Что же могло случиться, за что они так с ней? Конечно, Евгения Семеновна уже давно не скрывала своей отчужденности от Ольги, да и Юрию Алексеевичу она была как-то безразлична, что есть, что нет, все равно. Но чтобы такое! Таких эксцессов еще не было. Домой возвращаться было нельзя.

  Прокрутив в памяти чудовищную сцену скандала, Оля поежилась. На душе стало невероятно тоскливо, словно вся душа вывернулась на изнанку. Так больно и горько Оле еще не было... даже в детдоме.

  Быстро уносились вдаль минуты, которые успокаивали ритм сердца. Но вместе с относительным успокоением, приходил и холод: все-таки девочка выбежала из дому в одних тапочках, без шарфа и шапки, а теперь, простояв полчаса на поднявшемся промозглом ветру, она поняла, что замерзла. Вдобавок к тому, от переживаний дико стучали зубы.

  «Куда же мне идти?» - грустно подумала Ольга, и чтобы немного согреться, да собраться с мыслями, пошла, куда глаза глядят. Замелькали ночные улицы и переулки, оживленные трассы, светофоры. Прохожие безразлично расступались, пропуская совсем еще девочку, вымеряющую пространство города тигриными прыжками, сама того не замечая, Оля опять неслась во весь упор, все-таки быстрая ходьба, полубег отгоняет мрачные мысли лучше, чем прогулочный шаг, да и так намного теплее, а сейчас это было главным условием Олиной «прогулки».

  Неожиданно девочка обнаружила, что пришла к заброшенным дачам. Как-то ноги шли на автомате, пока сознание ее пребывало в воспоминаниях давнего и недавнего прошлого. Обычно здесь Оля бывала только весной и летом, когда зелень чарует буйным цветением, а воздух сплетен из ароматов луговых трав. Сейчас же она не узнала знакомых мест, будто бы злая колдунья перечеркнула все и вся и нарисовала знакомый пейзаж другими, безжизненными красками. Вместо вечнозеленых яблонь и груш сейчас стояли голые черные стволы с кривыми ветками, которые, подобно заколдованным странникам, тянули к ней свои крючковатые руки. Оля оглянулась. Позади осталась трасса, постепенно погружающаяся в сон, машины появлялись на дороге все реже и реже, и через несколько минут настал момент, когда она и вовсе опустела, до утра. Идти назад было не зачем, может быть, впереди, удастся найти хоть какой-то приют?

  Оля посеменила к даче Филатовых, как-никак, а там она знала каждый уголок и еще считала частью своей жизни. Оставляя глубокие следы в рыхлом снегу, утопая в нем почти по пояс, не дойдя до дачи нескольких метров, Оля вдруг поняла, что никаких сил идти дальше уже нет. Бывает так, что пересекаешь километры, терпишь бури и ураганы,  а потом энергия заканчивается резко, что только упасть и умереть.

  Оля встала, как монумент и подняла голову к звездам. Такие высокие, красивые. Ах! Если бы можно было улететь туда, далеко-далеко. Если бы где-то там был кто-то, кто поддержал, понял бы… но Оле с детства внушалось, и в детдоме, и в школе, и Филатовыми, и вообще всюду, в газетах, в книгах, кино, что нет ничего, кроме того, что видишь вокруг на Земле, нет помощи и надежды, да и любви, как таковой тоже нет, это всего лишь самообман. Раньше Оля не задумывалась над этими вопросами, а теперь почему-то стало невыносимо плохо и от этой мысли. Ладно, если на Земле так все плохо. Но если жизнь – только зло и боль,  то зачем тогда вообще жить, ради чего? Чтобы дотянуть до какого-то возраста и умереть, а там пропасть? Тогда зачем к чему-то стремиться, чего-то добиваться, зачем приходить в этот мир? Зачем тогда вообще этот мир? А, если уходит из этой жизни кто-то бесконечно родной, дорогой сердцу, как это можно пережить, если не ждать мгновения, что когда-нибудь удастся встретиться за границей этого мира?! Оля навзничь упала в снег, мысленно прося кого-то, чтобы сейчас ее замело снегом, и она умерла. Ей уже все было все равно.

  Мысли бешеным круговоротом понеслись назад, к истокам детства, вылавливая из памяти давно забывшиеся фрагменты ее жизни. Вот лицо мамы, папы, еще живых, мама улыбается, что-то печет и напевает какую-то красивую народную мелодию, папа чинит табуретку. Семейная идиллия. Оля напряглась, чтобы всмотреться в лица таких родных и теперь, таких далеких людей, таких драгоценных, но от напряжения, картинка воображения стала тускнеть, и чем больше она старалась ухватиться за это изображение, тем призрачней оно становилось. Не прошло и мгновенья, как такой прекрасный образ растаял. Но вместо него явились другие, сменяющие друг друга с нарастающей скоростью. Друзья и подружки, школьные будни, радости и горести. Заключающей стала картина, которая почему-то всегда вызывала у Ольги мрачные чувства.

  Это было, когда ей исполнилось девять лет. Тогда в ее школу пришел мальчик, добрый такой, улыбчивый, веселый. Они дружили. Он вообще со всеми легко находил общий язык, всех защищал, всем помогал. Такие редко появляются на этой грешной, озлобленной Земле, где даже дети уже ведут себя, как маленькие зверята, не то что взрослые. Мальчику этому нравилось в школе, учился он тоже на отлично. Но однажды, во время урока, учительница увидела на шее мальчика маленький алюминиевый крестик. Она резко переменилась в лице и начала кричать дурным ором на бедолагу, заставляя его снять крестик. Тот упирался. Учительница пошла жаловаться директору, и вскоре уже двое орали на несчастного, но тот, опустив голову, стоял на своем, не снимал крестик. В итоге, после часового скандала, мальчишка не выдержал и выпалил на одном дыхании:

  - Это только мое дело, не ваше. И да, я верю в Бога, и не сниму крестик, его дала мне мама.

  Этих слов было достаточно, чтобы на голову мальчишки обрушились своды этой школы. Его начали травить. Учителя ловко манипулировали детской психологией, и уже через неделю над добрым, отзывчивым, прежде таким веселым мальчишкой издевался весь класс. Оля заняла нейтральную позицию, она не понимала, в чем заключалась причина таких перемен, но и особо не хотела вникать, как-то тогда она больше думала за себя, за свои оценки, за свои переживания, но вступиться… тогда она этого не сделала. А другие… они тоже не понимали, что и почему, но их увлекла такая жестокая «игра» и остановиться уже было сложно. Стойкость мальчишки, то достоинство, с которым он отражал удары и насмешки, бесили маленьких зверят еще больше, чем его молчание. А потом он пропал, как в воду канул.

  Только через неделю учительница, та, что и заварила эту кашу, с довольным видом объявила, что мальчика отправили в детдом, потому что его маму посадили… посадили за то, что раздавала соседям и знакомым самописное  Евангелие. Она, якобы, распространяла запрещенную в атеистическом советском союзе запрещенную литературу, которая могла изменить в ненужном властям направлении мировоззрение людей… Властям нужно было, чтобы люди были социумом, скотом, без мыслей, без веры, а значит без того мощного стержня, который делает человечка Человеком, мудрым и сильным. Властям нужно было, чтобы ничто не могло нарушить их покой и благоденствие, но чтобы народ пахал и являл собой слаженный, всегда работающий (и не на себя), никогда не бунтовавший механизм. Механизму мысли не нужны вообще, механизму ничего не нужно. Поэтому изощренная, невероятно лживая, подлая пропаганда велась уже с детсадов, с детских лагерей и школ, и продолжалась до самой смерти гражданина советского союза. В итоге человек получал такую мощнейшую обработку мозгов, которая напрочь исключала какое-либо проявление своей воли. Из общей серой массы выбивались лишь немногие. Этих немногих власти и пытались выследить да уничтожить, дабы не мешали...

  Власти всех времен творили темные дела, но советы пошли еще дальше, они захотели, чтобы ничто не напоминало им об угрызениях совести и о душе… которая уже одной ногой была в аду за свои бесчисленные злодеяния, насилия, убийства, подлости, ложь. А люди, как бездумные попугайчики повторяли то, что несли эти власти с трибун. Увы. Попугаев из тех, кто называет себя человеком немало. И только серьезные бури судьбы, глубокие размышления дают возможность стать Человеком, но к этому времени Землю заполоняют новые попугайчики, повторяющие то, что видят и слышат вокруг, не пытаясь даже пропустить эту информацию через свой ум и свое сердце… *

  Вспомнив этот момент, Оле стало ужасно стыдно. Быть может и ей сейчас так плохо, потому что тогда она не сделала ничего, чтобы помочь своему однокласснику. А какие у него были глаза! Огромные, синие, синие, будто бы море. И добрые, добрые.

  Наревевшись обо всем, о прошлом и настоящем, Оля села в снегу. Что-то ее никак не  заметало, да и ветер улегся, но мороз крепчал и подгонял девочку идти дальше, в поисках крова. Она встала, отряхнулась, еще раз взглянула на тихо мерцающие звезды, которые сейчас стали ниже и ярче, и продолжила свое плавание в глубоком снегу.

  Вот и дача. Озябшими ручками Оля схватилась за прутья калитки. Где-то была тайная щеколда, которую нужно нащупать, чтобы открыть. Покопавшись с минуту, Ольга, наконец, нащупала защелку. Секунда, и дверь с пронзительным скрежетом несмазанных петель отворилась. В этой глухой тишине этот скрежет показался громче раската грома, таким неестественным, дерзким.

  Оля прошмыгнула в открывшийся проем и в три прыжка минула расстояние до входной двери небольшого дачного домика, состоящего из крохотной прихожей и одной комнатки с покошенной старой раскладушкой, служившей летним дачникам местом отдыха.