Пленница.

Глава 5.

Разве есть слова, которыми можно описать это чувство?

Безмерное счастье, которое Джон ощутил, увидев, как Рикон бежит ему навстречу, когда обнял брата, прижал к своей груди, почувствовал его запах.

Безмерную боль, когда слуха — запоздало — коснулся звук стрелы, рассекающей воздух, когда тело Рикона обмякло в его руках, словно тряпичная кукла.

Он попробовал закричать, но крик застрял у него внутри. Призрак завыл рядом с ним.

Все предсмертные возгласы врагов не заглушат эту боль.

Реки крови не будут достаточным отмщением.

Разве он сможет забыть ощущение тяжести безжизненного тела на своих руках?

Тела его брата!

Когда Рикон родился, Джону дали подержать младенца на руках. Он так волновался.

Не урони, Джон! Не урони, Джон! Не урони!

Он открыл рот и глубоко вдохнул ледяной воздух. Так, как будто им можно было захлебнуться.

Он почувствовал, как лёгкие покрываются инеем, как слёзы замерзают у него прямо в глазах.

Они ринулись в бой.

Он не слышал своих мыслей.

Внутри всё будто окоченело.

Его сердце перестало биться.

Джон было подумал, что снова умер, если бы не ослепительно яркий свет вокруг.

Развороченные внутренности на белом снегу.

Джон бился так, как будто смерти не существовало.

Как будто он не мог умереть.

Он сносил головы десятками.

Вспарывал животы в ближнем бою, наблюдая, как дымящиеся от жара кишки вываливаются под ноги.

Пронзая чьё-то горло, окатываемый кровью, льющейся фонтаном, чувствуя её вкус, Джон кое-что вспомнил. Однажды, когда Рикон только родился, он подглядывал за леди Кейтилин, через дверную щель. Чувствуя себя преступником, он наблюдал, как она нежно убаюкивает малыша, слушал, как тихо она поёт колыбельную, будто шепчет.

На поле боя он поднял голову к белому, словно полотно, небу, слыша ласковый голос в своей голове.

«Отец на небе, грозный бог,

Подводит бытию итог.

Он справедлив, хотя и строг,

И любит малых деток.

А Матерь людям жизнь даёт,

Над бедами их слезы льёт,

Всем женщинам она оплот

И любит малых деток.

Ведёт нас Воин за собой,

Когда со злом идёт на бой.

Своей могучею рукой

Хранит он малых деток.

Премудрой Старицы маяк

Нам озаряет жизни мрак,

Её златой лампады зрак

Сияет малым деткам.

Кузнец всегда работе рад,

Чтоб в мире был покой и лад,

Кует его искусный млат

Для вас, для малых деток.

Вот Дева в небесах парит,

Любовь нам и мечту дарит,

Её чертог всегда открыт

Для вас, для малых деток.

Мы славу Семерым поём,

Да сохранят они наш дом.

Усните мирно сладким сном,

Они вас видят, детки».

Каждый раз, пронзая чьё-то сердце, прекращая чью-то жизнь, он слышал голос этой матери, никогда не любившей его.

«Усните мирно сладким сном».

«Усните мирно».

«Усните».

Сон — это младший брат смерти.

Когда его братья спали, они были в объятьях смерти?

Когда он умирал во дворе Чёрного замка, истекая кровью, он засыпал?

Он видел ряд гробов: отец, леди Кейтилин, Робб, Рикон — мирно спали, сложив руки на груди, в крипте Винтерфелла.

Зима сменялась весной, весна летом, а лето осенью.

Опадали листья, земля покрывалась снегом, солнце растапливало снега.

Сотни лет.

Маленькие дети играли в крипте, прикасаясь к точёному профилю леди Кейтилин, навсегда застывшему.

Дети прикладывали голову к груди его лорда-отца, чтобы послушать тишину.

Дети украшали цветами последнее ложе его маленького брата.

«Усните мирно сладким сном».

«Усните мирно».

«Усните».

Но Джон никогда не уснёт.

Следуй за ней.

Смотри ей в спину, ловя каждое слово.

Лги себе, что чувствуешь её аромат.

Лги себе, что не причинишь ей боли.

Лги себе, что сделаешь всё для неё.

Лги.

Что такое храбрость?

Когда ты выкрал её из Королевской гавани — это была храбрость?

Когда ты приставил нож к горлу Неда Старка — эта была храбрость?

Когда ты вызвал на дуэль Брандона Старка, может быть — это была храбрость?

На самом деле, на что ты готов ради неё?

На всё.

И ни на что.

Разве ты сделал для неё хоть что-то?

Хоть что-нибудь?

Любуйся ею.

Даже перед полем битвы она так хороша.

Она так хороша, что захватывает дух!

Ты лжёшь себе, что не виновен в том, что с ней произошло, но на самом деле виноват только ты.

Ты будто сам надругался над ней.

И это чувство…. когда она подпускает тебя к себе, когда смотрит так мягко, почти нежно.

Разве ты заслуживаешь того, чтобы стоять рядом с ней?

Говорить с ней?

Прикасаться к ней?

Это похоже на богохульство.

Ты не был достоин даже умереть от её руки, но попросил её руку.

Но разве она не лжёт?

Ты видишь насквозь каждый её намек, каждую мысль.

Как так может быть, что, даже притворяясь, она остается невинной?

Разве вода, окрашиваясь в багровый, приобретая вкус крови, перестаёт быть водой?

Прячь эти мысли!

Заталкивай в самые дальние уголки сознания.

Этот образ — её белоснежное тело на окровавленном ложе.

Ты знаешь, что на самом деле ты с ней очень жесток.

Но когда она смотрит на тебя, когда ты тонешь в её глазах, чистых, словно горное озеро, что-то внутри переворачивается. Твоё сердце, твёрдое как камень, чёрное, словно уголь, будто омывается в прохладном источнике.

Лги о том, что остался рядом, чтобы её защищать.

Ты остался, чтобы её контролировать.

Ты сжимаешь поводья так сильно, что не будь на руках перчаток, остались бы кровавые следы.

Ты стискиваешь зубы, до скрипа, до боли.

Ты улыбаешься уголком рта, стараясь выглядеть непринуждённо.

Что если вы сейчас проиграете?

Ты отвезешь её Болтонам или Ланнистерам?

Спрячешь в Долине?

Отвези её на Персты, замуруй в башне над обрывом.

Отбей руки в кровь, раздроби ногти в пыль в попытках достать её.

На самом деле самый большой монстр — это ты.

На самом деле ей стоит бояться тебя.

На самом деле ты — причина всех её страданий.

Каждая её слеза о тебе.

Сейчас и во веки веков.

В день казни стояла невероятная стужа. Порывы холодного ветра яростно вздымали знамёна с головой лютоволка, развевающиеся над Винтерфеллом.

Ледяной воздух жадно раздирал кожу прикосновениями. Даже губы, казалось, покрываются корочкой льда.

Он постоянно разминал пальцы в попытках согреть их, рассеянно наблюдая за трепетанием серых знамён, сливающихся с небом.

Мир будто засыпал, медленно замерзая. Люди молчали. Животные не двигались.

Он ненавидел Север, этот суровый замок и тоскливый пейзаж: заснеженную равнину простирающуюся до самого горизонта. Но самое ужасное — адский холод, пробирающий до костей, воздух, раздирающий лёгкие.

По крайней мере, из-за мороза не чувствовался запах палёного мяса.

Ему вспомнилась Санса в ярком свете южного солнца.

«Я не хочу, чтобы вы подвергали себя опасности, лорд Бейлиш».

В тот момент его одновременно умиляла и злила её ложь.

Сердце щемило от осознания того, что она ни во что его не ставит.

Сердце щемило от вида её красоты.

Тогда он поцеловал ей руку и захотел её страданий.

Он молился о том, чтобы она лила по нему слёзы, чтобы заламывала руки, глядя на его удаляющийся корабль.

Сердце щемило от нежности.

Сердце щемило от боли.

На самом деле, привезя её в Винтерфелл, он почувствовал, что что-то не так. Где-то в уголке сознания промелькнуло предчувствие беды, но он заглушил эти мысли. Потому что хотел её наказать?

Теперь она наказывала его.

«Я никогда не смогу вас простить».

«Я никогда не прощу вас».

В глубине души он ликовал, что она испытывает к нему хоть какие-то чувства.

Его взгляд упал на массивную железную клетку — последнее пристанище Рамси Болтона.

Он никогда не наслаждался зрелищем чьей-нибудь смерти. С человеком покончено — и этого было достаточно. Руки должны быть чисты. Ум должен быть трезвым. Его угнетала бессмысленная жестокость.

Тем не менее стоило немалых усилий заполучить живого Рамси Болтона, и теперь следовало правильно распорядиться его смертью.

Скормить собакам? Смотреть, как стая раздирает тело на куски, слушать, как крики боли тонут в собачьем лае — это было бы так просто.

Повесить, заколоть, отрубить голову — всё это представлялось слишком мягким.

Он не просто хотел у***ь Рамси, как стремился Джон Сноу, не просто хотел уничтожить его, стереть в пыль, как желала бы Санса. Он хотел его унизить.

«Я никогда не сделаю ей больно», — заверил его Рамси Болтон, очевидно, представляя струйки крови на бёдрах Сансы.

«Я никогда не сделаю ей больно».

Его передергивало от осознания того, что бастард издевался над ним. Он лгал ему прямо в лицо!

«Я никогда не сделаю ей больно».

Разве можно было бы простить такое?

Да что уж, он никогда и ничего никому не прощал.

Как-то он читал про казнь, применяемую в заливе работорговцев для особо тяжких преступников. В ходе «смерти от тысячи порезов» человека привязывали к столбу в особо людном месте, где каждый мог отрезать от него по маленькому кусочку. Иногда преступнику вводили опиум, чтобы продлить мучения.

Опиума не было, и он очень надеялся, что бастард не замёрзнет слишком быстро, или же что чернь не переусердствует.

Достаточно будет того, что мейстер скажет им, что бастард заколол собственного отца, лорда и хранителя Севера.

Простолюдины так чтят своих лордов.

Достаточно будет сказать, что бастард оскорбил свою жену, леди Старк.

Северяне так любят Старков.

Он велел позвать её, когда всё уже было готово.

Она встала рядом с ним, недоуменно наблюдая, как её мужа волокут к месту экзекуции.

Он внимательно следил за её реакцией, за тем, как она пытается скрыть свой страх.

Ветер трепал волчий мех на её воротнике. Чтобы стать волком, недостаточно надеть его шкуру.

Она подняла голову выше, когда Рамси приковали к позорному столбу.

Он слышал, как безумный Болтоновский бастард смеялся.

Рамси Болтон смеялся им в лицо!

Хриплый, булькающий смех, прорывающийся изо рта, переполненного кровью и осколками выбитых зубов, резал слух.

Он глубоко вздохнул, приводя в порядок сердцебиение.

Взял нож.

Двинулся вперёд.

И его сердце звучало абсолютно ровно, когда он лезвием вывел слово «Бастард» на лбу Рамси.

Крик Болтоновского ублюдка напоминал одновременно звериный рык и вопль экстаза.

Но нет, наслаждаться происходящим будут только они.

Он снова занял своё место рядом с ней. Увидел, как Бриена Тарт морщится при виде того, как толпа разом набросилась, чтобы отрезать по кусочку от своего бывшего лорда.

Ничто так не будоражит сознание бедняков, как падение господина. Прикасаться к тому, рядом с кем нельзя было стоять, вырвать печень у того, кто украшал растерзанными трупами стены своего замка — что может быть выразительнее?

Люди плевали в лицо бастарду, отрывали куски плоти голыми руками и кидали кормившимся тут же собакам.

Через некоторое время смех смолк. Слышалась людская брань, собачий лай и лязганье металла.

Снег вокруг столба пропитался кровью.

Он придвинулся чуть ближе, ловя каждый её вдох. Завороженно слушая прерывистое дыхание, воображая лихорадочный трепет сердца.

Даже вглядываясь в окровавленное тело на столбе, заглядывая в опустошённые глазницы мужа, она как будто бы всё ещё боялась.

Она как будто не верила своим глазам.

Он избегал смотреть на то, что осталось от Рамси Болтона.

Несмотря на холод, внутри разливалось приятное тепло: он любил чувство спокойствия, которое обволакивало его после осознания, что с очередным препятствием покончено.

Свет становился ближе.

Дотронувшись до её плеча, он ощутил, как она вздрогнула. Несколько раз моргнула, словно снимая страшное видение с ресниц.

Прекраснейший из снов.

Он медленно протянул её руку к своим губам, дотронулся до грубой дублёной кожи перчаток.

Он увидел её улыбку, когда осторожно поднял глаза.

Тонкую улыбку, скрывающуюся в уголке рта.

В её взгляде было что-то одновременно дикое и тёплое, словно разгоревшееся пламя в домашнем очаге.

Он улыбнулся ей в ответ, чувствуя, как всё трепещет внутри от осознания того, что она почти его простила.

Снег падал очень тихо. Невесомый, словно пух, он кружился в лёгком танце, мимолётно касаясь обнажённых лиц собравшихся в богороще людей, с трепетом ложился на её свадебное платье.

Она была одета просто, волосы убраны в незамысловатую причёску, из украшений только кольцо. Не стоило оскорблять павших пышными празднествами.

Джон вел её под руку, сжимая пальцы чуть сильнее, чем требовалось.

Она смотрела прямо перед собой, блуждая взглядом по раскидистым ветвям и видневшимся между ними пятнам серо-голубого неба.

Под цвет её глаз.

Лорд Бейлиш резко обернулся, когда они приблизились. Даже он, неизменно элегантный и лукавый, был тише, чем обычно, в это утро. Машинально поправляя брошь на воротнике, он выглядел слегка взволнованным, будто был удивлен, что она пришла.

Как будто у неё был выбор.

Это была самая скромная из трёх её свадеб: она, он, Джон и леди Тарт.

Почти столько же человек находились в комнате в их с Рамси брачную ночь.

Она старалась смотреть сквозь него, пока совершался обряд. Делала вид, что не замечает восторга в его взгляде. Делала вид, что не замечает там что-то ещё.

Покорность?

Он настоял на свадьбе до истечения траура, чтобы уехать.

Она собиралась вытерпеть это утро, день и ночь, как терпела уже много раз.

Она получила свой замок, свой Винтерфелл разорённый и залитый кровью, он тоже получит своё.

Эта мысль заставила её чуть заметно улыбнуться. Мог ли он сделать с ней что-то, чего не делал Рамси? Нет. Могла ли она заставить его страдать так, как не заставляла страдать её мать? О да, она могла. И она заставит.

Когда он подошёл вплотную, чтобы накинуть плащ, она медленно подняла взгляд, посмотрев на него кротко, словно лань. Внутренне ликовала, чувствуя, как на долю секунды он замер.

Ощутив тяжесть плаща на своих плечах, она нахмурилась. Внутри всё скрутило от вдруг нахлынувшего волнения. Внезапно всё стало так реально: его аромат на её теле, его дыхание — непозволительно близко, его имя, навеки связанное с ней.

Теперь она будет жить в тени его знамён.

Она дотронулась до шелковистой подкладки плаща подушечками пальцев.

Странное чувство разрасталось у неё внутри, казалось, нечто цепкое, словно ветви чардрева, оплетало внутренности, сдавливало сердце.

Она глубоко вздохнула, втянув полной грудью его запах исходивший от воротника. Это было что-то невероятно интимное, что-то, что никогда не происходило с ней раньше, что-то не сравнимое ни с томными взглядами, ни с прикосновениями, ни с поцелуями.

Это был он.

Просто он.

Без титулов. Без масок.

Она подумала о том, как на самом деле сильно её тревожили его живая мимика, изящность жестов, властность взгляда. От его губ, складывающихся в самодовольную улыбку, пересыхало во рту. Она не выносила этот трепет и чувство, намного ласковее ненависти, возникающее при взгляде на него.

Больше всего ей хотелось, чтобы этот день поскорее закончился.

Чтобы он уехал далеко-далеко.

Чтобы вороны принесли весть о его смерти.

Только бы не видеть его, не чувствовать рядом, не сходить с ума!

Лучше она умрёт в одиночестве, лучше зачахнет от тоски, лучше так, чем с ним!

Она видела себя в чёрных одеждах, печальную и свободную на стенах замка.

Лучше обезуметь от горя!

Лучше лишиться сердца, чем отдать ему!

Лучше выплакать все слезы по нему, чем видеть его каждый день!

Виски сдавило будто железными тисками. Она смотрела в пространство, ничего перед собой не видя, чувствуя, как мягко снег касается волос, как стремительно он тает, беззвучно исчезая.

Покончив с обрядом, они двинулись обратно к замку. Её заставило встрепенуться то, как он мимолетно провел пальцами по тыльной стороне её ладони. Он поцеловал её в разрывающийся от боли висок, даже не посмотрев. Прижал к себе, заставляя её согреваться от тепла своего тела.

Она закрыла глаза, задержав дыхание. Ощутила, как холодит веки падающий снег.

Ей было одновременно так хорошо и так больно.

Вокруг стояла невероятная тишина.

Казалось, он ждал этого целую вечность — накинуть на неё свой плащ, сидеть рядом во время свадебного пира, войти с ней в комнату с брачным ложем.

Даже Джон Сноу не смог омрачить этот день.

«Если сделаете ей хоть немного больно…» — вкрадчиво произнес бастард, почти приперев его к стенке, как когда-то его злополучный отец. Он угрожал ему, предлагая додумать, как сильно сможет его наказать.

Это вызывало лишь усмешку.

«Моей жене больше никто не посмеет сделать больно, милорд», — ответил он, смерив Джона Сноу насмешливым взглядом.

Затем они поднялись наверх. Интересно, это была спальня Кэт и Неда Старка? Раньше, ему бы понравилась мысль возлечь с их дочерью прямо на супружеском ложе, но теперь… это едва трогало.

Он пронзал взглядом её затылок, следя за тем, как она неспешно входит в спальню. Усмехаясь её изумлению при виде белых роз на столе.

Небольшое чудо среди заснеженного ада.

— Это подарок от Тиреллов, — пояснил он, чувствуя, что сердце замирает при виде того, как её длинные пальцы жестоко сжимают почти хрустальный бутон цветка.

Стоило целого состояния довезти сюда эту дюжину роз.

Она вынула один цветок, чтобы поднести к лицу. Закрыла глаза, вдыхая его аромат. На фоне белоснежных лепестков губы алели пятном крови.

Как во время казни её отца.

Светлые глаза смотрели на него с интересом.

Смотрели сквозь него.

— У меня тоже есть подарок, — произнёс он, радуясь, что ему есть что сказать.

Он достал резную шкатулку, а из неё — ожерелье с пятью сапфирами в каплевидной огранке.

В форме её слез.

Она задумчиво дотронулась до одного из камней, пока он возился с застёжкой.

— У них внутри тоже яд? — спросила она.

— У этих — нет, — ответил он, усмехаясь аналогии. — Но это можно устроить.

Некоторое время она молча смотрелась в зеркало. Ему нравилось видеть себя в отражении рядом с ней. Он улыбнулся. Представляя их совместный портрет, положил руку ей на плечо. Она истолковала этот жест по-другому.

— Мне раздеться? — спросила она, изучая розы.

Ему хотелось этого больше всего на свете.

— Если хотите, — произнёс он как можно более непринуждённо.

Она посмотрела прямо на него.

Он бы не выжил, если бы безразличием можно было уничтожить.

— Дорогая, — примирительно развёл он руками, — я прекрасно понимаю, что после того, что было… после того, что он делал с вами, вы не готовы… к исполнению супружеских обязанностей. Было бы жестоко вас принуждать.

Казалось, её нисколько не тронуло его великодушие.

— Тогда что Вы здесь делаете?

Он улыбнулся её простоте.

— Несмотря ни на что, спать раздельно в брачную ночь — это плохая примета, следует хотя бы отчасти следовать традициям, вы не находите?

Она пожала плечами, не удостоив его ответом. Сев у зеркала, стала распускать причёску.

Он заворожённо наблюдал за ней с другого конца комнаты, думая о том, что никогда не видел ничего более волнующего.

Как иронично: хозяина борделей приводил в трепет вид распущенных девичьих кос.

Она позвала служанку и зашла за ширму, чтобы переодеться в ночную сорочку.

Никто не обращал на него внимания, как будто его и вовсе не было в комнате.

Оказавшись в постели, она вопросительно на него посмотрела.

Он потянулся к броши не в силах отвести от неё взгляда.

Серебряный пересмешник лёг на тумбочку рядом с кроватью.

Он освободился от одежды, стараясь не показывать, что ощущает себя неловко.

Он чувствовал себя идиотом.

Она отвела взгляд только в самый последний момент, потушила свечи, едва только его голова коснулась подушки.

Так странно было находиться настолько близко к ней, слушать её дыхание, чувствовать тепло, исходившее от кожи.

Не сметь прикоснуться.

Он испытывал какое-то извращенное удовольствие, сдерживая себя.

Так просто было всё разрушить, сломать эту тонкую девушку, лежащую рядом, нарушить их хрупкий мир.

Но что потом?

Его наслаждение будет в сотни раз сильнее, когда она сама придёт к нему, когда будет любить его больше, чем кого-либо.

Она будет любить его!

Он знал, что рано или поздно этот день настанет.

Она была его судьбой.

Она была его наградой.

Она была его.

Он встал, лишь только комнату озарили скудные лучи северного рассвета.

Не удержался от того, чтобы убрать огненную прядь с мирно спящего лица, поцеловать её в кроткие сомкнутые губы.

Такие соблазнительно горячие.

У двери он обернулся, чтобы в последний раз посмотреть на неё, запечатлеть в памяти очертания юного тела в лучах восходящего солнца.

Он встретился с ней взглядом.

Она смотрела ясно, словно и вовсе не спала.

Она боялась, что он что-то сделает с ней ночью?

Перед тем, как захлопнуть дверь, он уловил в её взгляде нечто неожиданное.

Стоя в коридоре, ещё некоторое время пытался унять желание.

Взять её!

Обладать ею!

Стереть это выражение с её лица!

Разочарование.