Империя Хама

Глава 6

[Вторник, двадцать первое августа]

Учебный год в Свободном Союзе начинается первого августа, но я позволил себе в начале августа роскошь повалять дурака. Я даже хотел съездить в путешествие, но не было денег! Место инструктора мне ещё пришлось поискать: мои коллеги в наше время держатся за свою работу, непыльную и доходную, обе выгоды разом. А работодатели, как это было во все времена, не очень охотно берут вчерашних выпускников университета…

Моя история начинается со вторника. В понедельник, 20 августа 2110 года, я прошёл процедуру оформления на работу в московской школе № 2378. «Подписал необходимые бумаги», как сказали бы раньше, но сейчас никто никаких бумаг не подписывает. Я дал сканировать свою личную метку, чтобы директор на экране считывающего устройства мог увидеть данные о моей квалификации, просмотрел фильм по технике безопасности, получил инструктаж от директора, изучил условия договора и в присутствии работника банка, который обслуживает счета сотрудников школы, подтвердил, что с условиями согласен.

Надеюсь, мой читатель понимает, что «деньги» работника ни в каком банке не хранятся, «счёт» существует только в виде цифр на личной странице работника в Едином реестре граждан и организаций. При каждой покупке продавец сканирует личный номер покупателя с метки на его правом запястье, кассовый сканер отсылает в банк сигнал, и аппаратура автоматически уменьшает количество денег на счёте покупателя на нужную сумму, увеличивая это количество на счёте магазина продавца. Да, в этом есть свои трудности: если вы вдруг захотите продать что-то, что нечаянно сделали своими руками, вам нужно будет вместе с покупателем идти в банк. (Но мне сложно назвать вещи, которые в Свободном Союзе делаются «своими руками».) То же придётся делать, если вы решите подарить деньги (но это, знаете, ещё бóльшая редкость). В любом случае вас не минует налог с продажи или налог на дарение. Зато такой финансовый уклад радикально решает проблему нищенства. Но с организованной благотворительностью всё в порядке: благотворительные организации тоже имеют кассовые сканеры личных меток.

Во вторник, двадцать первого августа, я приступил к работе.

Мой первый урок я дал для седьмого, последнего уровня изучения истории. Учитывая то, что редкий школьник начинает изучать историю раньше одиннадцати лет, возраст учеников на этом уровне примерно соответствует возрасту архаичного одиннадцатого класса, хотя, безусловно, в компанию «уровня-семь» может затесаться и юный тринадцатилетний гений, и двадцатилетний верзила, который по большинству предметов уже закончил обучение, а вот с историей ещё никак не может развязаться. Наверное, не стоит пояснять, что современные школьники свободно выбирают не только педагогов, но и темп обучения по каждому предмету.

От традиционной строгости школьной мебели к 2110 году уже давно не осталось и следа: школьники сидели каждый за индивидуальным столом, хаотично расставив столы по аудитории, сияющей свежим пластиком. Семь или восемь наиболее прилежных учеников образовывали полукруг вокруг пульта инструктора. (Говорю «пульта», так как с этого пульта можно было управлять огромным учебным стереовизором, то есть «стереоскопическим телевизором» с эффектом трехмерного изображения. Этот же стереовизор выполнял роль электронной доски.) Остальные школьники садились кто во что горазд. Некоторые просто спали на своих местах в самых разнообразных позах, которые мои читатели посчитали бы неприличными, другие во время урока смотрели фильмы на своей табуле. Под табулой, напоминаю, имеется в виду самое соединение стереофона, фотокамеры, музыкального проигрывателя, телевизора, радио и персонального компьютера, с возможностью произвольно регулировать её размер, от величины человеческой ладони до величины листа бумаги, которое уже в первой половине прошлого века вытеснило с рынка все прочие устройства. (На заре их появления первые, несовершенные эти устройства, кажется, называли планшетами, но сейчас существует стремление облагораживать звучание многих слов латинскими корнями.) Третьи школьники во время лекции без всякого стеснения вставали и выходили в коридор, без предупреждения возвращались, снова выходили... В университете нам тщательно разъясняли, что в задачу инструктора  о т н ю д ь   не входит достижение абсолютного внимания аудитории. Свобода, дескать, важнее дисциплины! За внимание аудитории мы обязаны были  б о р о т ь с я,  ведь от количества учащихся, которые посещали наши занятия, зависел размер нашего оклада. Итак, бороться — но с полным сознанием того, что идеал, в виде присутствия на занятии всего потока, в принципе недостижим.

Кто-то спросит: разве из обязанности сдавать экзамены по обязательным предметам не вытекает необходимость посещать занятия? Что касается экзаменов, то каждый, кто хочет перейти на новый уровень обучения предмету, должен сдать тесты, достаточно сложные (помню, что сам с трудом решал эти тесты). Но посещать ли тот или иной предмет вообще, как часто его посещать и у какого инструктора — это, повторяю, определяет сам ученик. «Историков» в нашей школе было около десятка, я вынужден был конкурировать с ними всеми.

Говорят, некоторые женщины-инструкторы завоёвывают внимание аудитории самыми откровенными способами: они появляются в классе в таких нарядах и двигаются так, будто являются дивами, а не педагогами. Администрация школы на эти способы привлечь учеников смотрит косо, главным образом потому, что эти попытки отнимают законный хлеб у инструкторов полового просвещения, уроки которого, как знает каждый, были введены в школах Свободного Союза повсеместно ещё в 2090 году, через два года после моего рождения (минимальный возраст допуска на эти занятия составил 10 лет). Смотрит косо, но, во всяком случае, не запрещает, так как Святейший строго осудил какое бы то ни было запрещение проявления великого и объединяющего человечество чувства Любви. Я замечаю, что слишком часто комментирую то, что видел и слышал, вот и сейчас с моего пера готово было сорваться проклятье, а ведь для историка это плохо, историк, летописец должен быть бесстрастен. Постараюсь поэтому впредь воздерживаться от комментариев.

Я ожидал, что преподавать будет сложно, но это оказалось совсем просто. Вспоминая конспект урока, я с лёгкостью воспроизводил ясные и короткие фразы вроде «Наши далёкие предки были жестоки и глупы», а ученики, из самых старательных, тут же скоренько заносили это в свои табулы языком пиктограмм.

Порой я отвлекался, начинал говорить с увлечением, но тут же спохватывался: время! Конспект! Наконец, «золотое правило педагога»: не давать объективным знаниям своей пристрастной оценки!

Прерывая себя через каждые три-пять минут, я на экране стереовизора показывал фрагменты учебных фильмов, где древние русичи, одетые в плохо выделанные шкуры диких зверей, с жадностью разрывают и пожирают мясо убитой на охоте дичи, а сочный жир стекает по их усам. Другой фрагмент демонстрировал гордого, умного, сурового, но справедливого варяга, викинга, этакого джентльмена древности, который, будучи призван на княжение, «царствовать и всем володети», наводит порядок в дикой и бестолковой стране.

Я выяснил, что мои ученики (точнее, ученицы: почти все ученики были на уроке коллеги-женщины) не понимают выражения «царствовать и всем володети», произнесённого по-русски. Более того! Худо-бедно говорить по-русски умели только две девушки из восьми. Что ж, это так понятно: ведь в наше время владение архаичными национальными языками в Свободном Союзе не является ни необходимостью, ни достоинством.

Опять-таки, я говорю «девушки» в силу устойчивых норм языка, но, разумеется, передо мной сидели маленькие шестнадцатилетние женщины. Двое смотрели на меня влажными, маслянистыми глазами и, как только урок закончился, наградили первыми аплодисментами. Остальные присоединились к ним.

— Ты очень талантлив, Несс, — заявила мне ученица, сидевшая ближе всех к пульту инструктора. Звали её Тина, говорила она, в отличие от своих подруг, с чистым американским акцентом, и была, кстати, мулаткой. Выразительная мулатка с роскошными чёрными волосами, в беспорядке рассыпавшимися по плечам, вздёрнутым носом, чуть похожим на пятачок, слегка припухлыми губами. — Ты произвёл на нас впечатление. Это твой первый урок?

Я, смутившись, признался: да, первый. И одновременно он в этот день был последним, ведь согласно гуманному правилу, установленному самим Понтификом, начинающий инструктор не должен проводить больше одного урока в первый день своей работы, чтобы избежать излишних потрясений.

— И очень молод, — продолжала Тина. — Сколько тебе лет? Господи Иисусе, неужели двадцать два?! Ты выглядишь гораздо моложе. Тебе обязательно, обязательно нужно познакомиться со своей аудиторией, Несс…

— Но ведь мы уже знакомы, — возразил я. — Я знаю ваши имена.

— Нет,  г л у б ж е  познакомиться, — и Тина выразительно повела плечами. Плечи у неё были открыты, а то немногое, что было закрыто, носило расцветку зебры: белое с чёрными горизонтальными полосами. Тогда очень модными были и африканские, и звериные мотивы в одежде.

Раздались сдержанные смешки. Я, кажется, покраснел.

— Девочки, поглядите, да он краснеет, как младенец! — с восторгом воскликнула Тина. — Как трогательно! Ну, что же? Что ты молчишь?

— Неужели прямо здесь? — промямлил я.

— Нет, конечно, — рассудительно отозвалась Тина. — Это не вполне прилично. И потом, скоро ведь начнётся другой урок. Мы можем пойти ко мне домой.

— А разве у тебя больше нет уроков? — жалко удивился я. Тина только рукой махнула, будто говоря: «Какая ерунда!»

— Мы что, не в свободной стране живём? — иронично спросила она.