Поезд Миргород — Спасов

Глава X

X

Есть, однако, хотелось. Я встал с места и пошёл по вагону, спрашивая у попутчиков, далеко ли вагон-ресторан.

На меня смотрели как на полного идиота: ни о каком вагоне-ресторане в этом поезде никогда не слышали.

— Вон, купи у бабки пирожок, — посоветовали мне. — И весь тебе ресторан.

Да что за беда такая: принято, что ли, в этом вагоне тыкать незнакомым людям?!

У бабки, сидевшей у заднего выхода, в глубинах объёмной чёрной сумки действительно были и пирожки, и всякая другая снедь, даже аккуратно обёрнутые в фольгу куски жареной курицы, и цены некусачие. От курицы я отказался (всё равно холодная), а пирожок взял. Съел его в тамбуре.

Подумал: что меня держит именно в этом вагоне? Я ведь помню дверь с табличкой «МАРИЯ СВЕТЛОВА» из моего сна, я эту дверь наверняка узнаю. Ну, сколько в этом поезде может быть вагонов? Пятнадцать? Двадцать? В пассажирских поездах редко и бывает больше. (Зачем тогда сцепка из трёх локомотивов, как для тяжёлого товарняка? — тут же заскреблась тревожная мысль.) Я обойду все вагоны и, может быть, найду девушку!

Решительно я толкнул дверь в межвагонное пространство.

* * *

Следующий вагон оказался очень похожим на первый, вплоть до портрета Главного проводника и вышивки крестом с девушкой, похожей на Машу. (Почему её здесь все знают? Кем она работает, если не проводником? Начальницей почтового отделения? Хозяйкой медицинского кабинета? А есть ли в поездах медицинский кабинет?) Я пошёл дальше.

* * *

В третьем вагоне, в остальном таком же, как и первые два, проводник ко мне не вышел, а на купе проводника оказалась надпись:

Комната отдыха Марiи Ивановны Свѣтловой

С бьющимся сердцем я отодвинул эту дверь, даже не сообразив постучать.

Маши тут не было. В самом заурядном проводницком купе в ряд сидели четыре женщины. Были они в форме, какую иногда носят сотрудницы вагона-ресторана, с одной разницей: форма была чёрной. Женщины сидели, положив руки на колени, сжав губы, глядя перед собой.

Сидевшая у окна (она единственная была в форме проводницы) глянула на меня мельком и утратила ко мне интерес.

— Здесь… я могу найти Марию Ивановну? — глупо спросил я.

— Конечно, можете. Мы её тоже ждём.

— А когда она придёт?

— С минуты на минуту.

— Правда?! Можно мне подождать вместе с вами?

Проводница безмолвно кивнула. Мне указали на место на полу.

Я прождал час. За этот час произошло только одно: проводница безмолвно выдала другой сотруднице тряпку, таз и отдала краткую команду:

— Второй вагон. Окна.

Женщина ушла, на её место пришла и села другая. Видимо, тут ехала бригада поездных уборщиц.

— Вы… давно ждёте? — поинтересовался я, наконец.

— Сколько едем, всё ждём, — меланхолично заметила старшая.

— А… давно едете?

— Сколько работаем, всё едем.

— А… давно работаете?

— Сколько живём, всё работаем.

— Так она ещё здесь не была ни разу! — догадался я.

— Да. А будет с минуты на минуту. Так сказали. Много говоришь.

Я вздохнул и вежливо попрощался.

* * *

Я прошёл ещё пару вагонов, всё одинаковых.

Впрочем, нет: с каждым последующим вагоны становились всё бедней, а народу в них всё меньше. В четвёртом или пятом по счёту вместо мягкий сидений вообще были жёсткие лавки, как в электричке, да и лавок недоставало: полвагона оказалось пустым, хоть ставь автомобиль на этом месте. Я глазам своим не поверил, когда увидел здесь козу. Настоящую, живую козу. И больше того, старуха деревенского вида доила эту самую козу, а коза примемекивала. Мертвецки пьяный мужик валялся на лавке. Женщина кормила грудью ребёнка. Другое дитё, постарше, в одной длинной рубахе бегало по проходу, волоча за собой игрушечную тележку на колёсиках. Больше пассажиров в этом вагоне не было.

Я подошёл к старухе.

— Бабушка, что же у тебя коза-то кушает? — спросил я с жалостью, скорей к козе, чем к бабке.

— Ась? А, милок, тута окошко растворю, ветки-то как начнут хлестать, а мы их и режием.

— А… зимой как же?

Дурацкий это я вопрос сморозил: неужели старуха с козой будет тут кататься до зимы? Но та ничуть не удивилась.

— А зимой вона, Митрича попрошу, на мясо пу́стить.

— А… в туалет она у тебя куда ходит?

— А? Тута же и ходит.

Я брезгливо сморщился, увидев на полу поезда козьи шарики.

— Что ж ты, бабушка, за ней не убираешь?

— Не моё дело, не моё, ты чаво! — замахала она руками. — На то власти назначены!

— И как, интересно, ты её доишь, если без козла?

— И-и-и! — бабка затряслась в мелком смехе. — Козлов-то тут хвата-т!

За моей спиной кашлянули. Я обернулся: проводник. Был он молодым, худым, со впалыми щеками, невысоким и очень каким-то затрапезным. Да, в той же чёрной с золотым шитьём форме, но такой потёртой, мешковатой, что казалось, будто двадцать лет некто носил эту форму, а затем скинул проводнику с чужого плеча. Эмблема РЖД на рукаве (колесо с крыльями) обтрепалась так, что от крыльев осталось одно колесо.

— Иннокентий, — представился проводник.

— Володя, — пробормотал я.

— Владимир?..

— Евгеньевич.

— Пойдёмте в проводницкую, — предложил Иннокентий.

Я слегка оробело проследовал за ним в купе проводника.

* * *

В купе проводника Иннокентий без слов налил нам по стопке водки, отрезал большой ломоть чёрного хлеба и крупно присыпал его солью. Больше закусывать было нечем. Водка приятно разлилась по организму.

— Уныло тут у вас, однако, — пробормотал я.

— Да, — подтвердил проводник. — Такое чувство, что нас все забыли. И машинист, и Марья Ивановна.

— Простите, пожалуйста, моё невежество: кем работает Марья Ивановна?

— Марья Ивановна не работает, — вздохнул Иннокентий. — Вот в этом-то вся и проблема.

— В смысле, сегодня не работает или вообще не работает?

— А мне почём знать?

— Кому же знать, как не Вам, если Вы проводник?

— Это Вы хорошо сказали, но я не знаю. Проводник — название, скорее. Одели парнишку в форму, сказали — дуй в вагон номер 13…

— У этого вагона есть номер? Простите, что перебиваю.

— Пожалуйста. Нет у них номеров, я образно выражаюсь. Вы же сами знаете, что тут все вагоны именные. Сказали: дуй в вагон номер 13, потруждайся проводником этих несчастных. А будто нас инструктировали как следует? Так: собрали один раз, пробубнили что-то, я даже и не помню, кто бубнил… Может, и нет никакой Марьи Ивановны, почём мне знать, а?

— Как это нет, если я её во сне видел? — пролепетал я.

— Хороший аргумент, а? — усмехнулся проводник. — Вы взрослый человек, культурный, подумайте сами, о чём говорите!

— Но вот портреты же её висят в каждом вагоне…

— Во сне у неё какие глаза были? — задал вопрос Иннокентий.

— Зелёные…

— А на портретах голубые. Понимаете? Так что, может, это и не она вовсе.

— А кто же?

— А мне почём знать?

— А зачем же тогда вообще висят портреты?

— Чтобы у человека была мечта. Вот Вы зачем сели в поезд?

— Я еду в Спасов…

— Тут все едут в Спасов. Вы к кому едете в Спасов?

— К Машеньке… то есть к Марье Ивановне.

— И я о том же, потому что, кроме неё, что, спрашивается, есть в этом Спасове? Кому он и на кой вообще сдался? А люди ведь едут, едут толпами! Вы видали, чтобы пассажирский поезд тянули три локомотива?!

— Я понимаю, зачем едут мужики, — пробормотал я, — а женщины зачем?

— А для женщин есть Главный Проводник. Хе-хе. Цинично я, да? Роняю звание, да? Поди тут не урони, когда мне порой Поминального Пряника купить не на что. Одно название — проводник. В этот вагон ведь никто не садится! Мне как жить? Фонарики продавать за пятьсот рублей? А откуда деньги у здешнего народа? Мне если я так начну делать, знаете эти фонарики засунут в какое место?

— А как же их без фонариков не ссаживает транспортная полиция? — осторожно спросил я, пытаясь наощупь обнаружить закономерности здешней жизни. Иннокентий махнул рукой:

— Суеверие. Чем народ богаче, тем больше времени и досуга, чтобы придумывать всякие суеверия. Из нашего вагона вообще редко ссаживают. Ну, бывает, конечно, но на полустанках. Чтобы на прогоне высадили, не помню такого. Ещё, поглядите, и доедет кто-нибудь из моих. Там, ближе к локомотиву, люди почему-то думают, что у б-о-л-ь-ш-и-н-с-т-в-а есть шансы доехать. Какие идиоты, подумайте! У человека написан срок в билете — два дня, а он думает доехать!

— А что, — спросил я, чувствуя, как пересыхает в горле, — за два дня не доедешь?

— Нет.

— А за двадцать?

— Сомневаюсь.

— А сколько вообще дней поезд идёт до Спасова?

— Понятия не имею. С того дня, как я здесь работаю, он всё туда идёт и идёт.

— А… сколько Вы уже работаете?

Проводник приблизил ко мне измождённое лицо.

— Два года. Ну что Вы как позеленели весь? Я Вам правду говорю!

— Что же, у меня никаких шансов найти Марью Ивановну хотя бы в поезде? — вырвалось у меня несчастное.

Иннокентий пожал плечами.

— Идите. Ищите. Имейте в виду, что наш вагон пограничный. Дальше начинается Колотяка.

— Что-что начинается?

— Колотяка. Вы сейчас в «Переславии»…

— Что такое «Переславия»?

— Фирма, которая обслуживает наши вагоны. Следующие обслуживает другая фирма.

— Под названием «Колотяка»? Ничего себе название для фирмы…

— Нет, у неё какое-то красивое название, по фамилии директора, Каллитаки, кажется. Итальянец или грек. Никогда меня это не интересовало. И никого здесь не интересует. В общем, Колотяка — и всё тут.

— А мой билет в Колотяке будет действовать? У меня в билете «Переславия»…

— Вы же едете до Спасова, верно? — рассудительно отозвался проводник. — А в Колотяке разве едут до другого города? Так что будет как миленький. Покривятся, конечно, но высадить не имеют права. Ступайте. Да! Хотите, я Вам фонарик подарю?

— Спасибо, — пробормотал я. — У меня уже есть один…