Пути и маски

Глава первая

ГЛАВА I

Той же зимой. Королевство Кезорре, Вианта – Ариссима

Ринцо, эр Алья[1], вышел из Дворца Правителей и с наслаждением вдохнул вечерний воздух. Воздух был, как всегда, прогрет солнцем (в этом году слишком жарким даже по меркам Кезорре), а ещё – пах свежестью из-за большого фонтана на дворцовой площади и отдавал чем-то неповторимо виантским: горьковато-пряный привкус на языке, как от лимона с корицей. Ринцо любил этот воздух.

Он прошёл вперёд, покидая длинную тень от ажурного белого здания за спиной. Дворец Правителей – построенный правильным кругом, окаймляющим вечно цветущий сад, – был гордостью Вианты. Поэты и менестрели сравнивали его то с облаком, то с морской пеной, чем заставляли скептиков посмеиваться. Сам Ринцо привык к красоте Дворца – как-никак, приходилось проводить в нём почти каждый день, – но не разучился воздавать ему должное.

Не торопясь, эр Алья брёл по красно-белым плиткам площади, а небо над ним начинало желтеть, готовясь к закату. Ему нравились эти краткие промежутки между днём и сумерками – время, когда освобождаешься от дневных забот. Тем более, день сегодня выдался тяжёлый… Ринцо досадливо поморщился, вспомнив бесконечные споры в Совете Правителей. Уже невесть какое по счёту заседание проходит под знаком «альсунгской войны». На днях Ти’арг окончательно пал, а союза с Кезорре давно и безуспешно добиваются как король Абиальд, так и королева Хелтингра. Кому из них выразить предпочтение и вообще ввязываться ли в эту войну – над этими вопросами Правители бьются не первый месяц.

Ринцо вздохнул, вспомнив бесконечные препирательства и переливания из пустого в порожнее, которых терпеть не мог. Сегодня даже Верховным не удалось удержать на лицах холодно-отстранённые маски: стареющий, надменный чар Энчио – и тот от злости сломал несколько перьев.

Ринцо занимал в Совете весьма скромное место: представлял Ариссиму, маленькое предместье Вианты, откуда был родом. Уже много веков назад, во времена совсем незапамятные, Правители даровали Ариссиме права одной из провинций королевства – несмотря на то, что на деле это был крошечный, уютный клочок земли в излучине Красной Реки, славившийся разве что превосходным виноградом да певчими птицами. Ринцо никогда не стремился к власти и, когда семь лет назад люди Ариссимы избрали его в Совет, был искренне удивлён. Всё, чего он хотел, – покоя и свободы, но и отказаться от подобной чести не мог. Так что с того дня жизнь скромного, одинокого эра-книгочея бесповоротно изменилась.

Ринцо знал, что своей независимой тихостью всё ещё раздражает многих из Правителей и вообще из влиятельных кругов столицы. Он сознательно избегал интриг, сторонился любых группировок, не водил дел с Великими Домами[2]. Подкупы и неразумная роскошь претили ему, как и неоправданно жестокие законы. На заседаниях он коротко и осторожно высказывал своё мнение, а всё остальное время молчал, пытаясь разобраться в сути дела. Ринцо вообще больше нравилось слушать, чем говорить.

Однако менять он ничего не собирался. Вот и сегодня эру Алье удалось избежать участия в скандале – и он испытывал по этому поводу скорее гордость, чем стыд. Пусть, если угодно, считают его бесхребетным – может, это и вправду так. Но, как бы они ни кричали и ни ломали головы, факт остаётся фактом: единственный разумный выход для Кезорре – баланс между нейтралитетом и поддержкой Дорелии издали. Что толку без конца говорить об этом, когда давно пора заняться делом…

«Ничего, – привычно утешил себя Ринцо. – Ещё всего лишь два года».

Два года срока на почётном месте – и он вернётся в домашний покой, к книгам, винограднику и своей Лауре. От этой мысли у эра Альи теплело на сердце.

Проходя мимо фонтана, Ринцо невольно улыбнулся: всё как всегда – резвящиеся у воды дети, важные прыщавые гимназисты, влюблённые парочки… Старушка в канареечно-жёлтом платье задумчиво созерцала переплетения струй и крошила в фонтан булку, подкармливая рыбок. Вглядевшись в неё, Ринцо узнал мать одного из молодых Правителей – и улыбка его стала шире.

Площадь выглядела на редкость безмятежно в этот час – и, пока Ринцо шёл к стоянке «лепестков»[3] возле здания суда, мрачные мысли постепенно покидали его. И вправду: ужасы войны пока далеко от прекрасной Вианты, на севере; если есть на свете справедливость, они и не коснутся её. По крайней мере, эр Алья сделает для этого всё возможное.

– Не подадите ли на ужин, добрый господин? – весело окликнул его молодой музыкант, приютившийся на ступенях храма богини Велго. Видимо, он тоже наслаждался вечером, жмурясь от солнца и подтянув под себя босые ноги. – Могу спеть Вам о миншийской принцессе, чёрные глаза которой укротили дикого вепря! Совсем новая песня, Вам понравится.

Музыкант подмигнул и пробежался по струнам лиры длинными пальцами. Ринцо засмеялся и полез за кошельком.

– Спасибо, великий[4], – сказал он, бросив ему горсть серебра, – но обойдусь без миншийских принцесс.

– Почему? – хмыкнул музыкант, деловито пробуя монетку на зуб. – Добрый господин так благочестив? Могу тогда о Мудрой Богине Велго или о подвигах Туриаля, Серебряного Меча…

– Не в этом дело, – в тон ему отозвался Ринцо, взглянув на большие часы над входом в храм[5]. – Просто я спешу к красавице, что лучше любой принцессы.

***

Вскоре «лепесток» уже нёс Ринцо прочь от города по широкой мощёной дороге. Возница попался разговорчивый; он сидел на облучке и, не смущаясь присутствием знатного господина, беспрестанно трещал. Приметы непогоды, армия Альсунга, дурацкие сплетни о любовных связях королевы Хелт причудливо смешивались в его речах, и в конце концов Ринцо перестал к ним прислушиваться. Он трясся на узкой скамеечке и, откинувшись спиной на обитую тонкой тканью изнанку «лепестка», смотрел по сторонам.

Окрестности Ариссимы, как никогда безмятежные, вогнали его в подобие миролюбивой дремоты. Возница свернул с мощёной дороги на просёлочную, нырявшую в ложбину меж двух зелёных холмов. Потом потянулась равнина – маленькие фермы, серые стволы узловатых олив и виноградники, виноградники, виноградники без конца… До самых Новых гор, синеющих вдали на горизонте, тянулись шпалеры, оплетённые цепкими побегами. Ринцо приятно было думать о том, как в этой зелени кисти ягод наливаются своей густой и тёмной жизнью.

Как же всё-таки хорошо, что в Кезорре вечное лето. Иногда, в сердцах, Ринцо проклинал жару, но потом вспоминал об альсунгском климате – и передумывал. Интересно, как они там не сходят с ума в своих льдах?..

А может, и сходят. Как показывают последние события.

Ринцо нахмурился. Не годится думать о делах в такой чудный вечер. И отчего так медлит этот возница – Лаура уже, наверное, заждалась…

Как раз в этот момент «лепесток» чуть не сбил мальчика-пастушка, который перегонял через дорогу стадо овец. Ринцо швырнуло вперёд, и он едва не полетел со скамеечки; собрался было отчитать возницу, но потом махнул рукой. Так и быть: слишком славное сегодня настроение… Даже петь хочется, точно в юности. Когда-то у Ринцо даже был неплохой голос – по крайней мере, так утверждает Лаура. А у его красавицы-жены просто нюх на такие вещи.

Вот и двухэтажный дом из желтоватого песчаника, и маленький палисадник с кустами роз… Заплатив вознице, Ринцо распахнул калитку и взглядом рачительного хозяина пробежался по своему гнезду. Что ж, всё как надо, но дорожку надо бы подмести – не забыть сказать Челле… Да и вон ту клумбу не мешает уже полить. Должно быть, Лаура опять увлеклась работой и забыла. Лёгкий укор в мыслях Ринцо сразу сменился приступом нежности: бесхозяйственность жены год от года казалась ему всё более трогательной. Лаура не была бы собой, если бы сутками думала о клумбах и оладьях вместо своих картин.

Окно кухни на первом этаже было распахнуто; оттуда доносились аппетитные запахи и воркование старой Челлы – их единственной служанки и кухарки одновременно. Старушка помнила Ринцо ещё ползающим, крикливым карапузом, и он по-прежнему считал, что тихая болтовня с самой собой да пение – её единственные недостатки. В общем-то Ринцо мог позволить себе держать много слуг (особенно после того, как стал Правителем), но не видел в этом смысла. К чему обременять и себя, и других лишними заботами?

Ринцо легко взбежал по ступеням крыльца и уже готовился толкнуть дверь с обычным приветствием («Я здесь, сердце моё!» – Лаура, кажется, всегда считала, что без этих его слов вечер не задался), когда на глаза ему попалось кое-что, не вписывающееся в гармонию мгновения. У двери, прямо на прогревшихся досках, лежало соколиное перо.

Ринцо наклонился и поднял его. Повертел в пальцах. Пару раз ему пришлось участвовать в соколиной охоте (хотя в целом его не тянуло к подобным развлечениям), так что такое перо он мог отличить с первого взгляда. Наверное, от прекрасной птицы – оттенок тёмного золота, полосатая пестрота с другой стороны… Случайность или?..

Через пару секунд Ринцо обнаружил, что всё ещё стоит на месте и неистово чешет старый шрам под губой – была у него такая привычка в минуты волнения. Вздохнул, собирая в кучу сумбурные мысли. Этого ещё не хватало…

Переступая порог, он взглянул на перо ещё раз, внимательнее – и почувствовал, как неприятно потяжелело в груди. Тёмно-золотые полоски на пере, ещё миг назад совершенно обычные, в его пальцах сложились в правильные кезоррианские буквы: «Лаура Эсте».

Магия.

Эсте – это была фамилия Лауры до замужества.

Плохой знак. Очень, очень плохой.

– Ты что-то сказал, дорогой? – раздался звонкий голос сверху. Ринцо опомнился: кажется, он задумался настолько, что последние слова произнёс вслух – а у Лауры те ещё уши. Он понадеялся, что жена просто услышала хлопок двери из своей мастерской.

– Я здесь, сердце моё! – бодро крикнул он в ответ, пряча перо в карман. Успеется. Они обязательно обсудят это, но – позже.

Ринцо поднялся наверх и вошёл в первый проём направо – в форме арки, во вкусе Лауры. Вообще всё убранство дома как-то незаметно сложилось именно в её вкусе, и Ринцо абсолютно не возражал.

Здесь вечно пахло красками, иногда – мелом или влажной глиной, а ещё было очень светло. Хорошее освещение требовалось Лауре для работы, но жара вкупе с этими ароматами порождала во всех смыслах сногсшибательный эффект. Ринцо часто недоумевал, как его прекрасная художница проводит тут целые дни, не теряя сознание.

– Ну, добрый вечер, – спокойно сказала Лаура, откладывая палитру на столик и хрустя уставшими пальцами. Она стояла возле мольберта – такая маленькая и хрупкая, в льняной домашней блузе и юбке под перепачканным краской фартуком. Копна иссиня-чёрных волос была стянута в простой узел на затылке – такая роскошь на голове мешает работать – и открывала шею, от совершенных линий которой Ринцо до сих пор приходил в мальчишеский восторг. Брови на гладком смуглом лбу удивлённо приподнялись. – Что-то случилось? Ты выглядишь… растерянным.

Ринцо улыбнулся: ничем ведь её не обманешь… Он обнял Лауру и, наклонившись, поцеловал её в ямочку на подбородке.

– Я всегда теряюсь, когда вижу тебя. Ты разве не знала?

Фыркнув от смеха, Лаура высвободилась. С наигранной ненавистью ткнула пальцем в мольберт:

– Ты только взгляни! Ещё один день впустую.

– Почему же впустую? – возразил Ринцо, мельком посмотрев на холст. – По-моему, ты почти закончила. Это ведь эр Даола?

– Точно. Приходил сегодня позировать, – Лаура скорчила гримаску и принялась отмывать кисти в деревянной плошке. Ринцо невольно залюбовался выверенными, ласковыми движениями её пальцев. – Его жена заказала, для подарка. Заплати она поменьше – и я не взялась бы, думаю. Он просто старый осёл.

Ринцо сдержал смех, в очередной раз подивившись тому, какой смелой в суждениях становится Лаура, когда они остаются наедине. На людях она была воплощённым тактом – лучших манер, пожалуй, в королевстве не найти… Впрочем, положение женщины-художницы – редкое в Кезорре и немыслимое где-то ещё – к этому обязывало. Так что Ринцо очень ценил её искренность.

Если только она вправду полная, эта искренность… Ринцо показалось, что перо обожгло ему ногу сквозь ткань штанов. Он поскорее прогнал глупые подозрения.

– В самом деле, похож, – с улыбкой сказал он, вдруг осознав, что титул осла Лаура избрала не случайно: на портрете она чутко подметила и вытянутое лицо, и оттенок светло-серого одеяния, и туповатую печаль в глазах эра… В целом портрет был парадным, вполне серьёзным – как и полагается придворной живописи, – но стоило всмотреться в блики, тени, линии – и вскрывалась бунтарская ирония. Эту игру смыслов Ринцо считал особым талантом Лауры: она отличала все её работы, вплоть до мелких набросков на случай.

– А как там дела в государственных верхах? – поинтересовалась Лаура. Закончив с кистями, она с томной усталостью взялась за тесёмки фартука; Ринцо, усмехнувшись, поспешил ей помочь.

– Ровным счётом ничего нового. Невыносимая скука, как всегда.

– Так уж и скука? – с сомнением хмыкнула Лаура, откидывая голову ему на плечо. Ринцо не удержался и поцеловал её ещё раз – теперь в макушку. – Эр Даола сказал, что альсунгцы взяли Академию. Это правда?

Помедлив, Ринцо отпустил её.

– Правда.

– И что теперь? – Лаура подвинула мольберт поближе к окну, оставив краску сушиться. Ринцо наблюдал за ней с обострённым вниманием, любуясь точёными руками, профилем, золотистым отливом кожи… Ясным умом, светящимся в глазах.

Нет, они не тронут её. Просто не посмеют. Это же Лаура. Его Лаура.

Ринцо стиснул проклятое перо в кармане. Это вполне может быть ошибкой… Нелепой шуткой. Чем угодно.

Может ли?..

– Ринцо? – Лаура щёлкнула пальцами, возвращая его к действительности. – Ты снова «сошёл с тропинки»?..

– Да, – принуждённо засмеялся он, проводя рукой по лицу. – В какой-то тёмный лес… Устал, наверное. Прости.

– Бедный мой, – она озабоченно коснулась его щеки. – Ничего, сейчас передохнёшь… Но всё-таки – что там с Альсунгом?

Ринцо вздохнул. И почему его жена так интересуется политикой? Должно быть – потому что исключительна во всех отношениях. Другие Правители должны завидовать ему.

– Я позже расскажу, хорошо? – пообещал он – и вдруг, решившись, поймал её взгляд. Мгновенно утонул в тёмно-карей, почти чёрной, глубине. И, прочитав там немой вопрос, полез в карман.

– Так, может быть, пойдём ужи… – Лаура взглянула на перо и, прикусив губу, с заминкой закончила: –…нать. Что это такое?

– Я нашёл его под нашей дверью, – с мягким нажимом сказал Ринцо. Он смотрел на жену очень пристально, так что от него не укрылась мгновенная бледность у неё на лице. Лаура не стала, разумеется, кричать, пятиться или падать в обморок – как поступили бы другие женщины. В таких случаях она просто сильно бледнела.

– Моё имя, – прошептала Лаура, разобрав полоски на пере. Ринцо по-прежнему протягивал его ей, но она не коснулась находки.

– Да. Ты знаешь, чей это символ?

Лаура кивнула.

– Одного из Высоких Домов. Дома Агерлан. Ринцо, если ты думаешь, что я имею отношение…

– Конечно, не думаю, – убеждённо перебил Ринцо и спрятал перо, не в силах больше смотреть на эту мертвенную бледность. – Что ты, сердце моё… Но ты должна быть честна со мной. Это ведь знак угрозы. Серьёзной угрозы.

 «Знак смерти», – шепнуло знание внутри Ринцо. Он вздрогнул, как от холода. Неправда, всего лишь предупреждение. Дом Агерлан, Дом с эмблемой-соколом, рассылает именные перья, когда хочет предупредить.

Рассылает тем, кто мешает им. Врагам – или друзьям-предателям. Обычная система Высоких Домов: отступники не остаются в живых. Только на своей жёсткости Дома – извечные противники Правителей – и держатся в Кезорре столько веков.

– Я знаю, – сказала Лаура – очень ровным и тусклым голосом. – Они волшебники. Сильные волшебники. И…

– И не только волшебники, – закончил за неё Ринцо. Маги-убийцы. Мастера своего дела – наверное, лучшие в Обетованном.

Как это ни печально, Кезорре живёт не одними вином и музыкой – хотя именно так и считают многие на севере. Такова правда, известная им обоим.

– Они написали «Лаура Эсте», а не «Лаура Алья». Но перо – на моей родовой земле. То есть они не могут не знать, что ты давно замужем. Понимаешь, что это значит?

– Ты намекаешь… – вот теперь Лаура испугалась по-настоящему, а Ринцо мысленно обругал себя последним негодяем. Он вовсе не хотел затрагивать эту тему – знал, насколько она болезненна, как много значит для Лауры её странный брат-близнец… «Много значит» – это ещё слабо сказано. Раньше, в начале знакомства с Лаурой, их мощная, почти физически ощутимая связь нагоняла на Ринцо почти суеверный ужас. И пугало отнюдь не поразительное внешнее сходство.

Но вот уже третий год, как менестрель уехал на службу к дорелийскому королю и редко подаёт о себе вести. Честно говоря, Ринцо не любил брата Лауры (хоть и не смог бы объяснить, почему), однако в этот момент куда больше не любил себя: в глазах жены росла неуправляемая паника.

– Я ни на что не намекаю, милая. Ну что ты… – он снова притянул Лауру к себе и обнял так крепко, что та тихо ойкнула. – Но… По-моему, это и в самом деле может быть связано только с Линтьелем. Ты не согласна?

Лаура безвольно обмякла в его руках. Ринцо не на шутку встревожился: он кожей чувствовал волны отчаяния, исходившие от неё. Уже давно, очень давно такого не случалось под этой крышей…

– Согласна, – слабо отозвалась она. – Но Линтьель не убийца, Ринцо. И никогда им не был.

– Конечно. Но…

– Он не состоял в Агерлане. Это совершенно точно. И к тому же… Я даже не знаю, где он сейчас.

Она не продолжила, но Ринцо понял её и без слов. «Что бы он ни сделал, с какой стати им угрожать мне?»

Бедная, милая Лаура… То мудрая, то саркастичная, а иногда – наивная, как ребёнок. Она, на свою беду, самый близкий человек для менестреля; нужно быть слепым и глухим, чтобы этого не знать. Поэтому, если Линтьель хоть чем-то насолил Дому Агерлан…

– Я найму для тебя охрану, – после короткого молчания пообещал Ринцо. – Лучшую в Вианте, если потребуется. И никогда не оставлю дома одну. А пока напиши брату – я лично отправлю письмо.

«И помолюсь всем богам, что есть в Обетованном», – добавил он про себя.  

[1] Эр – одно из обозначений статуса в Кезорре. Принадлежит землевладельцу (обычно некрупному), если он состоит в Совете Правителей как представитель своей провинции (в противоположность группе Верховных Правителей, которых именуют чарами). Верховных Правителей всегда девять (священное число богини Велго), они не сменяемы и передают своё место по наследству. Остальной Совет является выборным.

Алья – в данном случае семейное имя (фамилия).

[2] Великие Дома (иногда – Высокие Дома) – влиятельные тайные сообщества, фактически контролирующие почти всю жизнь Кезорре. По составу пестры: от некоторых торговых и мастеровых гильдий – до организаций магов, менестрелей или преступников.

[3] «Лепестки» – кезоррианские одноместные повозки; дешёвый транспорт, доступный в равной степени всем слоям населения. Называются так из-за округлой формы.

[4] «Великий» (в особых случаях «величайший») – в Кезорре традиционное обращение к менестрелям, а также простым певцам и музыкантам – знак их издревле почитаемого мастерства. Реже применяется к художникам, зодчим или поэтам.

[5] Богиня Велго, древняя покровительница Вианты – воплощение не только мудрости, но и власти времени. Часы – один из её символов (наряду с весами и змеёй).