Человек, который был дьяконом

Глава XIII

XIII

Чтение Утреннего правила прошло без происшествий. За завтраком в столовой решили сдвинуть столы вместе и сделали так. Честны́е сестры покосились, но воздержались от замечания.

Где-то на середине завтрака Максим воскликнул:

— Вот это здорово, однако! Связи нет! Нет сигнала!

Православная молодёжь немедленно извлекла мобильные телефоны разных мастей и уставилась в них с задумчивым видом.

— И верно, — признался Олег. — Ни одного оператора не ловит.

— То есть как ни одного? — раздались отдельные реплики.

— В пустыне мы, что ли?

— Вчера ещё была связь!

— Может, кто-то за ночь стенку построил?

— Какую ещё стенку?

— Обыкновенную такую бетонную стенку. В метр толщиной.

— И ростом во всё небо.

— Ага.

— Кто-нибудь может объяснить, что это за чудеса такие?

— Я могу, — сказал Гольденцвейг с таинственным видом. Дождавшись, когда все повернулись к нему, он произнёс:

— И создал Бог твердь, и отделил воду, которая под твердью, от воды, которая над твердью. И стало так. И назвал Бог твердь небом. И был вечер, и было утро: день второй.

Цитата была встречена неуверенными смешками.

Жером загадочно улыбался и на вопрос, что — причина его улыбки, пояснил:

— Я знать. Я знать tres bien, как это делать и кто это делать. Но я не скашу-у…

— Намекает на кей-джи-би, — шепнул Максим Артуру, с трудом удерживаясь от смеха. — Всё у этих лягушатников перемешалось в голове, чистая паранойя, Путин у них вылезает из каждого чайника. Несчастные люди!

Расписание семинара со вторника по субботу было построено так, что на завтрак и обед отводился целый час — у тех, кто не рассиживался за столом, оставалось ещё время зайти в свой номер или погулять по территории. Артур не мог себя назвать большим чревоугодником и с завтраком управился за десять минут. Едва он вышел из «корпуса», как ему на глаза попался Сергей Коваленко, который несколько смущённо обратился к нему:

— Вы позволите с Вами поговорить минут десять?

— Пожалуйста! — опешил Артур.

Они пошли по усыпанной гравием дорожке вокруг «корпуса» и храма.

— Вас удивило моё обращение? — приступил к разговору Сергей.

— Как же я могу удивляться, если не знаю, о чём Вы будете говорить? — резонно заметил Артур. — Хотя Вы правы: удивило. Не думал, что мы с Вами сойдёмся…

— И не думаете?

— Вы — для меня противоречивая и не вполне ясная фигура, — дипломатично ответил руководитель буддийского центра. — Можно мне, уж если у нас как будто пошёл откровенный разговор, спросить Вас: Вы — действительно националист?

— Националист? — с недоумением повторил белорус. — Ах, это! — он с улыбкой коснулся ворота вышиванки. — Пожалуй, это что-то вроде жёлтой кофты Маяковского: я иногда люблю посмотреть на озадаченные лица людей. Но в известной мере я националист, Вы правы. Я желаю блага своей стране, и… и при том я понимаю, что сотрудничество с Россией является одним из условий этого блага. Я — государственник, понимаете ли. И это, между прочим, является темой нашего разговора. Вчера я долго говорил с Олегом. Это человек резкий, даже, если можно использовать такое слово, в чём-то первобытный, но при этом непóнятый, глубоко порядочный и абсолютно искренний.

— Что ж, мне он тоже понравился, — осторожно заметил Артур. Белорус просветлел лицом.

— Правда? И это замечательно! Значит, Вы — на нашей стороне?

— На чьей это «вашей»? — переспросил Артур с некоторым испугом.

— Как же на чьей? На стороне патриотов России и государственно мыслящих людей вообще.

— А почему для Вас важно, на чьей я стороне?

— А потому, мой милый Артур, для меня это важно, что в зависимости от того, как разделятся голоса, мы либо сможем провести здравые и благотворные идеи, либо потерпим фиаско, вот почему!

— Теперь всё понятно… И много людей Вы насчитали в вашем лагере?

— Положим нас троих, — охотно принялся подсчитывать Сергей. — Затем, безусловно, Жером: не верю я, что русский эмигрант, потомок русских князей, потерпевший от безответственной говорильни всяких милюковых, которые привели страну к национальной катастрофе, может быть либералом! Не верю, хоть стреляйте в меня! А вот девочка под вопросом…

— Мой дорогой Сергей… кстати, разрешите узнать Ваше отчество?

— Николаевич.

— Мой дорогой Сергей Николаевич, запишите в тех, кто «под вопросом», меня тоже.

— Вас? — поразился писатель. — Вы… это всерьёз? Ну, подумайте сами: не либерал же Вы, прости Господи! Дьякон православной церкви — и либерал, это ведь нонсенс, моральное уродство!

— А клирик как послушный рупор государства — это не моральное уродство? И Вы забываете про мою роль, — мягко заметил Артур. — А моя роль — среда.

— Что?

— Среда: день, который я вытянул при жеребьёвке! Я — Меркурий, пусть и не Смоленский. А Меркурий — всего лишь посыльный между двух лагерей, переводчик для двух враждующих сторон. Оттого он и не может вполне принадлежать ни к одной из них.

Сергей вздохнул.

— Я ожидал от Вас чего-то подобного. Нет, Вы вовсе не наивны, отец дьякон! Вы производите впечатление ласкового идеалиста, но, пожалуй, Вы — совсем не идеалист, и Ваша ласковость тоже несколько обманчива… Но уж если Вы являетесь Средой, могу я дать Вам небольшое поручение вполне в духе Среды?

— А именно?

— А именно отправиться к Пятнице и узнать, к какому лагерю она принадлежит. Мне самому не очень с руки это делать, а если честно, я даже не знаю, как подступиться к такому разговору, — признался писатель. — Я хоть и попал на семинар православной молодёжи, сам уже не очень молодой человек: мне тридцать шесть лет, она мне в дочки годится…

— Вероятно, Вы надеетесь, что я ещё и постараюсь её склонить на Вашу сторону?

— Я бы хотел этого, признаюсь честно…

— …Но эту часть Вашего поручения я решительно отказываюсь выполнять, Сергей Николаевич.

— А первую часть выполните?

— Пожалуйста, мне это нетрудно.

— Спасибо! — белорус протянул ему руку и закончил разговор энергичным рукопожатием.

С десяти до двенадцати участники семинара смотрели фильм: обстоятельный, подробный и, увы, скучный. Молодёжные православные клубы, священники в воинских частях, священники в тюрьмах и исправительно-трудовых колониях, кружки православно-патриотического воспитания в средней школе — обо всём авторы фильма рассказали и всё представили в самом радужном свете. Незаметно подошло время обеда.

После обеда Артур вышел в холл между столовой и актовым залом, чтобы, не откладывая в долгий ящик просьбу Сергея, дождаться Лизу и узнать у неё, в каком она лагере. Не получилось: в холле его самого уже ждал брат Евгений, который, улыбаясь, подошёл к нему мелкими быстрыми шажками и взял его под локоть, задушевно спросив:

— Вы не против короткого разговора, отец дьякон?

«Дежа вю, — подумалось Артуру. — Кто ещё сегодня со мной захочет разговаривать?»

Пошли ровно тем же маршрутом, что с белорусом после завтрака.

— Давайте угадаю, — весело спросил «дьякон». — Вы хотите от меня узнать, «како веруеши» в политическом смысле.

— Совершенно верно, Артур, э-э-э…

— Михайлович.

— …Михайлович, — кивнул монах. — То есть симпатизируете ли Вы идеям просвещения, прогресса и человеческой свободы, в противоположность дико-мохнатому деспотизму, сталинизму, фашизму и прочей ежовщине.

— Под «дико-мохнатым сталинизмом» Вы, конечно, имеете в виду «Православие или смерть» на майке одного из участников? — догадался буддист.

— И не только, мой милый! И не только! Я имею в виду всех людей, которые хотят замарать церковь, заставляя танцевать её эти грязные шовинистские танцы. Ни за что в истории нашей церкви мне не стыдно так сильно, как за Святейшего Патриарха Сергия, который объявил, что горести безбожной страны с её правителем-людоедом — это наши горести, и так далее, и тому подобное.

— Патриарх Сергий стоял перед угрозой физического уничтожения Сталиным церкви и, возможно, выбрал наименьшее зло, — осторожно заметил Артур. — Не берусь судить… Хотя Ваш стыд я тоже понимаю и даже в известной мере разделяю, пусть и не полностью, в любом случае, предполагаю и надеюсь, что он исходит из лучшей, а не из суетной части Вашего существа…

— О, Вы прекрасно говорите, отец дьякон!

— А много ещё участников семинара, кроме себя, Вы насчитываете в стане «прогресса и просвещения»? — полюбопытствовал «отец дьякон».

— Что ж, давайте посчитаем! Ваш приятель, с которым Вы делите одну комнату, тоже, кажется, не сторонник политического мракобесия: я слушал и услышал его слова в первый день, в столовой. Хоть эти слова предназначались только для Ваших ушей, но у нашей нации хороший слух! Этот хороший слух и прочие способности, от которых иные с презрением отворачиваются, были необходимостью нашего исторического выживания, знаете ли… Далее Жером: я не могу поверить, что европеец может быть защитником диктатуры и прочей политической пошлости. Не верю я в это, хоть рубите мне голову топором опричника! Кстати, слышали Вы новую шутку про call-центр Ивана Грозного, в смысле, кол-центр? Господину Константинову наверняка бы пришлась по вкусу, ха-ха… Далее позвольте назвать Вас…

— Позвольте не назвать.

— Отчего? — осунулся монах.

— Оттого что предпочитаю сохранить нейтралитет, верней, позицию посредине.

— Это… это, знаете ли, не очень честно по отношению к Вашей гражданской совести! — брат Евгений погрозил пальцем.

— Не буду спорить. Но это очень нужно, когда требуется выстроить мост между двумя берегами, хотя мост тоже можно упрекнуть в том, что он занимает промежуточную позицию и не стои́т ни там, ни там.

— Не всегда мосты нужно строить, иногда — сжигать… Да, Вы меня разочаровали! Что ж, как сказал Вольтер, «я не разделяю Ваших убеждений, но готов умереть за Ваше право их высказывать». А это — тоже часть культуры просвещения, в отличие от культуры опричнины, заметьте себе! Итак, предположительно три, верней, три с половиной, ведь единственная здесь фройляйн мне совершенно непонятна. Я подумал было, что в ней есть одна восьмая или одна шестнадцатая еврейской крови и хотел уже поговорить с ней, пользуясь этим предлогом, но… она меня дичится, увы. И потóм: монаху с женщиной разговаривать не очень прилично. Пойдут кривотолки на пустом месте… А Вы ведь уже нашли с фройляйн общий язык, верно? Я сужу по тем взглядам, которые она на Вас задерживает в те моменты, когда Вы на неё не смóтрите — а «измученный еврей» всё видит, всё замечает… Оттого, надеюсь, Вам будет несложно выполнить мою просьбу выяснить её политические взгляды, и Вы даже не без удовольствия выполните эту просьбу — ведь правда?

Артур кивнул, слегка покраснев.