Человек, который был дьяконом

Глава XII

XII

Служебник Артур взял с собой в номер и, увидев, что остался в комнате один (Максим куда-то исчез), принялся в голос читать чин литургии:

Глаголет диакон: Благослови, владыко! Иерей: Благословен Бог наш всегда, ныне, и присно, и во веки веков, аминь! Начинает глаголати диакон: Царю небесный, утешителю, душе истины…

Признаться ли всем этим «милым людям» в своём неправославии или нет, он ещё не решил, но если не решится так сделать, то в воскресенье ему нужно будет облачиться в стихарь и сослужить иерею утреню, да не по бумажке, которую сегодня он успешно спрятал на клиросе, на подставке для нот, а наизусть!

Читать славянский шрифт было утомительно, запоминать церковные слова оказалось ещё даже более непривычно, чем заучивать тибетские. Впрочем, память клирика, как и память актёра, растяжима. Первые две страницы пошли легко. Потóм всё же нагромождение слов дало о себе знать. Прикрыв глаза, Артур отложил молитвенник на журнальный столик между двумя креслами.

— Мне этого в жизнь не запомнить, — выдохнул он утомлённо.

Посидев ещё немного, он, не открывая глаз, снял с левого запястья чётки и принялся вполголоса начитывать мантру Сарасвати, покровительницы наук, моля о прибавлении памяти. Что-то неприметно изменилось в комнате к тому времени, когда он добрался до конца круга. Артур открыл глаза: перед ним стоял Максим и глядел на него во все глаза, приоткрыв рот. Артур встал, чувствуя, что краснеет.

— Кто ты, человече? — дал наконец Максим волю своему удивлению.

— Буддист…

— Я это понял: я, конечно, не великий спец в догматическом богословии, но могу отличить буддийскую молитву от христианской! Я имею в виду, как ты сюда попал, на православный семинар?

Вздохнув, Артур вновь уселся в кресло и, пригласив соседа сесть рядом, рассказал свою историю.

— …Вот, собственно, и всё, — закончил он свой рассказ. — Что ты теперь будешь делать? Сдашь меня церковным властям?

— Каким властям? — не сразу сообразил Максим. — Девочкам-монашкам, что ли? — Он расхохотался. — Насмешил, чудило! Тоже мне, «власти»! С какой стати мне тебя им сдавать? Какая мне в этом выгода?

— А что, разве всё измеряется одной выгодой? — спросил Артур серьёзно и с долей горечи. — Убеждения разве ничего не значат? Совесть твоя христианская не приказывает тебе этого сделать?

Максим посерьёзнел. Побарабанил пальцами по подлокотнику кресла.

— Совесть у меня скребёт совсем в другом месте, — признался он. — Хочешь знать, в каком?

— Не настаиваю на этом знании, но не протестую против него.

— Красиво говоришь, отец буддийский дьякон… В том, что я и сам — как тебе сказать? — я… я, скорее всего, не православный человек.

Пришёл черёд Артуру раскрыть рот от удивления.

— То есть не то что бы вовсе… — тут же поправился Максим. — Но не то, что называют «воцерковлённый», это точно.

— И при этом — церковный староста?

— Да, вот так вышло. Эх, Артурка… — Максим вздохнул и сам принялся рассказывать свою историю, которую мы дословно воспроизводить не будем, а перескажем своими словами.

Максим, диктор и ведущий авторской программы на радио, с детства чувствовал, что отличается честолюбием. Всегда ему хотелось человеческого внимания и, чего скрывать, своей «законной» доли власти, а при этом особых художественных или научных талантов у него не было. Было, впрочем, умение орудовать языком и легко сходиться с людьми, завоёвывать их симпатию. Пользуясь скорее этими двумя умениями, чем знаниями и усидчивостью, он, в частности, и вуз закончил. Работа на радио — прекрасная вещь, ди́ктора слышат многие, но этого ему не хватало, хотелось роли в политике. Ещё в студенчестве Максим вступил в молодёжное отделение «Единой России», затем перебрался во «взрослую партию», дорос до первого мелкого поста вроде секретаря первичной партийной ячейки… Но тут для партии наступили нелёгкие времена, дала о себе знать подмоченная «Единой Россией» на «грязных» выборах 2011 года репутация. Начальство объявило, что всякому, кто надеется на дальнейший рост в партийной иерархии, нужно избрать себе какую-то публичную сферу деятельности и в ней активно потруждаться, а иначе забыть саму мысль о большой политике. Медицина, к примеру, — хорошая, социально значимая сфера, врач или директор поликлиники в качестве депутата городской думы смотрится отлично. Образование тоже вполне годится. А шоу-бизнес, к которому отнесли радио… нет, на шоу-бизнесе не сколотишь политического капитала! В огорчении собрался Максимка уже вовсе уходить из партии, когда его хороший знакомый со студенческих лет, с недавнего времени заделавшийся целым иереем, то ли в шутку, то ли всерьёз предложил потрудиться на благо прихода: или деньгами пожертвовать, или помочь иными какими своими талантами. Местное партийное руководство идею в общем и целом одобрило: церковь — это вам не радио, это — вера отцов наших, это патриотично, солидно, надёжно и красиво. Тем более что других желающих совмещать религию с политикой не нашлось, оттого любопытно было бонзам из городского совета «Единой России» поглядеть, что из этой затеи получится. Вот так и заделался Максим Иволгин общинным старостой и секретарём приходского совета, с тех пор усердно участвуя в каждом заседании и при случае даже произнося духоподъёмные речи. Начал он постепенно продвигаться и по партийной линии… Правда, службы новый церковный староста даже теперь посещал много если раз в полгода, но батюшка, тот самый молодой отец Игорь, которого Максим во время óно звал просто Игорьком, на этом особо и не настаивал…

— Слушай-ка, а у тебя как дела обстоят с «духовным ростом»? — прервал молодой политик свою исповедь внезапным вопросом. Артур поднял брови:

— В каком смысле?

— Ты у себя в приходе или как у вас там называется — кто?

— Инструктор медитации. Тот, кто проводит, э-э-э… службы.

— Так это что ж, целый поп, по нашим меркам?

— Поп, может быть, и не поп, но уж дьякон — это точно.

— Ну ты, однако, перец! — восхищённо присвистнул Максим. — То-то я гляжу: есть в тебе эта профессиональная жилка… А вот если… легко стать инструктором медитации в буддийском центре? Что для этого надо?

— Пройти учёбу, хотя бы заочную, да получить благословение от ламы.

— То есть, по факту, почти что плёвое дело, если знать нужных людей! — глаза у молодого единоросса разгорелись. — Артурка, а скажи-ка ты мне… может, у вас в Питере, в буддийском мире, вакансия есть? Хоть тем же секретарём приходского… общинного, в смысле, совета, а?

— Ты… это всё серьёзно? — Артур еле верил своим ушам. — Ты ведь христианин?

— Да какой я к ядрёной матери христианин! — темпераментно воскликнул радиоведущий. — Я уж тебе рассказал, чтó я за православный! Нет, ты не подумай: я не собираюсь бросать синицу в руках ради журавля в небе! Церковный староста — это престижно. Я просто — ну как бы тебе объяснить? Поговорку ты слышал о том, что не нужно все яйца класть в одну корзину? Вот я и думаю о том, как бы пораскинуть яйцами, то есть… тьфу ты, чёрт! — расхохотался он вновь. — Смешно, да?

Артуру, впрочем, было не очень смешно.

— Понимаешь ли, Максим, — начал он осторожно: — для любой мало-мальской церковной должности в любой религии, думается мне, нужно исповедание этой самой религии, нужна вера хотя бы вот на столечко. То, что я делаю здесь, на этом семинаре, — актёрство, баловство, комедия масок, и эту маску я обязательно сниму, как только окончится неделя, но даже за эту комедию мне несколько стыдно. А всю жизнь носить маску…

— Вера? — перебил Максим, не следуя за мыслью. — Это чтобы протоколы-то писать — вера? Расскажите это тёте Циле, как говорят в Одессе! Ха-ха! Вера, придумал, тоже мне… И потом, про грамм — это ты зря, честное слово! На один-то грамм православной веры у меня достанет, я же не нехристь какой. И буддийской на грамм достанет. Мне только поосвоиться надо, подучить, что у вас к чему…

— Подучить — великое дело, — вздохнул Артур. — Весь вечер, пока тебя не было, учил чин литургии, ведь в воскресенье мне её сослужить! Если я до того времени не откроюсь, конечно…

Максим растянулся в улыбке:

— Вот не было у бабы забот, да купила порося, правда? Хорошо, что я не дьякон, а только церковный староста!

— Не радуйся раньше времени, мой хороший. Тебе известно, что к литургии не допускают без исповеди? Или это про родную веру ты ещё не успел подучить?

Максим изменился в лице.

— И-и-исповеди? — протянул он. — Ч-ч-чёрт… Я… я не рассчитывал на исповедь! Что же нам теперь делать, как ты думаешь? Как бы нам с тобой отмазаться обоим, тебе — от службы, мне — от исповеди?

— Понятия не имею, Максим! Надо посоветоваться с кем-то, кто в православии более опытен, чем мы с тобой, два… два чистых клоуна, честное слово! — рассмеялся Артур.

— Но-но! — собеседник нахмурился. — Я не клоун! Я — секретарь приходского совета, между прочим!

— Не обижайся: я в смысле меры личной аскезы и степени личной веры.

— А личная вера, знаешь ли, дело тёмное и учёту не подлежит! — парировал Максим.

Друзья призадумались. Одновременно им в голову пришло, что следует признаться в неполноте своей ортодоксии кому-то ещё. Но вот кому? Стали вслух по очереди перебирать кандидатуры.

Сергею? Небезопасно: он хоть и вежливый, но что-то уж слишком, похоже, умный (утверждение Максима), да ещё и националист впридачу. По той же причине отпал и Олег: этот выглядит так, будто за православную веру голову оторвёт. И оторвёт, пожалуй, а как жить без головы? Я в неё, например, ем (снова Максим). Евгению? Нет, нехорошо: клирик, монах, сдаст их чисто из чувства цеховой солидарности. Лизе? Лиза — девочка, оттого не исключено, что в православии смыслит так же мало, как они оба, кроме того, женскую реакцию предугадать невозможно. Ну как эта Лиза — религиозный фанатик? За что-то ведь она победила в конкурсе сочинений, чем-то приглянулась высокому церковному жюри! Что ж, оставался только Жером. Француз, возможно, тоже в родной вере понимает мало и дельного совета не даст, но зато уж ему-то их «раскрывать» перед православными товарищами нет никакого резона. А и захоти он это сделать — ему, иностранцу, могут и не поверить, решат, что наговаривает на них из непонятных белоэмигрантских соображений. Что ж, на том и порешили: попробовать завтра, во вторник, поговорить с месье Толстои.