Человек, который был дьяконом

Эта повесть является парафразой известного романа Гилберта Кийта Честертона «Человек, который был четвергом». Вопреки всей своей известности роман Честертона кажется недооценённым ни в его символизме, ни в значительности мыслей, поданных в виде парадоксов, ни в его подлинной религиозности. Автор не стыдится признаться во вторичности текста: полагаю, имеются некие универсальные сюжеты, на которые не только каждый новый век (The Man Who Was Thursday: A Nightmare впервые опубликован в 1908 году), но и каждое поколение смотрит иначе, чем предшествующее, а всякому любителю английской литературы следует помимо этого помнить, что даже «Король Лир» вторичен. Все «огрехи» честертоновской прозы вроде неестественности ситуаций или невероятности монологов (в действительности проистекающие из законов жанра, который не требует ни особой серьёзности, ни чрезмерной психологичности) вполне могут быть найдены и в «Человеке, который был дьяконом». Впрочем, неестественность монологов может быть отчасти объяснена фактом отбора героев, ведь они представляют собой или, как минимум, обязаны представлять «лучших из лучших православных интеллектуалов», отобранных придирчивым жюри. Что же до искусственности ситуации, в которой они оказались, её следует принять в качестве необходимой условности: именно она создала возможность активной ротации идей, которые (а вовсе не сюжетность и не характеры персонажей) и являются здесь главным содержанием. Я не назвал бы предлагаемый читателю текст драмой идей хотя бы по причине недостатка в нём драматизма, но не нахожу невозможным определить его жанр как философскую повесть. Разумеется, речь идёт не об универсальной, а исключительно о практической философии. Если бы сам Честертон был жив, он бы наверняка заметил в своём излюбленном парадоксальном стиле, что нет ничего практичнее религии. Впрочем, не исключаю, что однажды он это всё же сказал. Существует некоторая опасность того, что умозрительный характер речей героев не привлечёт к повести большого числа читателей. С этим приходится смириться. Ценность, к примеру, такого поэтического памятника, как In Memoriam A. H. H. никак не связана с числом тех, кто нашёл в себе мужество и терпение прочитать его целиком (это — без всякого сравнения настоящей скромной повести с бессмертным монументом, созданным Теннисоном). Равным образом эта ценность никак не связана и с баронским достоинством его автора.   I   The last of men will truly see The last of days with deadly pain. No one survives the burning rain, The Earth we know will cease to be.   But then, before world’s agony, The gods of days will have their run: Jupiter, Venus, Saturn, Sun, And Moon, and Mars, and Mercury.   The day that sees their final rest Will also bury pain and vice. The new world gloriously will rise And sin will die in human breast.   Before these seven their race conclude, The world goes round along their course. But there is One, their peaceful source. He is world’s epilogue—and prelude.[1] [1] Последние из людей воистину увидят Последний день с его смертной болью. Никто не переживёт огненного дождя, Земля, которую мы знали, перестанет быть.   Но до того, до агонии мира, Будут совершать свой бег боги недели: Юпитер, Венера, Сатурн, Солнце, Луна, Марс и Меркурий.   День, который увидит их конечный отдых, Также похоронит боль и порок. Во славе восстанет новый мир, И грех умрёт в человеческой груди.   До тех пор, пока эти семь не завершат свой бег, Мир будет вращаться, следуя за ними. Но есть Единый, их источник, полный покоя. Он — эпилог мира, и Он — его прелюдия (англ., пер. авт.).