Князь Юсупов открывает глаза

Братья

- У нас и так Мишка-крестник есть... Его по дням не видим, - Иван всячески намекал, что жениться не намерен. - А у тебя и вовсе дочь есть, государь. Что за манера такая, женить он меня вздумал, как холопа! Не подчиняюсь, так и знай.

- Я тебе не подчинюсь... Вот высеку на задворках, увидишь! - Мрачно государь взглянул на него и вздохнул. - Не понимаешь ты ни черта, Бессонов. Берешь этот комочек в руки - и жизнь останавливается. Я такое только с Мишкой второй раз ощутил. Заботиться о нем хочется, обнимать, оберегать от всяких пакостников. Гордиться, когда первую букву прочитал... А дочь... Что дочь, пропустил я все с ней, Иван, чужие мы теперь люди.

Бессонов ещё поругался, но как-то даже обиженно. И вовсе он не рассчитывал, что все так обернется, и положение это холопское было бы унизительно, если бы не любовь Феликса, с ней все можно было стерпеть, хоть он иногда нет-нет, да и показывал характер.

Он зевнул и одарил государя ещё парой жарких поцелуев, потом, слыша сетования на свой табак, который тяжко пахнет, поднялся и вычистил зубы с зубным порошком, и обратно лег.

- На смотр рад буду отправиться, мне и столица без тебя не мила была. Вот только получится ли там с тобой видеться? Условия казарменные... А ничего не скажут тебе, государь, что ты лакея с собой спать кладешь?

Вздохнул государь горестно да подушку под боком поправил.

- А на смотре нам придется по отдельности спать, условия там не такие, Ваня. Но мы будем недолго, не волнуйся. Главное - дела сделать, людей вдохновить, умных людей поставить...

Затем Иван опасные эти темы оставил. Оба крепко уснули, и Бессонов по привычке проснулся раньше, скорее отправляясь распорядиться насчёт завтрака. Думал ли он ещё несколько лет назад, что будет так охотно прислуживать какому-то князю? Нет, но угождать Юсупову было особенно приятно, он умел располагать к себе, так что Иван скорее занялся приготовлением кофе и выбором сладостей. А потом принес их государю на подносе, склоняясь, как положено лакею, чтоб распорядитель лишнего не заметил и не подумал, что новый лакей с государем чересчур дерзок. И пообещал уже серьезно и участвовать, и наблюдать, и помогать, и людей надёжных поискать из прежнего круга, чем на другой день и занялся, выясняя судьбы бывших сослуживцев. Осталось их немного, а тех, на кого можно положиться - и того меньше, но он все же нашел нескольких и досье на них с описаниями государю хотел представить. На том они и порешили, а следующим утром государь листал досье. Хмурился, но все же кивал.

- А тот, из Берёзок? Не вижу его досье, ты ведь хорошо о нем отзывался...

Он позвал Трубецкого, и отдав ему бумаги, велел немедленно вызвать министра внутренних дел, и распорядиться чтобы этих людей освободили, да доставили сюда по отдельности. Отмыли, накормили, привели в порядок. И в строжайшей секретности привезли во дворец, ещё до смотра. Трубецкой, конечно, удивился, но государь приказ отдал наедине, а потому и вопросы тут были неуместны.

А сам государь некоторое время сидел в одиночестве. Конечно, Иван мог говорить что угодно, но надо было приготовить почву, чтобы ввести его в общество. Узнать, кто его родители, обучить этикету, одеть, выучить. И в конце концов кроме марксизма своего, Ваня и знал мало. А раз так, и не пустишь его в приличное общество, что уж сказать про маскарады...

- И вот ещё, Юрий Никитич, вы, пожалуйста, распорядитесь, пусть архивисты приготовят мне дело Ивана Николаевича Бессонова. Нет, не моего лакея. Однофамилец. Узнать хочу побольше о нем, мысль у меня тут есть. Какая? Да неважно. Не вашего это ума дело, скажу я вам. Идите.

И потому никак не был готов государь к тому, что через пару дней принесут ему жидкую папочку с досье на его Ивана, а с нею и шкатулку небольшую с какими-то украшениями и письмами.

- Это что такое? - государь поднял взгляд на служащего.

- Так вот... Мать его умерла, отец неизвестен. Письма связаны, мы потому и открывать их не стали, недавно это случилось. Это все ее личные вещи.

- Все понятно, идите.

А сам замер, обдумывая, а можно ли ему открыть письма? Ведь не его же, негоже читать. Но решил начать с вещей. Папку в сторону отложил и шкатулку перебирать начал. Безделушки, игрушка, видно, которой маленький Бессонов играл ещё, брошка, платочек, старенькая фотография с смутно знакомыми очертаниями дома, а на дне шкатулки - кольцо дорогое. Кажется, жемчуг. Государь только подивился - откуда такое у обычной крестьянки, да вдруг ухватил взглядом на обратной стороне кольца, внутренней, герб, и скорее лупу достал. А после замер, не веря своим глазам. Посмотрел ещё раз и к письмам потянулся. Внутри него бушевало все, смятение, горесть, радость, гнев, бессилие... Он и не знал, что найдет такое, пытаясь просто привести любовника своего в высшее общество.

Первые же письма подтвердили его догадку. Последующие раскрыли страшную картину - одну на две семьи. Только одному ребенку в ней повезло, а второму... Феликс замер в задумчивости, не зная как и поступить ему теперь, горестное знание теперь терзало душу и сердце. Да и как относиться к тому, что тот, кого ты так любил - твой внебрачный, а значит, и незаконнорожденный брат? И как думать хорошо об отце, который знал о ребенке и бросил его, о чем свидетельствует гравировка на кольце - дорогой моему сердцу в день рождения нашего сына... И как он сам раньше этого не понял? И главное, кто этому поверит, когда они с Иваном так несхожи? Зато стоило представить себе перекошенные лица тех, кому не нравилось, что он возвысил "какого-то мужика"... Забавно. Пока что Юсупов распорядился оставить все: дальнейшее расследование требовало чрезвычайной осторожности, чтобы ненужные слухи не пошли раньше времени. Тем более, что дел и так было много.

Бессонов пока что не узнал об открытии государя. Он не без тайной надежды встречал бывших сослуживцев и друзей, беседовал с ними, а потом провожал к государю ради беседы, и это было нелегко: не все хотели его понять, некоторые считали службу на его величество предательством прежних интересов, зато другие видели возможность сделать хоть что-то и соглашались. Дни выдались занятые, время с утра до вечера Иван проводил в государевом кабинете за беседами, в перерывах просматривал прошения и проекты новых законов.

Отыскался и политрук из Березок: с ним они обнялись:

- Я уж и не надеялся, что тебя увижу! Как же ты спасся?

- Тот лесник и помог. До лета прожил у него, потом потихоньку прежние документы выбросил, затем отправился в Москву: чудо, что удалось от власти Белорецкого бежать, а там меня уже и не искали.

- Нет его уже, государь распорядился его снять с должности. Бояться нечего.

- Сильно же ты изменился, Иван Николаевич. Ну, могли мы подумать, что все так обернется?

Бессонов помрачнел. Да, его уязвляло положение слуги и то, что дело их проиграло, и часто хотелось показать характер... а приходилось сдерживаться. Эх, если б не его любовь к Феликсу...

- Я без него не смогу. Да ты и сам знаешь.

Но скоро начался их путь на сборы, а это было хуже расставания: там если и удавалось встретиться ненадолго и украдкой пожать Феликсу руку, дотронуться его, то редко, осматриваясь, чтобы жест привязанности никому на глаза не попался. Да еще сам государь стал так странно на него посматривать. Будто оценивающе - Иван даже смущался.

Правда, потом, когда они прибыли к границам, где, чтобы избежать интервенций, стояло много полков, у него нашлось, чем отвлечься: Феликс поручил ему объехать пограничные пункты и проверить местные порядки, что Иван и делал. Днем отлучался, взяв только коня, чтобы под видом обычного путника их достичь, к вечеру, а то и ночью, возвращался в казармы уставший и вымотавшийся, и писал очередные заметки - отчет о проверке, и добавлял, что бы можно улучшить.

Потом начался сам смотр - надолго, больше чем на месяц - и там уже государь не стал его отпускать, потому что ничьему мнению так не доверял, как его. Иван смотрел на порядки, что вводили старые царские генералы, и многое ему не нравилось - муштра, скотское отношение к солдатам - и он часто спорил с ними, те же угрожали наглого мужика, который смеет им указывать, чуть ли не высечь тут же. Виделись они с Феликсом редко и только по делам, и успели порядком устать от этого. Иван и сам сомневался: прав ли он или, и правда, лезет, куда не надо? И жаль, что они все порознь, да еще эти обещания женить его... не надоел ли он своему Феликсу, не хочет ли тот таким образом от него избавиться, намекнуть на его место? Еще и взгляды эти его странные...

И все же у Феликса было время подумать. Он решил, что не сможет утаивать такое, тем более от родной души. Во всех смыслах родной. Да и как мечтал он в детстве, чтобы его старший брат был не единственным, как горевал, когда он погиб. И что же, теперь оставить Ивана, едва он нашелся? Ни за что. Оставалось только отвлечься на дела.

Всех приведенных по подобранным Иваном досье людей он разговорил лично. Объяснил, что хотел бы оставить, а что пока не трогать, чего ждёт от них. Спросил смогут ли помочь. Тех кто согласился, ждал на следующий день, тех, что отказались, а было двое и таких, дал визитку свою и денег приказал выписать, и пообещал, что преследовать не будет, и смогут они спокойно жить. Впрочем знал, что люди такого склада не смогут оставаться в стороне, а значит, и вернутся скоро, потому и указания такие дал сразу, чуть что - и вести к нему. Оставшихся же он только поблагодарил, назначил им содержание, велел найти им государственные дома и к работе пристраивать. А ещё, раз такое дело, то сказал, что их всех необходимо научить и этикету, и танцам, и остальному, ведь они теперь его лицо, да и по чину им положено посещать государственные балы и его приемы - самыми близкими они будут. Те переглянулись, но говорить ничего не стали - уж слишком неожиданно это было.

А потом был смотр. И ей-богу, Феликс никогда так не уставал. Он не любил военное дело, и честно говоря, даже в детстве учился там из-под палки. Но зато донесения от Ивана получал часто и сразу менял то, что там было написано. Генералы менялись да понижались, назначались те, кто отличился, и указы государевы зачитывались вслух... Никого Феликс не щадил, справедливо полагая, что так будет лучше.

А после они и вернулись во дворец - и молчать уж было нельзя. Да ещё и Иван так смотрит на него. нНт, теперь-то его точно надо женить, ведь как же продолжение их фамилии... Впрочем, и самому Феликсу надо было, уж больно много намекали на это чиновники. Да совсем не хотелось.

- Позовите ко мне лакея моего Ивана. И после не беспокоить меня.

Феликс ещё раз осторожно погладил по крышке шкатулку, что скрывала столько тайн.

А Бессонов как заранее чувствовал, что что-то сейчас будет. И сердце как-то нервно прихватило, чего никогда не было, и даже голос упал. Но вошёл он все же смело.

- Доброго вечера, государь.

И он посмотрел: сидит его Феликс за столом, вертя в руках какую-то шкатулку. Да не "какую-то", подойдя ближе, Иван ее хорошо узнал, и в груди снова что-то дрогнуло. В детстве, в родной деревне, она стояла в доме на комоде, и мать хранила в ней что-то, а он ребёнком не раз порывался туда заглянуть, но получал по рукам или слышал строгое "не смей", а со временем и желание пропало. Или это точная ее копия?

- Откуда она у тебя? - спросил Иван, неуверенно улыбаясь. - Что там?

Кажется, сейчас тайна должна открыться, но он не побаивался и не хотел знать.

А Феликс отчего-то нервно выдохнул, взял его руку своей, погладил прохладными пальцами и выдохнул своё "Ваня, знал бы ты..."

Он ответил ему, тоже перехватил его руку и бережно погладил, успокаивая.

- Да что там?

- Письма моего отца, графа Эльстона. К матери твоей. Да ты не бойся, Ваня, я же вижу, ходишь сам не свой, - и он поднялся, увлекая Бессонова за собой.

Подвёл его к зеркалу, смотря в его глубину, и сам встал рядом. Он ведь только теперь начал замечать семейное сходство: да, у Ивана лицо было проще, с прямым квадратным, что говорится, подбородком, но и ему не чуждо было смутное благородство и простота черт, не зря он их ухватил ещё при первой встрече и подумал, что мол, барин грешил с крестьянкой.

Бессонов меж тем крутил в руках кольцо - герба он не заметил. Затем прочитал коротенькое письмо...

- Скажи, ты понял? Что братья мы...

Иван головой покачал недоверчиво. Он думал на ошибку и посмотрел на своего князя смущённо.