Князь Юсупов открывает глаза

Допрос

Впрочем, испытывать грани чекистского терпения князь тоже не хотел, а потому в дальнейшем себе больше резких высказываний не позволял, спокойно сидя и отсутствующе рассматривая высокие потолки, пока Бессонов листал его дело. Интересно, там есть подробности переписки? Они нашли его военное дело? А документы из училища? Личные письма, записки... Сердце замедлилось, стоило представить, как чекисты листают его любовные записки, и князь даже поежился, хмурясь, будто бы от рассматривания жуткого орнамента. Отвлёк его все тот же вопрос, и он даже усмехнулся той породистой и редкой улыбкой, что, бывало, у него видели близкие.

- Неужто за одним столом будете со мной есть? Не побрезгуете?

Чекист безразлично пожал плечами, хотя в душе, пожалуй, немного удивился.

- Скорее я мог бы задать тот же вопрос вам. Ну, раз так, садитесь ближе, - и он вызвал конвой, приказав на время убрать цепь между кандалами.

Затем солдат принес тарелку, а затем другую.

В эти годы и простая каша была за радость, особенно учитывая перебои с поставками зерна.

Феликс не особо стеснялся - манеры тут были не нужны, есть хотелось зверски, а уж учитывая, что еда была хотя бы горячей, а он ужасно замерз...

- Воды горячей не найдется? - мягко озвучил он после подобного завтрака. Затирать тарелку он не стал, но хлеб съел до крошки, отдавая тарелку обратно и звякнув цепями на кандалах. Все же они опасались его. Ослабшего, безоружного... Князь огляделся. Что тут можно использовать в качестве оружия? Зачем им кандалы? На небольшом исщербленном столе, лежала ручка, бумага, железная кружка, в которой ему дали горячей воды, да и... Все? Ну, наган у самого чекиста, но это же ещё добраться надо до него! Да и сбежать через двор, полный охраны... В общем, на губах Феликса возникла лёгкая улыбка, пока он цедил воду горячую да грел об неё руки, прислушиваясь к словами разглагольствующего человека, что даже расшагивал перед столом вперед-назад.

Бессонов прикончил свою тарелку быстро, по-крестьянски повозил по ней куском хлеба, потом доел и его, рассуждая, что стыдиться нечего. Но за графом всё-таки приглядывал: как тот будет есть, медленно и церемонно или выдаст себя? В тюрьме ему наверняка пришлось поголодать. Так или иначе, четверть часа спустя конвой снова надел на графа кандалы - что-то, а бдительность терять не следовало.

- Ну, а теперь со свежими силами продолжим, - и Бессонов широко улыбнулся.

Аристократ определенно становился ему все более интересен. И эти его любовные записки, которые так удачно попали в дело и которые он пробежал по лазами, сперва чуть ли не краснея, а потом хмыкая, и его благородный облик - даже теперь, когда одежда была изрядно затасканной, местами рваной... Таких чекисту встречать не приходилось. Нет, через тиски ЧК и его руки лично проходило немало бывших дворян, пленных белых офицеров, но те были или злы как собаки, и их ломать было одно удовольствие, или выдавали свою подлость иным способом, а здесь... Бессонов понимал, что при желании сломает его легко, но желания такого почему-то в себе не ощущал. Напротив, стоило пробежать глазами то безыскусно стихотворение и вообразить, что вытворяли эти двое, и образы возникали перед глазами совершенно лишние, непристойные - и вместе с тем он сильно хотел бы пронаблюдать их вживую. Потому ему и хотелось раскрыть графа, узнать чуть ближе, и тон его из жесткого превращался в снисходительный, а потом в искренне заинтересованный.

- Что касается ваших слов об опухолях на теле народа, скажу я вам вот что, - начал он. - Мы, наша коммунистическая машина, не борется с людьми. Она борется с классами. Стоит вам перейти из класса дворян, который мы делаем уничтожить, в класс честных рабочих, и от пролетарской ненависти не останется и следа. Наша цель в том, чтобы превратить злокачественную опухоль в безвредную. Добиться вашего перерождения. Этим я и займусь. Вы должны помогать нам строить новую жизнь, найти в ней свое место. Если не захотите - за этим последует кара. И так до тех пор, пока вы не усвоите урок. А сбежать вам мы не позволим.

- Найти своё место... Мягко стелете... И какое же место сейчас вакантно? Точнее будет сказать, на какое же место вы меня поставите?

Он поднял на чекиста свой взгляд. Не злобный, но такой уставший и безразличный, словно он бы и не поверил тому, что ему говорят. Своё место, наказание, классы... Бессмыслица, особенно если учесть, что в таком случае не имеет ни малейшего смысла держать в стране тех, кто не хочет в ней оставаться... Но разве ж эти неучи хоть что-то понимают в политике да в разуме?

По правде говоря, Феликс не особо рассчитывал на мягкое место. Он был мужчиной, как ни крути, а значит, отправили бы его лес валить, или в Сибирь куда-то, железные дороги строить.. Подальше от человеческих условий и медицины, чтобы не возникал, да не дай бог, восстания не поднял... История ведь с Распутиным тоже, поди, в деле есть. Так что для власти чем он не лидер?

- Место? Их много, - начал чекист, не сомневаясь, впрочем, что от любой предложенной простенькой должности этот изнеженный аристократ будет воротить нос. - Есть должности при прачечной, при кухне... Работа, конечно, руками, но все лучше, чем под открытым небом шпалы укладывать или щебень грузить. Там-то вы недолго продержитесь, - хохотнул, оглядывая снова субтильную фигуру графа, и отошёл. - Что? Женские? Да кто ж позволит женщинам работать в мужской тюрьме, совсем порядков не знаете. Самые лёгкие арестантские должности.

Чекист отступил, будто предоставляя возможность помолчать и что-нибудь решить, а самому на ум так и шли мысли: как, интересно, умеет стонать этот бесстыдник? А как он отдавался другим? Привык он принимать в себя чужое естество или сам бывал на верхних ролях? Чекисту отчего-то казалось, что первое. А вот стоило отпустить воображение - и дыхание перехватывали от желания. Он покачал головой, отгоняя это наваждение.

- У нас не мрачная царская тюрьма, а новая, призванная перевоспитать преступника. И должности есть даже в области культпросвета есть: библиотекарь, учитель. Вам-то несложно будет, чай, грамотные, читать-писать умеете, книги читали... Гражданской сознательности только мало, ну да за этим у нас следит спецотдел. Так что если будете разумны и скажете имена ваших пособников, контрреволюционеров, и выдадите, какими средствами оплачивали побег жены за границу, то и получите такую. А если нет - пеняйте на себя. Но учтите, своего я добиваться умею.

Бессонов сказал это равнодушно, скорее информируя, чем угрожая, а сразу следом представил, как ставит на колени благородного графа, угрожая выбить все зубы наганом, и тот соглашается, приоткрывает мягкие губы и удовлетворяет его - неумело, несмело, с видимым отвращением на лице, давясь... Но оттого он не становился в мыслях Бессонова менее желанным.

Так что даже хорошо будет, если Юсупов продолжит упорствовать. Он прикажет тогда его отвести в местную камеру часа на два-три, сам поспит это время, потом продолжит допрос; и так бесконечно. Прикажет таскать его на допросы каждый день (второй следователь, подменявший его, дворян любит ещё менее и тем более не станет стесняться в обращении с графом вплоть до рукоприкладства). А там, глядишь, на одном из допросов он отведет его за синюю дверь в своем кабинете, толкнет его на пол или поставит на колени, и...

Бессонов сглотнул.

- Так что же? Согласны вы нам помочь и тем самым облегчить свое содержание? 

- Я вам столько раз говорил, но вы же не слышите меня, - устало вздохнул князь Юсупов в очередной раз. - Впрочем, на один вопрос я могу вам ответить, но он и не особо неизвестный. Побег мы оплатили из моих фамильных драгоценностей. Точнее, моей матери. Этого оказалось достаточно.

Если бы Бессонов знал точно, сколько там было этих драгоценностей, он бы присвистнул, ведь за весь побег чета Юсуповых отдала всю фамильную шкатулку. Не сказать, что там было много, но ободрали их как липку. Тем удивительнее то, что в итоге бежать им не дали. Как специально, его изловили, когда жена с дочкой уже уехала на одной из барж, переплывавших на ту сторону... Феликс дураком не был, и подумал было, что им просто откупились. Наверняка на посредника уже давили, и чтобы продолжать переправы, кем-то нужно было пожертвовать. Спасибо Господу, что им, а не женой. Великая княжна не выдержала бы такого...

Усталость уже налегала могильной плитой и Феликс нет-нет, да и прикрывал глаза. Он не спал нормально уже, казалось, тысячу лет, да и голод особо сил не придавал. Мельком он взглянул на своего мучителя. Высокий, широкий в плечах. Чуть простоватое лицо, видимо, барин где-то гулял с его матерью, но более ничем не участвовал. Может, и ненависть его этим обусловлена? Натруженные руки военного, но без той ярой злобы, которая выдавала палачей. Значит, бумажный работник канцелярии с доступом к оружию... Устал уже тоже, но все еще бодрится. Кажется, очень заинтересовался его письмами, которые были в деле, и пару раз намекнул на его "послушность"... Неужто будет пробовать им воспользоваться?

По спине пробежались мурашки. Он так давно ни с кем... А тут... Вряд ли он будет спрашивать у него разрешения, скорее... Возьмет грубо то, что захочет.

Феликс сглотнул - ему стало страшно впервые с момента, когда он переступил порог этого кабинета.

- Ну так что же вы замолчали, отвечайте?

Кажется, его надзиратель воспринял эту паузу как-то по другому, записывая предыдущий ответ в дело.

- Мне больше вам нечего сказать. У меня нет для вас информации.

Юсупов глянул в окно - как раз начиналось утро, заря уже разукрасила небо первыми нежными розовыми мазками. Было свежо и морозно. Увидит ли он ещё это небо не из тюремной камеры? Или доживет до лета? Как бы не храбрился этот чекист, вряд ли он сможет что-то действительно решить. Отправят его на выселки, лес класть... На мгновение мелькнула мысль, что повезет и поставят учителем, уж грамоте Феликс точно был обучен. Да только кто ж ему позволит? Бессмысленные мечты...

- Продолжим позднее. Уведите! - последнее сказано было громче, с тем расчетом, чтобы услышал стоявший подле двери постовой и позвал конвойных.

Графа увели, а Бессонов, пройдясь по кабинету широкими шагами, начал размышлять. Ничего нового он ему, конечно, не сказал, но все же чекисту не казалось, что разговор был бесплодным. Он приоткрыл графу будущие перспективы, а тот, если подумать... Зря он считал, что умеет держать себя в руках. Привыкший за пару лет к допросам Бессонов временами видел все мысли на его лице - и испуг, и недоверие, и робкую надежду, и страх. Подумайте, он его боялся! Считает всех большевиков - как он там писал к брату жены? - кровавыми палачами? Бессонов украдкой глянул в мутный осколок старого зеркала, висевший над приспособленным в углу рукомойником. Амальгама потемнела, и все-таки он себя видел. Прошелся ладонью по подбородку - ну да, побриться бы не мешало, а в целом что такого? Как говорится, не рябой и не косой, а такой, как надо. Вот второй следователь обладал куда более звероподобными чертами. Посмотрим, как граф заговорит после него... Может, и правда напрасно он так с ним нежничал, надо было стукнуть кулаком по столу, а потом и самого графа потаскать за шиворот: поди, придушишь слегка, он все и выдаст. Но все-таки Бессонов считал верным, что попытался установить меж ними какое-никакое доверие. Точнее, о нем говорить преждевременно, но все-таки. И кое-что важное тоже было сказано: про драгоценности княгини Юсуповой. Мелочь, но в эту сторону определенно стоило копать. Узнать, где было прежнее имение Юсуповых, затем выяснить, где они жили летом, где жил прежний князь, пройтись, чем черт не шутит, в очередной раз по дворцу, потаскать туда самого графа, посмотреть, не дрогнет ли он при виде того, во что превратилось семейное гнездо. А ведь дворцу еще повезло: там не расквартировали, к примеру, военную часть, а передали в ведение комиссариата просвещения.

Ну да это он потом решит. А сейчас... И Бессонов широко зевнул, а потом отправился домой, на набережную Обводного Канала, по утренним улицам. Свежий воздух славно его взбодрил, и следующие часы он спал крепко. А вот на другой день увидеться не удалось: почти весь личный состав отправили сопровождать отправляемые в Сибирь ценности, реквизированные у прежних хозяев. Долго провожать не требовалось - не до Новосибирска, по счастью, всего до лишь до Перми, где передать золото местным товарищам, но и это отняло время. Возвращался Бессонов с волнением: увидит он еще своего подследственного или того, не долго думая, отправили уже по этапу на Соловки? Но нет, в опустевшем Петербурге все было тихо и чинно, и волновался он преждевременно. Сообщали между прочим о перебоях с продовольствием, о нескольких вылазах, устроенных недобитыми белыми, но не более. Зато кончались времена прежние, беспорядочные, и почти всем им выдали новую форму, в том числе и ему: голубую фуражку, гимнастерку защитного цвета с воротником-стойкой и двумя алыми ромбами на рукаве, и прошел вниз, к камерам, показав удостоверение и велев постовому отворить. Затем глянул через оконце в камеру: бывший князь не то спал, не то лежал в беспамятстве. Бледное лицо его украшала не то ссадина, не то кровоподтек, явный знак того, что с его сменщиком он уже познакомился.