Я не хочу так жить.

Глава 15.

— Да я боли не ощущаю, считай, — призналась Эверрет. — Сперва больно было, первые пару ударов, а потом… Потом я просто привыкла. Вот и сейчас… Мне плакать хочется, уснуть и не проснуться, лишь бы не чувствовать всего этого. А я говорю, иду прямо на остановку, чтобы получить работу и шанс выбраться из этого района…

— Ты словно жаждешь этого больше всего, — высказала своё предположение Ванесса.

— Я? Да. Так и есть, я жажду знаний, славы, признания, но больше всего я мечтаю выбраться из этого прогнившего места. Из этого круга лицемеров, насильников, наркоманов. Я боюсь уподобиться им, да я уже уподобляюсь. Да и к тому же, разве это плохо? Плохо желать чего-то? Ты ведь жаждешь любви.

— Любви? Больше всего на свете. Я никогда не получала её в должной мере. Никогда. Думала когда-то, что да, вот оно, так и есть. Это любовь, Ванесса, тебя любят. Тебя наконец любят. Но оказалось… Тебе, наверное, это и не интересно. Ты никогда не спрашивала о моем прошлом.

— Мне казалось, что ты не ответишь, — призналась Эрри, а с сердца Ванессы спал груз. Эверрет не спрашивала не потому что ей не интересно, а потому что она боялась отдалиться, получить отказ. Они были похожи.

— Отвечу, — слишком резко произносит Ванесса, а после добавляет. — Тебе отвечу. Но ты все равно не спросишь, — она говорит это с болью в голосе и садится на землю. Эверрет молчит несколько бесконечных минут. Но в один момент подходит к подруге, поднимает её за подбородок, чувствуя, как открывается рана над губой от улыбки, но продолжает улыбаться. Набирает полную грудь воздуха и со всей мягкостью, на которую только способна, говорит:

— Я спрашиваю сейчас. Расскажи мне, Ванесса Рейган. Расскажи мне свою историю.

Ванесса смеется, поднимается с земли и шагает навстречу Эрри, попутно вытирая тыльной стороной ладони слезы, без её ведома начавшие капать из глаз. Ванесса сломалась, она больше не может скрывать всё то, что теплится в её душе. Она устала. Устала притворяться дурой, делать вид, что ничего не понимает, доверять всем, а после быть выкинутой на помойку.

Эверрет продолжает улыбаться сквозь боль, вытирая рукавом капающую кровь. Она кивает в сторону остановки и медленным, неспешным шагом направляется туда. Как бы лицемерно это ни звучало, но Аддерли не готова пропустить первый день работы, ведь это сродни тому, что упустить шанс выбраться из этой помойки. Вытащить из неё свою мать, и подругу, которая явно не справится с этим сама. Эверрет Аддерли всего пятнадцать, но ответственности и понимания жизни у неё куда больше, чем у восемнадцатилетней Ванессы.

Рыжеволосая думает так же. Она на негнущихся ногах идет за Эверрет и молчит. Слова вязкой жидкостью застревают в горле, и Ванесса впервые за долгое время понимает, что никогда не умела говорить искренне. Все её прежние слова, истории — не больше чем пустая болтовня обо всём и ни о чём. Она никогда не рассказывала чего-то серьезного. Даже та история с Гарри, случившаяся несколько недель назад… Она ведь всё помнила.

Помнила ощущение чужих, мозолистых и липких рук на своей коже, срывающих одежду. Прохладный сентябрьский воздух, щекочущий пятки. Ощущение холодного, словно заляпанного чем-то, асфальта под своей спиной. Окружающие её, насмешливые голоса, пыль в волосах. Чьё-то чужое, тяжелое тело на своём теле. Все вздохи, взгляды, смешки, слова. Она помнила. Помнила то, как в неё входили, не задумываясь о контрацепции, её ощущениях. Помнила крики Эверрет, её мольбу о том, чтобы Ванессу отпустили. Помнила то, как боялась, что Эверрет окажется рядом с ней.

Ванесса это помнила, однако предпочла сделать вид, что всё забыла. Так было проще. По крайней мере, ей казалось, что так будет проще. Да и Эверрет точно поняла, что она всё помнит, но подыграла.

— Мне восемнадцать, — начала Ванесса, выкарабкавшись из водоворота собственных мыслей, которые ранили её и без того раненое сердце, — а я уже могу назвать себя потерянной для общества. Всегда считала, что не имею права жаловаться. Серьезно, кто будет слушать, какие-то жалобные высеры такого отброса, как я? Я не умная, не талантливая, а всё хорошее, что когда-то было во мне… оно пропало, просто сгнило вместе с моей душой. Я никогда не была любима. Я всегда гналась за любовью, но никогда не получала её. Гарри… Его не звали Гарри, Эрри. Гарри — это ублюдок Мора. Это тот ублюдок, что изнасиловал меня вместе со своими дружками в том пыльном месте! Того, о ком ты говорила, звали не Гарри. Его звали Льюис Бейкер.

Льюис Бейкер не был кем-то особенным. Светловолосый мужчина двадцати двух лет со светлыми голубыми глазами, треугольным лицом и родинкой над верхней губой. Конечно, богатым он не был, а вот бедным был. В свои двадцать два он грезил о несбыточном: мечтал открыть свой бизнес, зарабатывать огромные суммы еженедельно, но самой главной его мечтой было выбраться из Бронкса. Как и большинство из нас, я думаю.

Мы познакомились с ним, когда мне было пятнадцать или может даже четырнадцать, сейчас уже и не вспомню. Моя мать… Моя мать тогда впервые оставила меня один на один с отчимом. У них вообще история сложная. Забеременела от другого, сама не знает от кого. В шестнадцать родители выкинули на улицу, вот и пошла за того, кто её подобрал — за Рейгана. Рыдала долго. Не хотела. Угрожала себя и меня у***ь, но пошла же. До сих пор не знаю зачем, сделала бы аборт да дело с концом. Рейган же её любил, давно и страстно. У них в шесть лет разница, так что посчитать во сколько лет она стала его женой тебе труда не составит. Да только то, что он мудак редкостный, моя мать знала, но начала забывать за долгие годы жизни с ним. Первое время все было нормально, по её словам, всё началось тогда, когда мне пять исполнилось или около того.

Помню, моё первое воспоминание из детства: я сижу, пью чай с какой-то булочкой, а рядом Рейган мастурбирует на это. И знаешь, таким голосом сладким, невинным просит меня не отвлекаться от еды. Как вспоминаю, так сразу так противно становится. Ублюдок редкостный. Когда мне исполнилось семь он мать ударил. Сильно так, она пару часов без сознания провалялась. А когда мне восемь исполнилось, мы от него ушли. Первый раз. Мама просто собрала вещи и мы на улице две недели прожили. Потом вернулись. И знаешь, так по замкнутому кругу было. Мы жили как нормальная семья, потом что-то случалось, он пиздил мою мать, мы уходили, потом возвращались. Но за это время не было такого, чтобы я оставалась с отчимом один на один на долгое время. Максимум на час, на полтора. А когда мне было четырнадцать моей матери понадобилось на похороны уехать из Нью-Йорка.

Я тогда впервые узнала, что такое секс. Так сказать, на практике, а не в теории. Если сейчас он угрожает мне, говорит всякие гадости, то тогда особо не церемонился. Просто срывал всю одежду, делал своё дело и выплёвывал свою любимую фразу: «ни слова матери, иначе убью». И я знала, что если он захочет, он это сделает. Так что я просто сбежала из дома. Вернее, не сбежала, ушла на некоторое время. Знаешь, мне необходимо было проветрить мозг, тело. Да и находиться с ним в одной квартире не хотелось.

Я тогда пошла в парк, там и встретила Льюиса. Я сидела на лавочке, вся зареванная, с красными глазами и синяками на руках, а он мне предложил успокоиться, выкурить ментоловую, бабскую сигарету. Так и закрутилось. До сих пор сама не помню, как именно наши отношения из «сигарету — давай» переросли в поцелуи, обжимания и долгие разговоры.

Он рассказывал мне многое, очень многое. Я с ним год прожила, буквально. Ночевала в его квартире, ела его еду, я была счастлива. Я думала, что он меня любит, ценит. Знаешь, я всегда бежала за чужой любовью, и тогда казалось, что Льюис дает мне её.

Но это было не так.

Мне исполнилось шестнадцать. Мы с Льюисом собирались вместе отмечать Рождество в недорогом кафе в Куинсе. Знаешь, я наверное именно поэтому в тот район так рвусь всегда, он напоминает о счастливых в моей жизни временах. Все украшено было, везде парочки, смех и веселье. Да и я тогда была такой же счастливой, как и все вокруг. Знаешь, воспоминания о том дне до сих пор мне душу греют.

— Ты улыбаешься весь день, — подметил мужчина, накрывая девичью руку своей.

— Улыбаюсь? — довольно воскликнула Ванесса, не разжимая сцепленных рук. — Да я счастлива, Льюис! Мне шестнадцать, а рядом со мной лучший из мужчин, с которым я собираюсь отпраздновать свой любимый праздник. Идет снег, да и вокруг все счастливы, с чего мне не улыбаться?

— В последние дни такая грустная ходила, а сегодня светишься, как пасхальное яйцо. Я люблю твою улыбку, ты ведь это знаешь? — Льюис наклонился к девушке, оставив целомудренный поцелуй на её губах.

— Знаю, — ответила Ванесса, чувствуя разливающееся счастье. — У меня матушка сетовала, мол, как ты не с нами отмечать будешь. Отчим давно зверствует, сам знаешь. Не хочу о грустном, да только не получается всегда. Вечно то мать, то этот Рейган…

— Сигарету? — предложил он, по привычке засовывая руку в правый карман. Ванесса рассмеялась, выхватывая пачку из его холодной руки.

— Я не курю, знаешь же. У тебя руки замерзли, я знала, что тебе подарить нужно. И не отвертишься, как миленький будешь носить перчатки теперь. Сама шила, для тебя специально. С Рождеством, Льюис.

— С Рождеством, Ванесса, — ответил он, принимая подарок, но не даря ничего в ответ.

— Знаешь, — горячо ответила Ванесса, наклоняя голову к земле, — меня ещё тогда должно было насторожить то, что он мне подарок в ответ не подарил. Однако разум затуманен любовью был, совсем не думала о том, что в ответ что-то получить хочу. Да и чего я ещё желать могла? Он меня буквально приютил, учил всему, чему мог. Заставлял ходить в школу, объяснял даже что-то. Помню, вместе с ним ненавистную мне биологию учили, до сих пор строение клетки помню. Но как ты можешь понять, всё не так просто.

Льюис, он… Он ввязался в долги, в серьезные долги. А я отрабатывала их, сама можешь понять как, вспоминать не хочу. Мне казалось, что это своеобразная благодарность ему, что если я не сделаю этого, то его могут повязать, или чего хуже у***ь. Поэтому и работала, старалась как могла. Из дома совсем, считай, ушла. Раньше там хотя бы пару раз в неделю появлялась, а тогда раз в месяц роскошью было. А Льюис… Долги он выплатил заработанными мною деньгами, ещё в третью неделю, а я четыре месяца работала. Ему просто начало нравится то, какой я становлюсь. Грязная, использованная. Ему нравилось смотреть на то, как другие ломают меня. А я, как дура, продолжала улыбаться, смотря на него преданным взглядом и верить в лучшее.

А потом его застрелили. Знаешь, я долго горевала над его смертью. Мне казалось, что это моя вина. Не смогла заработать достаточно, не смогла попросить отсрочки. Его застрелила какая-то шавка из местного гетто. Я проплакала пару дней, не ела, не пила. У меня в душе была только пустота. Мне семнадцать исполнилось, когда его убили. Я потратила на этого человека три года своей жизни, а потом хоронила одна.

Сумбурно всё звучит для тебя, понимаю это. Но не могу заставить себя говорить подробнее, это личное. Единственное, о чем тебе необходимо знать, Эрри, он тоже бил меня. Он сам насиловал меня несколько раз, я не считаю это в своем списке, потому что я его любила. Мне казалось, что моё согласие не обязательно, если у нас всё по любви. Дурой была, знаю, однако чего ещё можно ожидать от девчонки, что отчаянно цеплялась за любую возможность, почувствовать себя желанной, нужной, любимой?

Его застрелили. Да, точно. Он перешел дорогу не тем людям. Начал употреблять наркотики в один момент, я упустила его, не смогла уберечь. А там и познакомился с моровской шавкой. О Море ты, если не знаешь, то поверь мне, знать и не нужно, а если знаешь, то тогда я могу понять отвращение на твоем лице. Льюис в бордель его полез, и там одну девку задушил в приступе страсти и наркотиков. Я тогда не знала, что он с другими спал. Мне это рассказали на похоронах, когда я вместе с четырьмя взрослыми мужиками-наркоманами и товарищами покойного, закапывала гроб в землю.

Знаешь, мне тогда казалось, что я окончательно сломалась. В тот же день купила себе ментоловых сигарет и за раз пачек пять выкурила, если не шесть. Пришлось вернуться домой, жить жизнью, в которой никогда не было никакого Льюиса, никакого убийства, никаких сигарет и счастливой жизни. Я впала в апатию, похудела жутко, руки в кровь разбивала, выглядела, как мертвец. А потом в один из дней, наверное, через неделю или около того, я пошла в магазин. И знаешь, что произошло там?

— Ты познакомилась со мной, — закончила за неё Эверрет, которая до сего момента не вмешивалась в монолог подруги, позволяя той изливать душу.

— Верно. Познакомилась с тобой. И моя жизнь заиграла новыми красками. Я начала верить в то, что могу быть кому-то нужна. Я впервые получила любовь в ответ. Конечно, сперва я тебе не хотела доверять. Ты была маленькой колючкой, сама почти не подпускала к себе, вся замкнутая, агрессивная в чем-то. На каждую попытку сделать шаг вперед делала четыре назад. Наверное, я тогда и решила, что мне нужна эта иллюзия надобности, поэтому решила для себя никогда не говорить с тобой серьезно. Мне необходим был друг, любовник, хоть кто-нибудь рядом. Но ты постепенно оттаивала, становилась ко мне мягче, добрее. Но мне все равно страшно.

— Страшно наступить на те же грабли, — с полуулыбкой за неё сказала Эверрет и взяла её руки в свои. — Поэтому мы и вместе, верно? Две сломанные, побитые жизнью девчонки, что боятся доверять.

— Мы разные, Эрри. Однако именно это и держит нас подле друг друга, верно? — с вековой мудростью в голосе говорит Ванесса, и Эверрет не может не ухмыльнуться.

— Несомненно, — говорит она, — несомненно.

Девушки прощаются лишь тогда, когда автобус, в котором сидит Эверрет, отправляется в Манхэттен. Он почти пустой, но люди в нём есть. И именно они на протяжении всего пути продолжают перешептываться, смотря на Эрри, тыкать пальцем и сочувственно кивать головой. Выглядит она на самом деле жалко. Ей бы зайти домой, переодеться, обработать раны и прийти опрятной, но сделать это она не сможет.

Во-первых, приличной одежды с длинным рукавом у неё не осталось, а надевать что-то с коротким было равносильно смерти. Во-вторых, ей все равно нечем обработать раны, да и смывать кровь холодной водой — не самое лучшее занятие. В один момент какая-то женщина подходит к девушке, протягивая ей пачку влажных салфеток и зеркало. Эверрет благодарно смотрит на неё, достает телефон, который каким-то чудом остался целым, из портфеля и впервые смотрит на себя.

Выглядит она ужасно — это всё, что она может о себе сказать. Кровь оттирается просто, к Манхэттену она подъезжает уже чистая, единственное напоминание о случившемся это грязная кофта, порванная на локте, изуродованное лицо и ужасное настроение. Перед выходом Эверрет ещё раз благодарит женщину, расплачивается и выходит.

То, что эта компашка уродов не тронула её вещи поражает. Некоторую благодарность Эверрет ощущает, однако ненависти все же больше. Куда больше.

В Башню она добирается к пяти, конечно, её просили прийти к обеду, но Эверрет долгое время рассказывала что-то про школу, долгую дорогу и недостаток свободного времени, так что ей простят такое позднее появление. Ну, или она на это надеялась. Путь с остановки до самой Башни прошел без особых трудностей. Дорогу она знала, а каких-либо знакомых не встретила, что было даже к лучшему. Объяснять, что с ней случилось пятьдесят раз на дню не хотелось. Вспоминать было куда больнее, чем ощущать последствия этой встречи. Правду говорят, что душевная боль сильнее физической.

— Добро пожаловать, мисс Аддерли-Эгер, — произносит механический голос, стоит Эверрет приложить к турникету пропуск, выданный ей Пеппер во время предыдущего визита.

— Добрый вечер, П.Я.Т.Н.И.Ц.а, я запомнила твоё имя. Мне идет плюс в карму? — шуточно говорит девушка, морщась от неожиданно резкой боли в районе живота. — Хотя можешь не отвечать, знаю, что да. Ты проводишь меня в нужное место?

— Мистер Ричардс, ваш куратор, уже оповещен о вашем прибытии. Он будет здесь через пятнадцать минут, — после этих слов ИскИн отключается.

Голова ощущается ватной, чужой, взгляд расфокусирован, а дышать с каждой секундой становится всё сложнее. Девушка делает шаг, не замечая, что могла бы упасть, если бы не чьи-то сильные руки, аккуратно придержавшие её за талию.

— Осторожнее, — шипит парень знакомым баритоном. Эверрет закрывает глаза на пару секунд, пытаясь привести зрение в норму, и у неё это получается. Перед собой она видит Питера Паркера. Он странно смотрит на неё, не осуждая и не жалея, видно, пытаясь понять, что именно произошло.

— Школа Бронкса, — отвечает ему Эрри на незаданный вопрос, после чего отстраняется. — Возможно, попросить о таком и неправильно. Но не поможете мне обработать раны?

И Питер кивает.