Ангел - хранитель

Глава 11. Заманчивые перспективы

Утром я проснулась в состоянии полного довольства миром. Еще глаза не открыла, а уже поняла, что все хорошо. Состояние абсолютной гармонии: ни единой мысленной занозы – о том, что вчера случилось что-то туманно-неприятное, или о том, что сегодня ждет нечто еще худшее. И выспалась. Все тело наслаждается последними минутами упоительной лени, и даже мозг отказывается очнуться и рывком послать это самое тело в дневную круговерть. Утром свободного дня это – самые замечательные минуты: когда уже осознаешь, что существуешь – но и только.

С довольным мычанием я потянулась, зевнула во весь рот и перевернулась на бок. Еще пять минуточек. А потом я уже проснусь. Как кот, который сначала каждую лапу по очереди вытянет, спину о пол почешет – и только потом встанет и пойдет смотреть, чем там мыши без него занимались.

– Ну, ты и соня, – послышалось откуда-то из-за моей спины.

Голос этот настолько вписывался в мою совершенную гармонию, что я вновь согласно замычала и повернулась, не открывая глаз, в его сторону. На соню я согласна. Пожалуй, даже еще не на пять, а на все пятнадцать минут согласна.

Тут до моего плавающего в сладкой невесомости сознания дошел смысл этого слова. Почему, собственно, соня? Мне же не нужно никуда бежать. У меня сегодня отгул; могу я себе удовольствие доставить или нет? Уже в который раз в своей жизни я подумала о том, что будильник изобрел злобный мизантроп. И чего люди стрессам удивляются? Каждое утро этот извращенный плод человеконенавистнической фантазии выдергивает их, словно рыбу под жабры, из мирного покоя и рывком швыряет в гущу кипучей активности – трепыхаться под солнцем, бить хвостом по спинам не менее ошалелых собратьев и хватать (в зевках) ртом воздух.

– Татьяна, вставай, уже почти двенадцать часов, – насмешливо проворковал гармоничный голос.

Чего? Мозг встрепенулся и принялся обрабатывать полученную информацию. Результаты обработки его насторожили, и раздался сигнал тревоги. Двенадцать часов? Тело мое напряглось, глаза резко открылись. И несколько раз моргнули, не веря открывшейся им картине.

Прямо перед ними – руку протяни, достанешь – оказалось знакомое лицо. Прищуренные с любопытством глаза, изогнутые в плутоватой усмешке губы… Мои глаза метнулись вверх и вниз, присоединяя к этому лицу все остальное. Голова лежит на ладони руки, упершейся локтем в подушку. К голове прикреплено тело, покоящееся на боку, правая нога согнута в колене, за которое держится правая же рука. Я расплылась в торжествующей улыбке.

Ха! И кто это мне вчера врал, что ему все равно: стоять, сидеть или лежать? Я вспомнила, как перед сном вцепилась ему в руку, но он тогда сидел. На этой самой кровати, но сидел. У меня тогда еще мелькнула мысль, что так ему все-таки будет немного удобнее, чем в кресле. И что – аппетит приходит во время еды? По всей видимости, ночью я ослабила свою хватку, но ведь назад, в кресло он не сбежал! А очень даже вальяжно развалился на моей кровати и – судя по довольному выражению лица – весьма неплохо отдохнул. И чего было мне голову морочить, железную выдержку демонстрировать?

– Ну что, пока ничего в голову не взбрело? – вскинув бровь, поинтересовался он.

Вот вечно он к словам цепляется! И запомнил же! Я вспомнила свой сбивчивый лепет о том, зачем мне нужна его рука, представила себе, как это звучало со стороны – и, крепко зажмурившись,  чуть не застонала. Это же надо до такой степени опозориться! Подержите ребенка за руку – ему в темноте страшно. И хорошо еще, если он только это в моих словах услышал. Да нет, не может быть. Он же – ангел, он выше всякой пошлости. Но мне определенно нужно следить за своим языком, а то еще что-нибудь ляпну ненароком, он и подумает, что я ему на шею вешаюсь. Вот тогда точно сбежит. Сам. А пока нужно как-то стереть из его памяти этот бред вчерашний.

– Что, уже действительно двенадцать часов? – Я нахмурилась. Ну вот, целый день у меня был, чтобы еще что-то у него выпытать – и не урывками – а я половину его проспала. Правильно родители говорят: ты, Татьяна, бестолковой родилась – бестолковой и помрешь.

– Почти. – Он опять прищурился, выжидательно следя за моей реакцией.

– Так что же ты меня раньше не разбудил? – буркнула я, старательно скрывая ужас от одной этой мысли.

– Зачем? – совершенно искренне удивился он. – В кои-то веки ты смогла выспаться, зачем же мне тебя будить?

– Зачем-зачем? – проворчала я, собираясь откидывать одеяло и вставать. Но вовремя остановилась. – Выйди, мне одеться нужно.

– Угу, – легко согласился он, спрыгнул с кровати и пулей вылетел в коридор. Наверно, совсем ему уже надоело ждать, пока я очнусь. Все, больше я сегодня время впустую тратить не буду. На все сборы – полчаса; как в рабочий день, когда просплю.

Умывшись и втряхнув себя в джинсы и свитер, я влетела на кухню. Заправив турку всем необходимым, я поставила ее на огонь. Раздумывая, чем бы позавтракать, я решила кое-что проверить. Покосившись на турку – вроде, кипеть еще не собирается – я повернулась к нему.

– Ты что на завтрак-то будешь? – спросила я, внимательно следя за его реакцией.

Он сидел, как обычно, на табуретке, но лицом ко мне, поставив на стол оба локтя и привалившись к нему спиной. Еще и ногу за ногу закинул – ступней покачивает. Услышав мой вопрос, он мгновенно отвел глаза в сторону, пожевал губами, качнул с досадой головой и вежливо ответил: – Ничего, спасибо. Я не голоден.

Он что, не ест? Вообще? С другой стороны, кто может ответить на вопрос, чем питаются ангелы? Я, например, не знаю. Но, мысленно просияла я, в отличие от большинства людей, у меня есть возможность это выяснить. Я открыла рот, чтобы спросить его об этом … и услышала уже доводящее меня до бешенства: «Об этом – позже».

Нет…! Да, кофе таки сбежал. Знала же, что нельзя отвлекаться, когда кофе варишь. Вечно он меня с толку сбивает! Перелив кофе в чашку, я повернулась, чтобы поставить ее на стол, и вновь наткнулась на его любопытный взгляд. Он даже голову к плечу склонил, следя за каждым моим жестом. Я опять открыла рот, чтобы объяснить ему, как замедляют утренние (равно, как и дневные) сборы всякие неуместные замечания. Но он снова опередил меня.

– Ты, кажется, хотела что-то спросить? – с невинным видом произнес он.

О… О! Похоже, сегодня мне позволено задавать вопросы. Об этом я не забуду. И ему напомню. При случае. Когда он опять кричать начнет о своем долготерпении. 

– Чего ты на меня смотришь? – Это, конечно, не совсем то, о чем я хочу спросить, но начнем с малого. Пусть разговорится немного, а там уж я за него всерьез возьмусь. Мне эта «последняя жизнь» вчерашняя очень не понравилась. Пусть уж будет любезен сегодня дальше рассказывать. Ведь говорят же у нас: «Конец – это всегда начало». А то прямо как письмо на работе: «По истечении этого месяца Ваши услуги больше нам не понадобятся» – и дальше как знаешь.

– Любопытно. Когда ты что-то обычное делаешь, по дому, у тебя очень интересные движения.

Я опешила. 

– Да ты же их тысячу раз видел!

– Видел, – согласился он, и удивленно покачал головой, – но никогда не присматривался. А теперь – интересно.

– Да что в них интересного? – спросила я, поворачиваясь к плите, которую придется сейчас отмывать, и пытаясь представить себе этот процесс со стороны.

– У тебя каждое движение – отточено. Но не угловатое, как у робота – плавное, изящное. И все эти движения словно отдельно от тебя существуют. Вот руки посуду моют, а по лицу видно, что ты – совсем в другом месте.

Я дар речи потеряла. Отточенное изящество во время уборки. С ума сойти! Себя-то я, конечно, со стороны не вижу, но вот мать… А я за ней хоть раз наблюдала? Гм, если честно – ни разу. А вот насчет отдельности, это он прав. Вот же наблюдательный! Я за это уборку и люблю: руки работают, а голове – полное раздолье: думай, не хочу. Но изящество?!

Домыв плиту, я в сердцах бросила тряпку в мойку. Вот пусть там и лежит! Первый раз в жизни! Интересно, это движение ему тоже изящным показалось? Усевшись за стол, я взялась за чашку с кофе.

– Если ты не голоден, я тоже завтракать не буду, – небрежно бросила я.

– Татьяна… – начал он, и в глазах его зажегся опасный огонек. Ах, ему, значит, можно делать, что хочется, а мне – в моем собственном доме – нельзя?

– Не буду, – с нажимом повторила я.

Он вдруг резко выпрямился и глянул на меня очень сверху вниз.

Ой! 

– Я потом поем, мне сейчас не хочется, – быстро выпалила я, пока он кричать не начал. Вот же … манера! Нависнуть над головой и взглядом испепелять. Если он – выше, так что – мне червячком безропотным перед ним ползать?

– Я прослежу за этим, – обронил он сквозь зубы, не меняя позы.

Замечательно. Но после того как объяснит мне, почему ничего не ест. За этим прослежу я.

Я допила кофе, раздумывая, как вернуть его в разговорчивое настроение. Что я там вчера сделала, когда он из-за денег разозлился? Заговорила тише, чтобы ему нагнуться пришлось, ко мне прислушиваясь… Нет, вот этого не нужно: он и так на меня сверху уставился – как удав на кролика. Еще и позор мой вчерашний вспомнит – решит, что я опять ему глазки строю. А вот этого мне точно не нужно. Но заговорить тише – это мысль. Когда человек снижает голос, кричать на него в ответ как-то неудобно.

– Ну что, пошли? – пробормотала я, едва шевеля губами.

– Куда? – Он даже моргнул от неожиданности. Ха! Вот уже и не удав!

– Как куда? В парк. Ты же сам вчера говорил, что мы в парк пойдем. – Я тоже глазами заморгала. Так же, как и он. Пусть видит, что я ко всем его словам прислушиваюсь. И потом – действительно на улицу хочется, и чтобы никуда не бежать.

– Ну, пошли, – неуверенно отозвался он, подозрительно меня разглядывая.

Вот это нужно запомнить: когда он удивляется, он забывает о том, что злится.

У входной двери он подал мне куртку (вот же неудобно – ждать, пока тебе ее под руки подсунут; сама бы в два раза быстрее оделась!) и вопросительно прищурился: – Выходим так же, как вчера?

Меня уже разбирало любопытство. 

– А если ты сейчас отсюда видимым выйдешь, куртка на тебе так и не появится?

Он озадаченно нахмурился. 

– Хм. Наверное, да. Я об этом и не подумал.

Вот когда он так теряется, я себя человеком чувствую – у меня сразу двадцать пять идей рождается, как решить проблему.