Ангел - хранитель

Глава 10.5

– Слушай, тебе-то какое дело? – спросила она с отвращением в голосе. – Ну, случилось и случилось, главное – жизнь потом изменилась. Это ведь до тебя еще было. Чего в прошлом-то копаться? 

Ах, вот оно что! Ну, слава Богу! Она просто не понимает. Она, судя по ее виду, решила, что меня гложет извращенное любопытство, что я хочу, чтобы она всю свою жизнь наизнанку вывернула и разложила передо мной для дотошного осмотра, как на таможне.

Я объяснил ей, что мне интересны не прошлые события, а то, какую реакцию они вызвали в ней. Причины, по которым люди отходят от общества себе подобных, мне, в целом, известны, но вот что поводом послужило? Как она не понимает, насколько это важно? Ведь речь наверняка идет не о том, что ей в очереди нахамили или зарплату вовремя не повысили – а она и обиделась на весь белый свет. Нет, произошел какой-то глубинный сдвиг, который задел ее за живое, который показал ей – словно прожектором высветил – что нет ей больше места в безликой толпе, имя которой «Все». И жить, как все, она больше не может – не дает ей это ничего, кроме чувства неприкаянности.

Я постарался объяснить ей все это, и она, кажется, поняла. По крайней мере, обида с лица ушла, уголки губ приподнялись в полуулыбке. Коротко кивнула: – Хорошо.

Хорошо-то хорошо, но время уже позднее. У нее такой сумасшедший день был, что я вообще понять не могу, как она еще на ногах держится. Ведь суток еще не прошло с тех пор, как я всю ее жизнь с ног на голову перевернул. А у меня-то совесть есть? Это мне ни спать, ни есть не нужно.

Я предложил ей переместиться в спальню, чтобы она хотя бы прилегла. Я, кстати, давно заметил, что людям на такие темы в темноте говорить легче. Там она меня видеть почти не будет – вроде сама с собой разговаривает. Лишь бы спорить не начала – вот ведь страсть неуемная последнее слово за собой оставлять!

Спорить она не начала, но губы раздраженно поджала. Молча встала и пошла в спальню. Но на пороге все же не выдержала. Остановилась и, не оборачиваясь, метнула-таки в меня своим последним словом: – Подожди здесь, пока я лягу. – Я чуть опять не рассмеялся. Вот же характер!

Я прислушался к звукам, доносящимся из спальни. Когда скрипнули пружины кровати, я быстро прошел к креслу у письменного стола, старательно не глядя в ее сторону. Я сел, закинул для удобства ногу за ногу, взялся пальцами за подбородок и принялся ждать.

Поворочавшись немного, она устроилась, наконец, на боку, повернувшись лицом ко мне. Я молча ждал. Только бы не спугнуть ее сейчас.

– Хорошо, – снова сказала она. – Три года назад я чуть было не вышла замуж. Но в последний момент все отменила. – И замолчала, словно дальнейших объяснений и не требовалось. 

– Почему? – тут же отозвался я. Я уже понял, что услышу сейчас – возможно – ту историю, о которой постоянно упоминала ее мать, и которая все это время не давала мне покоя, словно заноза в пятке. Сколько людей встречаются и расстаются? Отменяют свадьбы? Разводятся, наконец? Нет, что-то там другое было. Я молча ждал.

Она начала рассказывать о своем романе (ах, да, Юра его звали) и об участии в нем ее родителей. Уже зная немного ее мать, мне было нетрудно это себе представить. Вот что у меня в голове не укладывалось, так это – как она все это терпела, да еще и с трех, как минимум, сторон. Впрочем, нападки родительские она до сих пор почти безропотно терпит. А парень-то этот оказался – дурак. Ему с женщиной жизнь строить нужно было, а он отношения с будущими тестем и тещей налаживал, словно на них жениться собирался. А может, и нужно ему было к ним в сыновья, а не в зятья проситься. Судя по Татьяниному рассказу, он им больше в дети годится, чем она.

Она вдруг прервала себя на полуслове и, похлопав рукой по кровати, попросила меня пересесть к ней поближе. Затем, словно расслышав, как прозвучали ее слова, она быстро добавила: – И не вздумай что-нибудь себе воображать – я просто устала голос напрягать, чтобы до тебя докричаться.

Меня словно током ударило. Какое тут воображать – я же каждое ее слово ловлю! Пытаюсь себе представить эти встречи с родителями, разговоры о приличиях, то мучительное унижение, которое она должна была испытывать, ощущение дежавю, которое должно было в ней возникать, когда он сообщал ей о своих планах по поводу их жизни…. Чтобы быть совсем честным, меня вовсе не огорчило, что он оказался таким болваном. Не дорос он еще до Татьяны, ему простая девушка нужна, которой замуж хочется, а за кого – это уж дело второе. А Татьяна сумела-таки вырваться из замкнутого круга и … меня дождаться.

Это что еще за бред? Никто меня здесь не ждал. И я ее всю свою жизнь не ждал – так что нечего и ей романтические бредни приписывать. Она просто вырвалась из толпы, из человека превратилась в личность – и, разумеется, к ней направили ангела-хранителя, чтобы личность эта где-нибудь не потерялась. Уж больно это редкое явление среди людей-то. И нечего слюни распускать.

Но теперь, когда она буквально приказала мне ничего не воображать, именно это и полезло мне в голову. Я на этой кровати сто раз сидел, пока она в спальне убирала, но теперь … как-то мне страшновато стало. Ну что, объяснять ей все это, что ли? Она утром и так уже над моей нерешительностью (как она выразилась) издевалась; скоро прямо в лицо трусом назовет. Но с ее стороны это – просто нечестно! Пальцами в меня тычет все время, наклоняться к себе заставляет и – «Так и сиди!», понимаешь ли… Хоть раз задумалась, я уж не говорю о том, чтобы спросила: мне-то каково?

Я забрался на кровать, поближе к краю, чтобы – мало ли – иметь возможность быстро с нее скатиться, прижался спиной к изголовью и крепко сцепил руки на груди – на всякий случай. Потом повернул к ней голову. Лучше мне следить за тем, что она делает – а то опять пальцем ткнет, а я уже и не знаю, как отреагирую.

Она вновь заговорила. Когда я услышал о том, что собственно заставило ее взорваться, у меня перехватило дыхание. Вот, значит, как у нее это было. У всех людей – когда приходит их время – это происходит по-разному. Кто-то дал отпор хаму-начальнику, глядя ему в глаза. Другой отказался быть вечным спасательным кругом для друзей – кругом, который просто обязан быть всегда наготове. Третий ушел от блестящей карьеры и красавицы-супруги в тайгу лесничим… Но, в то же самое время – одинаково. В один прекрасный (по-настоящему прекрасный!) момент каждый из них вдруг понимает, что он – больше не кирпич в стене, который можно вытащить и выбросить, другим заменить. Не лист на дереве, который походя, не глядя, срывают и бросают через два шага на землю – подумаешь, их там еще много. Не кусочек загадки-пазла, который можно и перепутать, в другое место впихнуть – и картинка от этого ничего не потеряет, если не приглядываться. Они вдруг осознают себя цельной картиной – единой, неповторимой, которой никогда прежде не было и никогда больше не будет. И не нужно в ней ничего дописывать советами и поучениями, и в раму друзей и знакомых ее вставлять не нужно. И становится такой человек к похвалам и комплиментам равнодушен – он сам себе цену знает. Он знает, что он – личность.

Но Татьяне-то какая мелочь понадобилась! Дата свадьбы, которую потребовалось подогнать под горящие путевки! Я понял, почему ее мать до сих пор успокоиться не может. Ведь это же – мелочь, ерунда, в которой уступить – проще простого. И мать ее, так же, как и все остальные, не видела, что уступать она больше не может; что больше не может она заталкивать себя обеими руками в стандартную форму кирпича или кусочка пазла, что не вмещается она туда больше. Как же давно она была готова, если ей хватило такой безделицы! Как давно она могла выйти из этой толпы. Как давно она могла получить ангела-хранителя. Как давно им мог стать я. Черт!

Я закинул голову к потолку, мысленно пиная себя за очередные идиотские фантазии. Ну, понятно, кто о чем, а я – все о себе. Если бы она раньше от общества оторвалась, ей бы вообще кого-то другого – кто был тогда свободен – прислали, а я бы о ней по сей день ничего не знал. Идиот самовлюбленный! Она впервые в жизни (в смысле, на моей памяти) о себе заговорила, а я в стенания ударился: ах, почему не раньше?

Она немного помолчала и продолжила более жестким тоном, явно стараясь как можно скорее довести свой рассказ до конца. Подводя итог. Я чуть не взвыл. Я же молчал, чтобы ей легче говорить было, чтобы не перебивать, не отвлекать ее – как же мне удалось все под конец испортить? Она же теперь точно откажется на другие мои вопросы отвечать – если я ее слушаю, как колода бесчувственная. Когда она закончила свой рассказ фразой о душевном покое, я дал сам себе торжественную и ненарушимую клятву, что в следующий раз она поймет, что мне интересно каждое ее слово. Даже если мне придется впритирку рядом с ней сидеть, за обе руки ее держать и в глаза смотреть. И если я отвлекусь, я дам ей себя и****ь.

А вот клятвы давать можно было и побыстрее. Опять она мое молчание не так истолковала. Когда она вновь заговорила, голос ее прозвучал едко, язвительно, насмешливо: – Что, эгоистка самовлюбленная, да? Которой ни до кого, кроме себя, и дела-то нет? – но под конец дрогнул.

Сколько же раз она это слышала, если с такой готовностью подсказывает мне очевидный – с точки зрения ее окружения – ответ? Как же прочно они вбили ей в голову эту мысль. Чтобы обезвредить ее, простым «Нет» не обойдешься. Я начал было подбирать какие-то теплые и добрые слова, но из меня вдруг вырвалось до невозможности человеческое сравнение.

– Нет. Ты, скорее – женщина, которая не захотела, чтобы ее содержали, как Мерседес – на зависть соседям.

Она вдруг засопела. Не сонно. Судорожно, чуть не всхлипывая, уткнувшись носом в подушку. Ну, вот, теперь я ее еще и обидел. И откуда этот Мерседес вылез? Сравнил женщину с машиной – просто гениально. Понимай, как хочешь, кому комплимент. Что-то я с тех пор, как показался ей, что молчу, что говорю – сплошные промашки.

Она зевнула. И тут же забормотала виновато: – Прости, пожалуйста. Что-то я совсем засыпаю.

Я улыбнулся. 

– Ну, и слава Богу. Спи. – Ей отдохнуть нужно, а мне – посидеть и подумать, как свои дурацкие настроения в узде держать. А то скоро вообще двух слов связать не смогу, все силы в воображение уйдут. Вот тогда я буду ей советчик! Вот тогда меня отзовут – и за дело, не поспоришь!

Она вдруг снова подала голос. Ну конечно. Кто же еще у нас последним выскажется. Но голос ее звучал как-то неуверенно, словно она сама не могла решить, стоит ли говорить.

– Э … слушай, ты не очень против, если я за твою руку подержусь, пока спать буду. А то утром … мало ли … взбредет еще что-нибудь в голову…

А вот уже чистейшей воды провокация! Ничем, абсолютно ничем с моей стороны не вызванная. Да что же она делает? Я только что пинков себе надавал за всякие мысли … куда более невинные. За руку ей подержаться захотелось! А если мне по щеке ее погладить захочется? Для начала. А если рефлексы сработают? И выбросит меня в невидимость – перед лицом явной угрозы моей стабильности. Да как ей в голову такое пришло? Я же ей вроде ничего не внушал. По-моему. А может, как-то … нечаянно вышло, и она решила за руки меня держать, чтобы лишить свободы передвижений? Нет, это просто невозможно! И главное ведь – не отвертишься; я же только что клятву себе дал, что сделаю все что угодно, чтобы ей спокойно на душе было. Нужно внести поправку: в случае возникновения форс-мажорных обстоятельств, а именно непредсказуемого поведения хранимого объекта, я снимаю с себя какую бы то ни было ответственность за последствия вышеупомянутых обстоятельств.

Я с трудом расцепил сложенные на груди руки и нащупал ее пальцы. Они впились мне в руку с такой силой, что у меня пропали последние сомнения. Так и есть, она решила в корне пресечь любые мои поползновения. Господи, неужели она каким-то образом услышала мои мысли? Меня прямо холодным потом прошибло. Это уже просто использование служебного положения в корыстных целях. Так, завтра – ни единой минуты на раздумья, и не реагировать на ее неожиданные выпады.

Через несколько минут она уже спала, а я упражнялся в самоконтроле.