Ангел - хранитель

Глава 10.4

Не вышло. Так я и знал. Коротко – далеко не всегда понятно. Лучше дать ей возможность вспомнить о своем отношении к обществу – ей наверняка в нем неуютно. Да и людей она разных уже в своей жизни встречала – не могла не заметить, как они отличаются в потребности к общению. Притихла, задумалась. Это хорошо. Такие новости лучше постепенно осознавать. Теперь уже можно упомянуть о том, что отрыв от социума происходит на последнем жизненном цикле.

Как и следовало ожидать, она восприняла слово «последний» в обычном человеческом смысле. Глаза на пол-лица растопырились, и ужас в них заплескался: вот прямо сейчас, да? Вот прямо так – лобовое столкновение с другой машиной, и все? И больше ничего? Чего они так смерти боятся? И ведь столько разговоров у них каждый день о вере, о Боге, о загробной жизни… Нет-нет-нет, здесь нужно потихоньку, на близких и понятных аналогиях, на примерах из их обычной жизни. Они ведь, кажется, согласны с идеей, что в жизни нужно чему-то учиться? А ну, попробуем…

Что же им так хочется много раз жить? Да еще и желательно, чтобы бесконечное количество раз? Почему в жизни для них самое главное – процесс, а о конечном результате они только в конце и задумываются, когда изменить уже ничего нельзя? Почему они с такой легкостью и удовольствием забывают? Почему так ненадолго хватает как осторожности их, так и благодарности? А в новой жизни ведь не только удовольствия заново встретятся – в ней и ошибки они те же вновь совершают, и трагедии с такой же обидой переживают. Почему не запоминают, не осмысливают каждый момент этой жизни, чтобы хоть на те же грабли второй раз не наступать? Как второгодники вечные, честное слово…

Татьяна отвернулась к окну и принялась разглядывать окрестности. Я замолчал. Она сейчас наверняка  мои слова мысленно и так, и эдак поворачивает, несоответствие в них ищет, лазейку, чтобы отбросить их, как шутку дурного тона. Я ведь не в первый раз с таким сталкиваюсь. Сейчас начнется: «Вот ты говоришь… А как же тогда…» Но вместо скептически-насмешливых вопросов я вдруг услышал тихое: – А после последней жизни – что?

Смирение. Уже. Впрочем, чему тут удивляться: она ведь с жизнью не спорит. Оставляет за ней право решения – и принимает его, не возмущаясь, даже если не по душе ей это решение. Вот и сейчас: ей сообщили, что живет она последнюю жизнь, а в ней уже любопытство взыграло – что дальше-то? В этот момент я был почти на сто процентов уверен, что она все-таки попадет к нам, пройдет финальный тур. И нечего скрывать – мне этого очень хотелось. Может, она меня даже узнает; голос-то не меняется, что физический, что внутренний…

Не получив ответа, она посмотрела на меня, недоуменно вскинув брови. И такая в глазах ее стояла печаль, что у меня горло перехватило. Хватит с нее на сегодня откровений. Глядя ей в грустные глаза и попытавшись вложить в голос всю убедительность, на которую оказался способен, я пообещал ей ответить на все ее вопросы – завтра. И постарался отвлечь ее мыслями о том, как нам следует провести этот неожиданно свободный день. Она вяло отмахивалась от всех моих соображений. Чтобы растормошить ее, я даже француза вспомнил и ее разговоры о пользе прогулок на свежем воздухе.

Так мы и до дома добрались. Она вышла из машины и так же равнодушно направилась к подъезду, ни разу даже в сторону не покосилась. А вот мне бдительность терять нельзя. У двери в парадное я тихо предупредил ее, что в лифте перейду в невидимость, и она чуть оживилась. Вскинулась вся, глаза сверкнули. Я вопросительно глянул на нее – и она тут же сникла. Черт, лучше бы уже разозлилась!

В лифте я стоял, как на иголках. Нужно эту апатию как-то сбить, а то сейчас опять нырнет в себя – и что мне делать? Теперь, правда, я ее уже и встряхнуть могу. Главное – потом быстро отскочить. Но сейчас… Сейчас ей в первую очередь нужно поесть. Наверное. Может, я попробую что-нибудь приготовить на кухне, пока она переодеваться будет? Что-нибудь самое простое, чай, к примеру. Я видел, как она это делает. Ни за что другое мне лучше не браться. В целях самосохранения.

Войдя в квартиру, она опять стала у двери, не закрывая ее. И чего она снова ждет? Я что, по лестнице на седьмой этаж бежал, пока она в лифте ехала? И лицо опять какое-то … потустороннее. Ну, нет! Хватит с меня этой задумчивости! Я с силой толкнул дверь, и не успела она захлопнуться, как я уже материализовался. Я ступил ей за спину, чтобы снять с нее плащ. Но она сначала скинула туфли и прямо всхлипнула в блаженстве. Странно. Если она так не любит туфли на каблуках, чего же она их носит? Вот я, например, по своей воле в такси ни за что не сяду… Кстати, в пятницу она тоже туфли надевала. И юбку. Интересно-интересно, и в пятницу, и сегодня она встречалась с французом… Правда, в четверг в аэропорту никаких каблуков на ней и в помине не было. Ничего не понимаю.

Размышляя над непостижимостью женского выбора одежды, я повесил на вешалку ее плащ, сунул ноги в тапочки и повернулся к ней, чтобы спросить, нет ли – совершенно случайно – некой связи между этими туфлями и приездом Франсуа. И замер, увидев, что она внимательно смотрит мне на ноги. Я посмотрел туда же – и похолодел. Тапочки. Ее тапочки. Да я же по привычке! Подрагивая подбородком, она поинтересовалась, по какому принципу я выбрал именно эти тапочки. Я совсем ошалел. Да ничего я не выбирал! Они просто в самом дальнем углу стоят, вот я и решил, что она не заметит, что их нет на месте, пока я в них по дому разгуливаю. Она что, решила, что я у нее всю обувь уже перемерял, а заодно и все остальное? Я же – не она, чтобы целый вечер перед зеркалом крутиться, наряды примеряя! Не зная, куда глаза девать, заикаясь и запинаясь, я объяснил ей, что в помещении меня обувью не снабжают, а в апреле на полу довольно холодно, вот только поэтому…

Она вдруг расхохоталась. И не просто хихикнула – а от души расхохоталась, закрыв лицо рукой и почти пополам согнувшись. У меня от души отлегло. Похоже, меня в тапочках апатия не выдержала. Теперь быстро закрепить успех: на кухню – ужинать.

Но она решила сначала душ принять. Я занервничал. Мне же – теоретически – за ней туда идти нужно! И как я ей это объясню? Тайком уже не получится: малейшее необычное движение – и она все поймет. Да еще и после тапочек. Ладно, я же, в такси сидя, оставил ее сегодня на десять минут без присмотра – и ничего, обошлось. А здесь – еще проще; я у двери в ванную постою, послушаю: звук разный, когда вода просто так льется, и когда под ней человек стоит. А если что стукнет… Так, спокойно, ничего не стукнет, все будет нормально; нужно же ей хоть изредка доверять. Вот именно, а я … может … чай … попробую сделать.

На мое предложение она опять отреагировала неожиданно. Прищурилась, губы поджала и, смерив меня подозрительным взглядом, поинтересовалась, не хозяйничал ли я на кухне. Ты посмотри на нее! Хозяйничал! А кто ей чашки помогал выбирать? Вот с тапками-то – обошлось, развеселилась даже; а чайник пальцем не тронь! Благодаря кому у нее этот чайник вообще появился?

Так ей и сказал. И чуть не задохнулся, услышав ее ответ. Менеджер ее уговорил чайник купить?! А я что, рекламным экспонатом рядом стоял? Да кто ее привел, для начала, к этому менеджеру? Менеджер! Куда ни глянь – всюду менеджер! Ну ладно, он там тоже был; поделим лавры – он ей разные модели показывал, но уговорил ее я. Вот пусть только попробует с этим поспорить! О, не спорит. Сказала, что сама все сделает, и в ванную ушла.

Я подкрался к двери в ванную и встал на боевом посту. Итак, будем следить за последовательностью ее действий по звукам. Вода зашумела. Просто шумит. Опять просто шумит. О, уже не просто шумит – значит, она в душ забралась. И больше никаких звуков. Что она там делает? Просто так стоит, теплом наслаждается? Стоп. Не нужно мне это себе представлять. Ну, наконец-то. Что-то зашлепало, заплескалось… Чего она так долго? За это время уже многодетная семья могла бы помыться. И ни слова не произносит. Хоть бы пела под душем, что ли. Насколько все же легче проверять, чем доверять. Ну, все, кажется. Шум воды стих. Теперь мне – на цыпочках на кухню, и сделать вид, что уже скучно стало.

Когда она выплыла из ванной, почти мурлыча от удовольствия, мне пришлось делать вид, что я не смеюсь. В махровом халате – сером и пушистом – с мокрыми волосами, сосульками свисающими на спину, с выражением блаженства на лице – это было почти мое видение: Татьяна в зимней шерсти. Еле сдержался. Она снова пригласила меня поужинать с ней – я снова отказался. Слава Богу, настаивать она не стала. Завтра объясню. Я вдруг подумал, что слишком много объяснений оставил на завтра. Ну и ладно. Сегодня я ничего ей больше рассказывать не буду; сейчас мой черед задавать вопросы.

Вспомнив свое утреннее намерение присмотреться к ней за ужином, я принялся наблюдать за каждым ее движением. А ведь действительно – как-то иначе она сейчас ест! Это же надо, а я и не замечал. То ли душ ее в благодушное состояние привел, то ли всегда так было. Еду в рот не забрасывает, жует не спеша, облизывается, жмурится от удовольствия… Что же они такого в этой еде находят? Может, и себе попробовать? Вид того, что у нее на тарелке лежит, у меня, конечно, особого энтузиазма не вызывает, но мало ли. М-да. А потом что? Люди, между прочим, еще и алкоголь пьют – мне что, и это пробовать?

Она словно услышала мои мысли. Вскинула на меня глаза и опять чаю предложила. Я нетерпеливо отмахнулся. И нечего даже задумываться: пробовать – не пробовать. Тут только начни… Все неприятности всегда с малого начинаются.

Наконец она закончила кушать. Я в предвкушении подобрался, никак не решаясь выбрать, с какого вопроса начать. Может, с мелочи какой-нибудь? Почему, например, она комплименты не любит? Или почему ей Франсуа сначала так не нравился? Так она скорее разговорится. С другой стороны, этих мелочей столько, что я могу и до более важных вопросов не добраться. Нет уж, начну-ка я с того, что меня давно мучает. Она, кстати, сама этот разговор начала – сама про три года назад спросила.

А чего это она там так долго копается? Ах, она посуду помыла? Ах, она еще ее и перетирает! Плохой знак. Похоже, не я один раздумываю, с какого вопроса начать. Вот пусть только заикнется! Это сколько же можно мое терпение испытывать! Я начал потихоньку закипать.

Она вернулась к столу, села и – как ни в чем ни бывало – заговорила: – Итак, продолжим. Вот ты говорил…

Словно я здесь, как собачонка, сидел и ждал, пока она про меня вспомнит! В полной готовности при первом же требовании снова прыгать через обруч!

Я взорвался. И заорал так, что вся ее натертая до блеска посуда задребезжала.

– Теперь – моя очередь!

Она отшатнулась и скрестила руки на груди. Гм. Классическая защитная поза. Нужно, наверно, тон сбавить, а то неудобно получается: раскричался на нее в ее собственном доме. Но ведь сил уже больше нет ждать!

– Что – твоя очередь? – озадаченно спросила она.

Она что, издевается? В душ идти, что ли – моя очередь? Я с трудом взял себя в руки. 

– Что-что, вопросы задавать.

Она возмутилась. Нет, она возмутилась! Это кто здесь должен возмущаться? Я за весь день один раз попросил о родителях рассказать, так она мне чуть голову не откусила. А сама! Каждые пять минут – по вопросу, да еще и перебивает постоянно. Новыми вопросами. Нет, это она специально меня злит, чтобы я забыл, о чем спросить хотел. Ха! Не выйдет! У меня терпение, между прочим – ангельское, и переупрямить меня ей не удастся.

– Слушай, имей совесть, – терпеливо и спокойно начал я. – Я целый день сегодня терпеливо ждал… – Я ей слова поперек не сказал, я ей все время, как идиот, знаки подавал о своем присутствии, чтобы она не волновалась! – Я три года терпеливо ждал! – Как у нее язык-то повернулся сказать, что я мог или не мог за эти три года. Она полчаса потерпеть не может без вопросов, а я три года терпел! – Можно мне теперь хоть о чем-то спросить?

Она задумчиво смотрела на меня, покусывая нижнюю губу. Что, справедливость слов моих дошла, наконец? Или обходные пути ищет, если уж лобовая атака сорвалась? Нет уж, Татьяна, даже не думай увиливать; ты сама совсем недавно за равноправие боролась: предложением на предложение отвечала, просьбой – на просьбу.

Она вдруг подозрительно прищурилась и спросила сквозь зубы: – О чем ты хочешь спросить?

Ура! Первый прорыв! А теперь нужно быстро ковать раскалившееся железо. Я выпалил на одном дыхании: – Для начала: что случилось три года назад? Почему ты решила переиначить свою жизнь?

Вот именно: для начала. Пусть сразу смирится с мыслью, что я одним вопросом ограничиваться не собираюсь. Но у нее на лице вдруг появилось выражение, от которого я тут же насторожился. Выражение обиды и почти … разочарования. Уголки рта у нее брезгливо опустились вниз. Да что она подумала-то?