Addiction

Глава 5.

— Еще раз с самого начала! — кричу я, хлопнув в ладоши, чтобы привлечь внимание, и снова включаю музыку. Девочки из группы поддержки смотрят на меня умоляюще, усталыми глазами, у меня и у самой гудит каждая мышца, но до игры остается всего два дня, и нам уже не позволят потренироваться на поле. — Давай, давай, — подгоняю я, для убедительности еще пару раз хлопнув в ладоши, и встаю в исходную позицию. — Раз, два, три, четыре! Погода мерзкая: дует ветер, порой капает мелкий дождь, затем все утихает и начинается сначала. На душе у меня примерно так же гадко: переменная облачность, местами порывистый ветер. Единственной радостью стали тренировки, только так я не думаю о плохом, и если уж мне суждено загонять себя до полусмерти, пусть все в команде тоже мучаются. Когда окончательно темнеет, я, наконец, отпускаю девочек. Они меня ненавидят, но ничего не говорят: знают, что сразу вылетят из группы поддержки, я даже слушать не стану. Если ты есть — будь лучшим. Это главное правило в группе поддержки. Приняв душ в женской раздевалке, я забираюсь в мягкий спортивный костюм и чувствую себя защищенной от всего мира. Я даже нахожу в себе силы улыбнуться собственному отражению в зеркале, что уже неплохо: перед днем рождения у меня всегда ужасное настроение. Мне приходит сообщение от Андера: Тренировка закончилась, я жду тебя у выхода. Муньос коротко, по-дружески обнимает меня, и я едва успеваю насладиться запахом его геля для душа. Улыбнувшись, запускаю пальцы в его отросшие кудри и устраиваю на его голове беспорядок. — Перестань! — делает вид, что не доволен, но я вижу смешинки в его глазах. Мы выходим со стадиона последние, охранник что-то недовольно бормочет себе под нос, и вдруг Андер с улыбкой говорит: — До свидания, мистер Беннет, увидимся утром. Я улыбаюсь, покачав головой, мистер Беннет смущенно прощается с Андером, и за нами закрываются массивные ворота стадиона. Парень берет у меня сумку с формой, как настоящий джентльмен, и мы медленно, прекрасно понимая и чувствуя усталость друг друга, плетемся по дороге. — Голодный? — Нет. А ты? — Нет. Хочется только спать, — я действительно мечтаю исключительно о своей кровати и надеюсь, что Крис дома нет, после всей ситуации с Гусманом мы заметно отдалились, хотя обе делаем вид, что все в порядке. — Ты гоняешь своих девчонок похлеще нашего тренера. Сколько раз вы делали перерыв? Ноль? — я закатываю глаза в ответ на его реплику. — Когда будут делать ровные фигуры, я от них отстану. Выглядят как коровы на льду. — Со стороны — совсем нет, — он чуть прикрывает глаза, будто возрождая в голове образ девочек из группы поддержки, за что ему слегка прилетает по ребрам от меня. — Ты смотришь им под юбки, как и все футболисты. — А вот и нет. — Тебе так идет форма, — резко перевожу тему, заставив теперь Андера закатывать глаза. — Этот бардовый цвет, ммм… Очень сексуально. — Заткнись, Джослин, — он смеется, и я тоже, но хорошее настроение и теплота внутри, которая всегда волной поднимается во мне, когда рядом Андер, улетучивается за секунду, едва я вижу перед нами образ Гусмана. Он оценивающе проходится по нам взглядом, и его губы растягиваются в неприятной усмешке. Меня пронзает порыв прохладного осеннего ветра, и я, поежившись, кутаюсь в свое худи, специально прильнув к Андеру чуть ближе. — Привет, — один колкий взгляд его голубых глаз выбивает из легких кислород, он будто напоминает мне: «ты обманываешь Андера, все это не по-настоящему». Я не знаю, прав ли он, я начинаю путаться в своих мыслях. — Как тренировка? — Не знаю, что важнее: игра или выступление группы поддержки, — с улыбкой отвечает Андер, я демонстративно молчу. Кампус полон людей, и все почему-то оборачиваются на нашу тройку: всё пытаются разгадать, есть ли у меня что-то с Муньосом. Нейт и Катрин говорят, что это главная сплетня месяца, обычно я в ответ только закатываю глаза и ничего конкретного не говорю. Я раздраженно сбрасываю с головы капюшон и, выпрямив спину, высокомерно и многозначительно оглядываюсь, количество стервятников резко уменьшаются — все начинают куда более активно разбредаться по своим делам. В такие моменты мне кажется, что моими глазами на мир смотрит Эрик: его боялись так же. — Я пойду, — говорю я, оборачиваясь к Гусману и Андеру, прервав их непринужденную беседу. — Завтра рано вставать. Андер обнимает меня на прощание, и, забрав у него сумку с вещами, я коротко киваю Гусману, однако он не дает мне уйти и слегка придерживает меня за локоть. — Надо поговорить, — его дыхание обжигает кожу, но я, словно дикая, отталкиваю его от себя. — Я же сказала: завтра мне рано вставать, — со дня нашего пари прошло почти три недели, и я просто игнорировала его все это время, не давая ему даже шанса стать ко мне ближе. Да, я поступила бесчестно, выбрав себя в качестве его цели, но то, что он так легко поставил на кон Андера (не знаю, что уж между ними происходит — испанцы стали куда разрозненней, чем в начале учебного года) дает мне основания полагать, что Гусман — тоже не самый честный человек. — Джослин. — Гусман. Спокойной ночи.

***

К концу четвертого периода счет между командами равный, и судья назначает овертайм. Я вижу по каждому движению Шона — он на нервах. Стадион гудит, не переставая: это первая игра в этом году, и эмоции буквально переполняют студентов. У меня тоже горло охрипло от кричалок, но мы с девочками стараемся двигаться как можно активнее, чтобы окончательно не задубеть в коротких юбках. Во время быстрого совещания команд с тренерами перед началом дополнительного времени, мы выбегаем на поле, стадион заполняет музыка, и мы, широко улыбаясь, игнорируя холод и усталость, танцуем, игриво размахивая сине-желтыми блестящими помпонами. Люди любят черлидеров, и меня подстегивают их крики и поддерживающий свист. В конце танца, когда дыхание окончательно сбито, под финальный бит в музыке, я выбрасываю помпоны и делаю ровное колесо, приземляясь на шпагат, и замираю, наслаждаясь аплодисментами. Хорошее завершение матча. Надеюсь, футболисты тоже не подведут. Время вновь подходит к концу, у нас на одно очко больше, если сейчас они сыграют вничью, судьи больше не назначат дополнительный овертайм, если сейчас Волки проиграют… Не хочу даже думать об этом. Я нервно обнимаю себя двумя руками, не отрывая взгляда от поля. На улице уже стемнело, холодный свет софитов разлился на поле, так явно разделяя команду Волков в идеальной бардовой форме от мрачноватой команды соперников, одетой во все черное. Стильно, но на грани со скукой. Андер перехватывает овальный мяч и бежит через толпу людей, отбрасывая соперников в сторону, но тут какой-то слишком высокий, слишком крепкий футболист прыгает на него, сбивая с ног. Андер кубарем летит по зеленой траве, однако продолжает крепко держать в руках мяч. Стадион замирает, я прикрываю рот рукой, чтобы сдержать крик. От такого удара можно и кости переломать, несмотря на защиту. В этот момент время заканчивается, и комментатор кричит о победе Волков. Вокруг все взрывается аплодисментами, зрители встают с мест, кричат, а команда, подняв Андера на руки, бегает по полю, срывая куш славы и обожания. Муньос срывает с лица маску, и я вижу счастливую улыбку на его лице.

Я смеюсь, прыгая на месте от радости, как маленькая девчонка, но затем за мою спину будто цепляется чей-то тяжелый взгляд. Я инстинктивно оборачиваюсь, и улыбка гаснет на моем лице в секунду, когда мой взгляд встречается с взглядом голубых глаз Гусмана. Я крепко сжимаю челюсти и отворачиваюсь, вывожу команду черлидеров на поле, чтобы еще раз подтвердить успех наших мальчиков. Смеяться мне больше не хочется.

***

Он обнимает меня крепко-крепко, почти до хруста костей. Целует в макушку, я знаю: он улыбается. Я еще плохо соображаю, голова затуманена недавним сном, я расслабляюсь в его сильных руках и даже дышу через раз, чтобы не рушить этот момент. Эрик что-то говорит, но я не разбираю слов. Мы в моей комнате, и ее залило солнечным теплым светом, что странно для ноября. — Погода хорошая в твою честь, — у него хрипловатый голос, проникающий в самую душу. Мне становится тепло и сладко от его слов. — С днем рождения, Джози. Я не успеваю насладиться этим моментом. Дрожь бежит по телу. Солнечный свет растворяется в леденящей душу темноте, очертания комнаты меняются, становится нечем дышать: легкие заполняются строительной пылью. Его объятия больше не дарят тепло, он ледяной, словно мрамор. Я резко отстраняюсь от Эрика и, посмотрев на него, едва сдерживаю крик. Его кожа серовато-белая, глаза пустые, а в груди зияющая дыра, я вижу кровь на своих руках, меня начинает колотить крупной дрожью, я хочу подняться на ноги, бежать, но тело не слушается. Он склоняет голову на бок и улыбается: отстранённо и, может, насмешливо. — Не получится. Отсюда не выбраться. Я просыпаюсь в холодном поту, подскакивая с кровати, и хватаюсь руками за грудь, словно могу раскрыть легкие, чтобы дать себе возможность дышать. Волосы липнут к мокрой шее, перед глазами все еще его бледное мертвое лицо, и я трясу головой, в надежде отогнать от себя этот образ. Оглядываюсь по сторонам: Крис спит, на часах пять утра, сегодня выходной и мой день рождения. Я нервно сглатываю и поднимаюсь с кровати, провожу по лицу ладонями, чтобы стереть остатки сна. Взгляд цепляется за фото на полке, которое рассматривал Гусман, я вижу выразительные зеленые глаза Эрика. Не сдержавшись, беру фото в руки и провожу пальцами по его красивому лицу. Точеные скулы, волевой подбородок, идеально прямой нос. В Эрика были влюблены все девчонки в школе и здесь, в университете. Он был холодным, опасным, но притягательным до дрожи в груди. Мы здесь такие счастливые, такие беззаботные. Мой школьный выпускной, пять утра, я в длинном платье и его кожаной черной куртке, без которой он жить не мог, мы стоим посередине дороги и обнимаемся. Я переполнена надеждой, передо мной открывались новые двери, новая жизнь. Наше лучшее фото. Я хочу запомнить его таким, нас такими... Но когда я думаю о нем, мне грустно, удушающе грустно. Или страшно. Это глупо, но порой мне кажется, что Эрик хочет забрать меня с собой. — Отпусти меня, — шепчу я, чувствуя, как в носу начинает пощипывать от слез. — Пожалуйста, Эрик. Отпусти. Опасно любить кого-то так сильно, опасно иметь с кем-то такую связь при жизни. Когда этот человек уходит, какая-то неведомая сила тянет тебя вслед за ним, и этому сложно сопротивляться, особенно когда не с кем об этом поговорить. Остатки неприятных ощущений ото сна растворяются после горячего душа, и я возвращаюсь в комнату, ложусь в постель и притворяюсь, что сплю. Я весь день притворяюсь, в итоге. Притворяюсь, что рада, что счастлива. Вокруг меня целые сутки будет крутиться толпа людей, но все, чего я хочу — остаться в одиночестве, закрыть глаза и насладиться тишиной, прерываемой лишь шумом Нью-Йорка. Я принимаю поздравления и цветы, смотрю ужасный видеоролик от Катрин, но, признаться, он немного поднимает мне настроение. Звонят родители, напоминают, что ждут в гости на день благодарения, знают, что раньше праздника я домой не вернусь точно. Я обещаю приехать. Сама набираю бабушке и дедушке в Ирландию, и они долго нахваливают меня, ведь я выросла «такой красавицей и умницей». Бабушка заводит разговор об Эрике, и я вынуждена улыбаться, слушая ее искреннюю, но очень болезненную речь о том, что он теперь мой ангел-хранитель. Дедушка ее прерывает. Я ему благодарна. Катрин устраивает вечеринку в мою честь у себя дома, все в восторге, я делаю вид, что счастлива. Но когда внимание рассеиваются, и все напиваются до состояния, когда уже забывают, для чего собрались здесь, я, наконец, осуществляю свою мечту. Остаюсь одна. Поднявшись на крышу, плотно закрываю за собой дверь, сажусь и слушаю Нью-Йорк, не позволяя вообще никаким мыслям забивать мое сознание. Не знаю, сколько времени проходит, телефон я намерено оставила у Катрин в квартире, но на сердце настает покой, и я уже почти готова встать и уйти. Но вдруг появляется он, вновь прерывая мое уединение. Словно следил, выжидал момента. Я почти готова высказать свои предположения, но молодой человек опережает меня: — Прости, не хотел тебе мешать, — Гусман, кажется, делает вид, что доброжелателен ко мне. Держа в руках бутылку пива и что-то еще, он садится рядом со мной, но на безопасном расстоянии. — Я не буду доставать тебя сегодня. Просто хотел поздравить с днем рождения. Он протягивает мне что-то, упакованное в простую подарочную бумагу. Я удивленно вскидываю брови, но принимаю подарок, и наши пальцы на секунду соприкасаются. Я одергиваю руку первой. — Подарок? — я качаю головой. — Там бомба, граната, яд? — улыбаюсь, слегка закусив нижнюю губу. — Давай хотя бы сегодня без сарказма, а? — он качает головой, и мне кажется, он пьян, взгляд его впервые не переполнен холодом. Будто почувствовав, что я думаю о его глазах, Гусман отводит взгляд и теперь смотрит на огни ночного города. — Меня пригласили на твою вечеринку, я не мог прийти без подарка. Он делает глоток пива, а я аккуратно разрываю упаковку. В руках у меня оказывается альбом для фотографий. Я с интересом раскрываю его: передо мной черные глянцевые страницы, поля оформлены белыми рисунками, на каждой странице рисунки разные, где-то растения, очертания лодки, гор, моря… Очень минималистично и стильно. — Красиво. Спасибо, — в этот момент я перелистываю страницу и вижу, что ровно в середине альбома уже прикреплена фотография, сделанная на полароид. На фото я в черлидерской форме во время матча, смеюсь, очень удачно пойманная во время невысокого прыжка. Живая фотография. Мне кажется, здесь я настоящая. Такая Джослин, которую никто в последнее время не видит. — Ты сфотографировал меня? — я оборачиваюсь на него, вспоминая его взгляд тогда на матче, показавшийся мне тяжелым. Возможно, он был просто сосредоточенным. — Было круто тем вечером, — он равнодушно пожимает плечами, словно не хочет придавать фотографии большого значения. — Я сделал пару снимков, не люблю, когда фотоаппарат долго простаивает без работы. — Занимаешься фотографией? — Нет. Моя сестра подарила мне фотоаппарат на день рождения, — выражение его лица меняется на секунду, он болезненно хмурится, чуть прикрывая глаза, но затем вновь отпивает из бутылки и смотрит на меня уже со смешинками во взгляде. — Полароид скрывает мою бездарность. Старина делает все особенным, все эти штучки из девяностых, понимаешь?

Я киваю. — Не знала, что у тебя есть сестра. — Была. Она умерла, когда нам было по шестнадцать. Я не знаю, говорит он это, потому что пьян и не смог себя контролировать или потому что это факт, от которого он не бежит. Я плотно сжимаю челюсти и замолкаю, чувствуя, как солнечное сплетение стягивает тугим узлом. Медленно закрываю альбом и откладываю его в сторону. Мне страшно взглянуть на Гусмана, потому что я боюсь чужой боли, подобной этой. Я сама слишком хорошо ее знаю. — Обычно люди в этот момент говорят, что им жаль, — он усмехается, вынуждая меня все-таки повернуться к нему лицом. — Но я рад, что ты не сказала. — Это ведь ничего не меняет. Все эти сожаления. — Да. И выглядит слишком театрально, не по-настоящему. Нет ничего лучше молчания, нет ничего лучше тишины, — он прикрывает глаза, растворяясь в собственных мыслях, и больше ничего не говорит. Я еще несколько секунд смотрю на него, словно впервые вижу, изучаю крупные черты его лица и милые веснушки, а затем тоже закрываю глаза. Это так иронично — никто на свете не понимает меня так, как главный антагонист моей истории.