Addiction

Гусман знал, что такое потеря, знал, что такое разбитое сердце, знал, что такое ожидание и разочарование. Он потерял сестру, и до конца своих дней будет винить себя в том, что не спас ее. Он был любим, но уходил, оставляя после себя лишь руины. Он любил, любил так, что сердце, казалось, вот-вот разорвется от чувств. Он ждал и оставался ни с чем. У него не раз опускались руки, он топил горе в алкоголе, ему нравилось терять связь с реальностью и медленно умирать. Так он чувствовал себя ближе к Марине. Но он всегда выживал. Жизнь, как ни крути, — прекрасная штука. Это он понял, когда смерть подобралась к его лучшему другу, когда ухватилась за Андера цепкими пальцами, а Гусман оказался по другую сторону. Нет, пусть судьба подкидывает еще испытаний, неважно. Он был готов ко всему. Он все пройдет, широко расправив плечи. Гусман был сильным. Оставался сильным для мамы. Для друзей. Всегда для кого-то. Он так много прошел, он всегда справлялся, но не мог видеть Надю в объятиях другого. Это было противно самому его существованию, от этого было почти физически больно. Но он все равно поехал вслед за ней в этот чертов Нью-Йорк, потому что хотел быть рядом и знать, что она счастлива, что она в безопасности. Он был готов быть ей другом. Кем угодно, но не «никем», не забытой первой любовью. Надя и Лу, отучившиеся первый год в Нью-Йорке, радостно показывали ему и Андеру этот сумасшедший город, который не затихал ни на секунду. У Гусмана голова болела от этого бесконечного шума, высотки тоже сводили с ума. В Америке все было «слишком». Слишком быстро, слишком шумно, слишком дорого, слишком безвкусно. Иногда он хотел закрыть глаза, а открыв их, оказаться дома, в Испании, дышать запахом моря. — Мы как будто вернулись в школу, — Лу, казалось, была счастлива. Однако все стало совершенно другим. И они за этот год вдали друг от друга тоже поменялись, однако было в этом воссоединении что-то воодушевляющее. Даже Андер, обычно далекий от сантиментов, чувствовал это. Они виделись каждый день во второй половине августа: веселились, ели мороженное и настоящие американские бургеры, вспоминали прошлое и даже побывали на таймс-сквер, хотя Надя ненавидела это место (Гусману оно тоже пришлось не по вкусу). Она тепло ему улыбалась, порой невзначай касалась его руки, и сердце Гусмана переставало биться в такие моменты. Он все еще любил ее. Но каждый раз, когда друзья расставались, Надя уходила к другому. Погружалась в чужие объятия и была с ним счастлива. Гусман был рад, что у нее все хорошо. Солнце ярко светило в первый учебный день, температура была запредельной, в Нью-Йорке плавился асфальт. Многие новоиспеченные студенты во время обеда спасались в тени деревьев парка Вашингтон-сквер, Лу и Надя, взявшие на себя роль кураторов для мальчиков, нашли их после собственных занятий и принялись расспрашивать, как все прошло. Гусману не нравилась даже еда в Нью-Йорке, и он уныло пытался расправиться с сэндвичем. Лу, заметив это, усмехнулась. — Я покажу тебе рестораны с нормальной едой, не переживай, — она, безусловно, знала его лучше всех на свете. Гусман благодарно кивнул. Вдруг вокруг них поднялась волна шепота, студенты, до этого занимающиеся своими привычными делами (разговоры с родителями по видеосвязи, обсуждение новостей друг с другом, обед, чтение), засуетились. По асфальтовой дорожке, ведущей через парк, гордо подняв подбородок, уверенно шла девушка. Было ощущение, что она знает — все смотрят только на нее, и ей нравится это внимание, — так Гусман расценил выражение ее лица. Чуть позади, словно в самом безвкусном фильме об Америке, полном клише, шли еще две девушки, шаг в шаг повторяя походку за незнакомкой. — Она вернулась? — Надя удивленно захлопала глазами и как-то печально покачала головой, проводив девушку взглядом. — Лу, ты знала? — Слышала об этом, — Монтесинос пожала плечами и уткнулась в свой телефон. — Говорят, по решению руководства университета, снова на первый курс. Я рада, хотя бы будет не скучно. — Кто это? — спросил Андер, вытянув шею, чтобы рассмотреть загадочную незнакомку, но увидел лишь спины ее спутниц. — Ее зовут Джослин Миллер. Она поступала с нами в один год, но ушла после первого семестра, по семейным обстоятельствам, — ответила Лу, отрываясь от телефона на мгновение. — Почему все так смотрят на нее? — Гусман оглянулся по сторонам, ажиотаж по поводу появления Джослин не утихал до сих пор, люди переговаривались, и со всех сторон слышалось ее имя. — Она из тех девушек, чьи волосы красиво развиваются на ветру даже в бурю, — откуда-то из воздуха появился друг Лу и Нади, их однокурсник, тоже стипендиат, по имени Гарри. Молодой человек мечтательно улыбнулся, представляя утонченные черты лица Джослин, хотя вообще-то был открытым геем. — Наследница золотого источника. — У ее семьи завод по производству ирландского виски, — Надя объяснила слова Гарри. — Лучшего ирландского виски, — поправил он. — Американка, гордящаяся своими ирландскими корнями, стерва, каких поискать, жемчужина элиты Нью-Йоркского университета, куда попала и наша Лу-Лу, — продолжил Гарри, завязывая кудрявые волосы в хвост. — Не называй меня так, я тысячу раз говорила, — фыркнула Монтесинос, закатив глаза. — Так вы дружите? — Андер смачно откусил кусок яблока, развалившись на траве. — Я дружу с Надей, — Шана улыбнулась этим словам Лу, Гусман тоже почувствовал теплоту на сердце: он знал — Лукреция не даст Надю в обиду. Никогда и никому. — А с Джослин мы неплохо сосуществуем, — ответила Лу, поправляя волосы. — Как это? — не унимался Андер, Лукреция устала от этого допроса и ничего не ответила, раздражительно взглянув на Муньоса. — Они не раздражают друг друга, — Надя попыталась сгладить этот угол и ответила вместо Лукреции. — В университете это, как оказалось, почти дружба. Гусман вновь повернулся в ту сторону, куда направилась своей горделивой походкой Джослин Миллер, и внутри у него появилась необъяснимая неприязнь к этой девушке, хотя он даже не знал ее.