Addiction

Глава 8.

Мы возвращаемся в кампус… Другими. Андер развязал галстук и держит его в руках, рубашка расстегнута, как и пальто, после мартини его бросило в жар. Я едва передвигаю ногами, новые туфли натерли пятки, и я держу молодого человека под руку, чтобы не упасть. Мы молчим, но это приятное молчание, наполненное. Я ловлю себя на мысли, что могу доверить Андеру все, ведь я рассказала ему о смерти брата. Смерть Эрика была чем-то вроде секрета, не рассказав которого, ты будто остаешься нечестен по отношению к человеку, и внутри ощущение, что все, что между вами — не по-настоящему. Сейчас я со страхом, но сломала последнюю стену между нами. От этого на душе легко. На ступеньках кампуса сидит Гусман, заметив его, совершенно одинокого, я замираю на месте и нервно сглатываю. Андер переводит взгляд на друга и на его лице отражается сожаление. Остаться одному в день благодарения в Америке — это очень грустно. Я чувствую себя виноватой, хотя не должна, но все-таки отпускаю руку Андера. Гусман курит и смотрит куда-то в пустоту, на нем легкая кожаная куртка. То, с каким трудом ему удается сфокусировать на нас свой взгляд, означает, что он пьян. — О, это вы, — он улыбается, но я вижу в этой улыбке нотку его боли. Гусман храбрится, старается не показывать эмоций, но я знаю, как ему неприятно. Он с трудом поднимается на ноги, слегка покачнувшись в мою сторону. — Как вечер? — Джози, иди спать, мы немного прогуляемся, — Андер говорит сухо, смотрит исключительно в глаза Гусману, и признаться, я никогда не видела его таким серьезным и даже раздраженным. — Разве ты не нагулялся, друг? Джози… — Гусман снова улыбается и качает головой. — Джози плетет сети, и ты, Андер, в них попался. Как дурак. — Что ты несешь? — Андер начинает нервничать еще сильнее и берет Гусмана за предплечье, Нуньер реагирует сразу и кладет руку на плечо кудрявого. Выглядит это агрессивно. — Гусман, ты пьян. Он поцеловал меня, и я до сих пор зла на него за это, сейчас, когда он снова ведет себя как свинья, мне хочется уничтожить его. — Он просто ревнует, — я ядовито ухмыляюсь. — Как верно вы все подмечаете, — он не реагирует на мою провокацию. — Андер, она говорила тебе, что мы целовались? Андер переводит на меня вопросительный взгляд и хмурится, я на секунду прикрываю глаза, а затем вновь распахиваю их, раздраженно выдыхая. — За это я бы с удовольствием съездила тебе по лицу, Гусман. — Мне показалось, ты была не против. — Тебе показалось. В ответ Гусман хочет что-то сказать, я вижу, как вздымается его грудь во вдохе, но Андер его прерывает: — Хватит, — раздраженно бросает он, никаких больше эмоций на его лице я прочитать не могу. — Либо вы расходитесь, либо ухожу я, и делайте, что хотите. Мне жаль, что мы испортили ему вечер. Я бросаю на Гусмана недовольный взгляд, однако он на меня не смотрит, в его глазах затихает буря, теперь он выглядит растерянным и подавленным, смотрит на Андера с какой-то щенячьей верностью. Ему тоже жаль. — Я пойду, — я прерываю гнетущую тишину. — Спасибо за день, Андер. Мне хочется видеть в его глазах доверие, с которым он смотрел на меня еще полчаса назад, ничто на свете для меня сейчас не имеет большей ценности, но он, кажется, игнорирует мой взгляд, ровно как и взгляд Гусмана. — Спокойной ночи.

***

Проходит несколько дней с того разговора, Андер ведет себя как обычно, но что-то все равно не так, словно стена, которая на несколько мгновений рухнула, вновь возросла до небес, но теперь с его стороны. Мне непривычно спать одной, без бесконечной болтовни Крис, она теперь ночует у своего новоиспеченного бойфренда, но я, конечно, не признаюсь, что скучаю, когда она в шутку спрашивает, не одиноко ли мне. Другими словами, абсолютно все не на своих местах, и мне кажется, что я тоже не на своем месте. Мое лечение — бег. Хотя хочется просто напиться, поэтому этим вечером я просто неспешно прогуливаюсь по парку, слушаю самую грустную музыку и наблюдаю за людьми, которые выглядят бесконечно счастливее меня. Я рада, что у меня достаточно сознательности, чтобы понимать: у каждого своя боль, и другим ее не понять, не прочувствовать. Я поднимаюсь на этаж ровно в десять вечера, вставляю ключ в замочную скважину, проворачиваю, но ничего не происходит. Я толкаю дверь, она оказывается открыта. — Крис, ну надо же, чем обязаны? — я прячу искреннюю радость от ее прихода за сарказмом, но мне никто не отвечает. В комнате выключен свет. Я щелкаю выключателем и, на всякий случай зажав ключи между костяшек пальцев, захожу внутрь. Комната окутана мягким светом ламп, внутри никого, все на своих местах, единственное, что поменялось — на моей кровати лежит широкий конверт из непрозрачной плотной бумаги. Еще раз подозрительно оглядевшись и никого не обнаружив, я сажусь на край кровати и беру конверт в руки. Я медленно открываю его, сердце тревожно сжимается в предчувствии чего-то плохого, но я заставляю себя опустить глаза. Меня начинает мутить. Рвано вздохнув, я отбрасываю от себя фотографии из конверта, прижимаю ноги к груди, будто какой-то монстр может схватить меня за лодыжку. С фотографий на меня смотрит Эрик. Мертвый. Слезы подступают к глазам, я тут же зажмуриваюсь и закрываю лицо руками. Это в прошлом, все в прошлом. Это чья-то глупая шутка. Кто-то просто решил поиздеваться… Кто на это способен? Кто, черт возьми, осмелился сделать это? Кто не боится меня... Перед глазами его ледяные голубые глаза, полные горечи и обиды. Гусман. Андер рассказал ему. Не помня себя, я собираю с пола ужасные снимки, сделанные на месте преступления, не разбирая дороги я бегу в их комнату. Ногой толкаю дверь, она распахивается, с грохотом ударяясь ручкой о стену, я встречаю хриплый возглас Гусмана, но выбрасываю фотографии ему в лицо, заставляя его замолчать. — Это низко! — я кричу не своим голосом. — Что бы там ни было, это перебор. Чего ты добиваешься? — я ударяю его в грудь кулаком. Гусман растерянно смотрит на меня. — Я ненавижу тебя, зачем ты это сделал? — каждое слово я отделяю ударом, он что-то говорит в ответ, но я не слышу, я чувствую лишь страх, подобный тому, что ощутила, когда нашла своего брата мертвым. Страх этот стучит пульсом в моих висках, и перед глазами лишь погасший взгляд Эрика. Мне не хватает воздуха. Слезы обжигают лицо, руки Гусмана обхватывают мои запястья, он резко встряхивает меня, заставив очнуться, и я, наконец, в состоянии расслышать его слова: — Я ничего не делал! Я замираю в его руках, насильно прижатая к его телу. Глубоко дышу, рассматривая разбросанные по полу фотографии, затем медленно оборачиваюсь на молодого человека, который смотрит на меня растерянным взглядом. Я сглатываю, и по глотке, будто, спускается битое стекло. — Прости. Пусти пожалуйста. Он сконфуженно размыкает объятия, я понимаю, что едва держусь на ногах, но заставляю себя выпрямиться и как можно быстрее покинуть комнату. Не знаю, сколько времени проходит, может минута, может час, но Гусман появляется в моей спальне, садится рядом со мной на пол и крепко обнимает. Я не в состоянии сопротивляться. Мне нужен кто-то, мне слишком страшно и слишком горько. Я прижимаюсь к нему всем телом и, наконец, позволяю себе разрыдаться. Он гладит меня по волосам и ничего не говорит.

Пальцы ледяные, я не чувствую собственного тела, но Гусман дает мне сначала воды, а затем виски. Алкоголь обжигает глотку, но я делаю несколько глотков, он кутает меня в плед, поднимает на руки, словно ребенка, и я оказываюсь в своей кровати. Я больше не вижу в нем своего врага. Это ощущение полного, слепого доверия разливается теплом в моей груди. — Не уходи, — прошу я, вновь чувствуя, как слезы щипают нос. Я не хочу оставаться одна, перед глазами все еще всплывают те страшные картинки. Кровь. Полиция. Допросы. Похороны… — Не бойся, — он сплетает наши пальцы и садится на пол возле постели. — Закрывай глаза и спи. — Сколько времени? — Два часа ночи. Затуманенным разумом я все же понимаю, что проплакала почти четыре часа. Ничего сказать я уже не могу, на губах застывает «спасибо», но веки неумолимо тяжелеют, и я проваливаюсь в сон. Я просыпаюсь от покалывания в районе запястья, невольно дергаюсь и с трудом открываю глаза. Голова Гусмана лежит на моей руке, сам он сидит на полу, глаза его плотно закрыты, дыхание ровное, спокойное. Голова тяжелая, болит, словно после удара, в горле жутко пересохло, я плохо соображаю, но вскоре передо мной проносятся картинки вчерашнего вечера, и я испуганно поднимаюсь с постели, Гусман просыпается мгновенно, мы переглядываемся. Он молчит. — Прости, — я начинаю суетиться. — Джослин, — он как-то по-особенному произносит мое имя, в голосе его нет больше льда, презрения, недоверия. Гусман накрывает мою ладонь своей и ловит мой взгляд. — Все в порядке? — Нет, — честно отвечаю я. Я вздыхаю и нахожу глазами конверт, который лежит на полу. — Это подкинули мне вчера. Кто-то зашел сюда и просто оставил на моей кровати… — я пожимаю плечами. — Отвратительная шутка. Мне жаль, что я подумала на тебя, просто… — Не надо. Мы уже поняли, что это не я, — он осторожно отпускает мою руку, по коже бегут мурашки. Я рассматриваю его длинные красивые пальцы. Я рада, что мне не нужно больше ничего объяснять. — Кто это на фото? — Мой старший брат, — я нервно сглатываю. — Эрик. — Марину тоже убили. — Ты не говорил. Он пожимает плечами. — Я думаю, время пришло. Эрик не был хорошим парнем, в школе и университете его все боялись. Он не подпускал к себе никого близко, был жутким эгоистом, но лидером по натуре, к тому же, чертовски умным парнем. Семья надеялась на него, бизнес должен был лечь на его плечи через несколько лет. Он, кажется, был не против. Однако никто не знал, что у него на уме. Однажды он сказал Джослин: «я бы уехал и бросил здесь все, если бы тебя не было». Младшая сестра была единственным человеком на свете, которого он любил просто так, не ища выгоды, не требуя ничего взамен. Однако Джослин сама была готова жизнь отдать за Эрика, она всегда была ему верна и ни разу не встала на чужую сторону, даже если он был неправ. Вот такая безусловная любовь. Джослин всегда думала, что ее брат всесилен. Он мог решить любую проблему, при всей своей внутренней силе он был хорошим дипломатом, он умел очаровать. Поэтому что бы он ни делал, она знала — все будет хорошо. Она ошиблась. Все началось, когда она поступила в университет, конечно, как и брат, она выбрала нью-йоркский. В ее год поступили такие сильные личности как Лу, с ней и некоторыми другими было трудно удержать власть, от которой Эрику всегда сносило голову. И если Лукреция ему понравилась, к другим он был менее лоялен. Порой он был жесток. Именно тогда он признался Джослин, что боится остаться один. Джози знала — этого не будет. Она любила брата так сильно, что пошла бы за ним куда угодно, хоть в ад. Одним декабрьским вечером с его телефона ей пришла смс. Он попросил ее приехать на новый завод отца, где еще шла стройка. Джози не привыкла задавать брату вопросов, поэтому тут же надела пальто, взяла сумку и вышла из кампуса. Было восемь часов. Шел снег. Крупные хлопья мягко ложились на землю, дети ловили снежинки ртом. В центре были толпы людей, все слонялись по рождественским лавкам, выбирали подарки, украшения. В воздухе пахло праздником. На входе не было охраны, Джози вошла в крупный павильон, чуть запутавшись в брезенте, отделяющем один зал от другого, помещение освещал холодный свет ламп, и она тут же увидела его. Не думая, девушка бросилась к брату, падая перед ним на колени. Эрик лежал на холодном бетоне в строительной пыли. Произошло то, чего он боялся — он умер один. Никого не было рядом. Его пустые, широко распахнутые глаза смотрели наверх, а рот остался чуть приоткрытым, словно он умер, делая глубокий вдох. Джослин кричала его имя, просила очнуться, наивно хлопала по щекам, игнорируя то, что кто-то пустил пулю ему в сердце. Ее руки омыла его кровь, пыль забила легкие, и она уже не могла кричать. Она не помнила, как позвонила в полицию, очнулась лишь когда ее силой оттаскивали от ледяного, словно мрамор, тела брата. — Убийцей оказался мой одногруппник, полиция нашла переписки с угрозами, тот парень писал, что выстрелит мне в затылок прямо на паре, если Эрик не прекратит… — голос срывается, я не смотрю на Гусмана, едва сдерживаю слезы, которые вновь душат меня. — Эрик не был идеальным, но он не заслужил такого. — Мы найдем того, кто подкинул тебе это. И я засуну ему этот конверт в задницу, Джослин, — говорит он страшно-ледяным голосом, заставляя меня испуганно поднять на него глаза. — Я понимаю, почему ты против насилия, но это, — он кивает в сторону злосчастной бумаги. — Так быть не должно. — Гусман… Ты можешь не говорить об этом никому? Не хочу, чтобы это разлетелось по университету. — Джослин Миллер не плачет? — он улыбается, обнажая ямочки на щеках. — Репутация важнее всего. Он не отвечает. Но кивает, сжимая мою руку.