Сожительница

Глава 11

Впоследствии, вспоминая свои посещения в больнице Ягодова,  она назвала их предсмертными беседами. За эти дни в ней совершился настоящий переворот. Что-то важное и значительное, какой-то иной пласт понимания жизни проник в ее сознание. Эти разговоры буквально перевернули ее, может быть впервые так ясно и глубоко поняла она смысл конечности и кратности человеческого существования, убогость и бессмысленность всего мелкого, чем так обильна наполнена жизнь. Наблюдая ежедневное, словно по расписанию,  угасание человека, постепенный, но неуклонный его переход за другую грань бытия,  она сама вместе с ним погружалась в какую-то иную реальность. Иногда ей становилось почти нестерпимо страшно и больно, но иногда ею завладевало совсем иное, странное ощущение. До конца понять его она была не в состоянии, да не очень-то и пыталась. Важно было другое, она вдруг проникалась глубинным пониманием единства мира. Жизнь и смерть вовсе не являлись антиподами. Если смерть так преобразует жизнь человека, как это происходило с Ягодовым, значит, она со всей очевидностью доказывает свою необходимость. Не будь ее, не случилось бы и такого преобразования его личности.

Перед Оксаной, как картина на полотне,  возникала совсем другая личность, отвергающая саму себя. Вернее ту, какой она была на протяжении многих десятилетий.

Стояли очень теплые осенние дни. Больница располагалась в старинном парке, и деревья поражали своей разноцветной палитрой. Оксана любовалась на эту красоту и думала о том, что если смерть способна даже в редких случаях так менять человека, следовательно,  она не только необходима, но полезна и даже желанна. Должна же в природе существовать преобразующая сила. И не только для растительности, меняющей ее цвет, но и для человека. Если он не может и не хочет изменять себя в течение всей жизни, упорствует в своем животном эгоизме, то должно быть что-то, что заставит хотя бы под самый конец посмотреть на себя другими глазами. Конечно, можно сказать, что это уже поздно, и этот новый взгляд будет унесен в могилу, не оставив след на земле. Но знаем ли мы то, что находится там, за непроницаемой стеной, отделяющей одно существование  от другого. Как ученый, она была убеждена в целесообразности всех происходящих  в мире процессов, в том, что все имеет свою цель и задачу. И даже самые нелепые и бесполезные с человеческой точки зрения явления  нужны и необходимы, просто мы не знаем их конечного предназначения. А, следовательно, все то мучительное, что творится сейчас с Ягодовым, не напрасно, его готовят к чему-то новому, к какому-то неведомому даже ему самому преображению. И не только его,  но очень вероятно, что и ее, раз она присутствует при этом. Иначе, зачем она каждый день отправляется в эту клинику, слушает его. Трудно представить, что все это вызвано только жалостью к умирающего.  Да он по большому счету  в ней и не нуждается. Ей кажется, что он не столько боится смерти, сколько  ему безмерно грустно расставаться с жизнью.

И все же боится ли Ягодов смерти? Этот вопрос она задавала себе неоднократно. Ее так и подмывало спросить у него прямо, но она, разумеется, этого не делала. Хотя была почти уверенна, что никакого потрясения от того, что она спросит об этом, он не будет испытывать, ответим ей спокойно.

А он, в самом деле, вдруг как-то успокоился. Если во время первых двух визитов, она кожей чувствовала, как вибрируют его нервы, то с некоторых пор это ощущение исчезло. Но не потому, что Оксана свыклась с этой ситуацией, хотя этот элемент также присутствовал, а потому, что внутренне изменил отношение к своему состоянию Ягодов. Он знал, что из больничной палаты ему уже не выйти. И перестал из нее рваться, как это происходило с ним в начале. В нем с каждым днем усиливалась потребность оправдаться перед ней, предстать совсем другим человеком. Если раньше он хотел навязать ей свою любовь, то теперь – чтобы она возникла бы в ней сама. И Оксана чувствовала, как под воздействием перемен в Ягодове меняются и ее отношение к нему. Она вдруг стала ловить себя на том, что при определенной ситуации могла бы  ответить на его чувства. Если бы он явился к ней таким, каким представал сейчас, как знать, все могло бы сложиться по-другому. Ведь ее всегда привлекала самобытность  личности Ягодова, но отталкивала грубость и эгоизм его натуры, неистребимое стремление подмять всех под себя.  Эти его попытки всегда вызывали в ней тягу к сопротивлению, желание дать ему отпор. Как глупо, как топорно он себя вел, как разрушал то, что сам же  и создавал. И понадобилось приближение смерти, чтобы он смог бы начать постигать эту истину.

На следующий день Оксана снова появилась в палате. Ягодов с нетерпением ждал ее. Она это поняла по выражению его глаз, так как иные способы это сделать были для него уже почти недоступны. Она видела, как быстро он слабел, уход сил из этого еще недавно полного энергии тела был заметен на  физически уровне.

Вместо приветствия он встретил ее фразой:

- Скажи, только честно, тебе  не надоело ко мне приходить?

- Глупости, для меня это очень важно.

- Да, я тоже так думаю, - согласился он. – С нами что-то происходит. Ведь, правда?

Оксана кивнула головой.

- Правда.

- Я все думаю. Поздно или не поздно?

- Не поздно.

- Может быть, для тебя. А для меня?

- И для вас. Для нас обоих.

- Тебе жить дальше одной. Наверное, будет сложно без меня.

- Да.

- Но ты должна справиться.

- Я справлюсь, - заверила Оксана.

- Не только ради себя, но и ради меня.

- Я справлюсь ради нас обоих. Мы ведь неразрывное целое. Столько лет вместе. Я так многому  научилась у вас. 

- Ты уж, пожалуйста, не подкачай. Вот бы узнать, как оно все выйдет. Как полагаешь, до туда доходит хоть какая-то информация? Или там все, как отрезало?

- Доходит все.

- Это уже лучше. Я все пытаюсь свыкнуться с мыслью, что скоро меня не будет. Но не так-то легко. Хотя мысль-то совсем простая. Смерь - есть сон, только такой сон, который без пробуждения. Есть вход  в него. Но нет выхода. Спокойно так засыпаешь. Но не просыпаешься.  И вся та разница. А вот поди же ты, трудно смириться.

Оксану всякий раз, как их разговор особенно близко  приближался к теме  смерти, охватывала растерянность. Она понимала, что Ягодов все время размышляет об этом, но поддерживать ее она не могла. Какая-то преграда останавливало ее внутри.

- Странно, что начинаешь по-настоящему размышлять о жизни, когда приближаешься к ее последнему рубежу. А до этого даже тени желания не возникало. Плевать мне было на все.

- Это обычное дело, которое происходит с людьми, Борис Петрович. Мы уж такие и ничего с этим не поделаешь. Когда живешь, возникает столь забот, что не до размышлений. Мне тоже все недосуг подумать о чем-то главном. 

Ягодов не без труда повернул голову в ее сторону. Ему трудно давался этот жест  и поэтому, разговаривая с ней, он обычно смотрел в потолок.

- Ты полагаешь,  это правильно?

- Правильно, не  правильно, но так уж получается¸ - грустно вздохнула Оксана.  – Не стоит ни о чем жалеть.

- Странно, что я слышу именно от тебя такие слова. Мне-то всегда казалось, что ты живешь по-другому.

- Я меняюсь. Мне кажется, что я была чересчур консервативна.

- Ты консервативна? У тебя очень гибкий ум.

- Ум может быть и гибкий, а вот натура консервативна. Часто я слишком покорно следовала каким-то древним установкам, даже не пытаясь понять, в чем их суть.

- Да, все мы такие. – Ягодов замолчал.  Оксане показалось, что он слишком утомился, дабы продолжать разговор, но это было не так, он раздумывал. – Я тоже был таким же, как  и ты. Вроде бы все отвергал, шел часто наперекор судьбе, а как  подумаешь по лучше, то получается, что покорно ей следовал. Вроде бы считал себя бунтарем, а вот сейчас  и не могу  понять, против чего же я бунтовал. Только ради того, чтобы жизнь была бы  еще удобней и комфортней, чтобы получать от нее еще больше удовольствия. Вот по большому счету и все цели. И на это ушло аж семьдесят с гаком лет. Ну,  как, скажи,  тут не расстроиться, не прийти в унынии. Разве я не знаю, что ни одна из моих работ меня не переживет. Ты даже не представляешь, как это больно.

Внезапно Ягодов попытался приподняться на кровати. Оксана бросилась к нему, чтобы ему помешать. Но он из последних сил ее оттолкнул. Что-то вдруг безумное промелькнуло в нем, таких глаз, какие были у него в ту минуту, она еще никогда  у него не видела.  Казалось бы, что в них скопилась вся боль земли. Ей стало страшно, что сейчас что-то случится, а она не справится. 

Ягодов вдруг откинул одеяло, и попытался встать. Оксана схватила его за плечи, стараясь снова  уложить в кровать.

- Уйди, не мешай мне! – В его голосе отдалено прозвучали прежние повелительные интонации.

- Борис Петрович, вам нельзя вставать. Пожалуйста, ложитесь. Я вас умоляю.

Она надавила на него, он попытался оказать сопротивление, но сил в теле для этого уже не осталось. И он снова растянулся на кровати.

Ягодов лежал и плакал. Слезы катились по его щекам, застревая в густой щетине. Только сейчас Оксана обратила внимание, что его не брили, как минимум, пару дней. Она знала, что этим занималась Татьяна, но, судя по всему, ей просто надоело это занятие. 

-  Борис Петрович, а давайте я вас побрею. Где у вас лежит бритва?

Ягодов удивленно посмотрел на нее, настолько неожиданным показалось ему это предложение.

Оксана, не спрашивая согласия, отворила ящик тумбочки и сразу же обнаружила бритву. Она вставила  штепсель в розетку и склонилась над Ягодовым.

- Борис Петрович, лежите спокойно, я вас сейчас стану брить. А я брадобрей совсем не опытный.   

Взгляд  Ягодова приобрел какое-то странное выражение, Оксане показалось, что он растерян и не знает, как реагировать на этот ее неожиданный поступок. Но, по крайней мере, никаких попыток  противодействовать намерению  Оксаны он не проявил.

Оксана осторожно стала водить бритвой по щекам мужчины. Этим ремеслом она занималась впервые в жизни. И сразу бреет тяжело больного человека. Она очень боялась причинить ему боль.

   Ягодов проявлял полную покорность, он лежал абсолютно неподвижно, и лишь его зрачки перемещались синхронно с движениями Оксаны. Казалось, он не хотел упустить из вида ни один ее жест.

Оксана закончила бритье и оглядела плоды своего труда. Как ни странно, но теперь Ягодов выглядел лучше. По крайней мере, у него больше не было такого  заброшенного вида.

- Как я мечтал о том, чтобы такое бы случилось в той жизни, - прошептал он.  Слезы вновь покатились по его щекам, но Оксана понимала, что теперь это другие слезы.

Ей и самой хотелось плакать, хотя по натуре она была человеком не слезливым. Но на этот раз она не выдержала. Плач у Ягодова перешел в рыдание, и Оксана присоединилась к нему. Она положила голову на его грудь, орошая ее своими слезами. Каждый оплакивал свое, но при этом она чувствовала, что никогда раньше  между ними не возникало такого тесного единения. И еще она понимала, что не забудет этой минуты до конца своих дней.

В таком положении их и застала Татьяна. Обычно она старалась не заходить, когда Оксана находилась у ее мужа. Но на этот раз их уединения затянулось, и она не выдержала.

Оксане стало неприятно, что этот чужой им, хотя и формально близкий Ягодову человек стал свидетелем этой сцены. Она отпрянуло от Ягодова и, достав платок, быстро вытерла им глаза.  

   Она уходила из больницы с тяжелым  сердцем. Ее не оставляло ощущение, что это ее последняя встреча с учителем.  Обычно в мыслях о нем она редко так называла Ягодова, но сейчас она понимала, что он преподал ей свой последний и может быть самый важный урок. Она затруднялась дать  себе ясный отчет, в чем заключался его смысл. Но понимала, что отныне будет смотреть на все другими глазами. Жизнь приобрела для нее дополнительное измерение, связав воедино две ее части.

Раньше она смотрела на смерть, как на антипод жизни. Она, Оксана,  не только не готовилась к ней, но и не желала этого делать. Сама мысль об этом вызывало у нее отторжение, как пересаженный инородный орган. Но Ягодов самим фактом своего существования показал ей, насколько поверхностным является такой взгляд. Ей тоже пора начинать готовиться к своей кончине. А это можно сделать лишь одним способом  - начать жить как-то по иному. Вот только как? Это она пока представляет слабо.