Майюша

2

Лето промелькнуло быстро в трудах и заботах. Степан все чаще поговаривал с отцом о свадьбе и разделе хозяйства. Антип понял, что Степан от своего не отступится, и совместно с женой решили сыграть свадьбу сразу после Покрова.

  Молодым нужно было где-то жить. Степан не хотел оставаться в отцовском доме, зная, что отец не любит Василису. Решили поставить молодым избу на задах усадьбы и отделить им часть огорода. За работу взялись дружно, и дом рос прямо на глазах. Избу ставили не простую, а пятистенок, чтобы было место и для будущих ребятишек. Работа нашлась для всех. Даже Майка старалась изо всех сил помочь, но больше мешала, чем помогала. Тем не менее, старшие ее не прогоняли и от дела не отваживали. Дом получился наславу: прочный, крепкий, из хорошо просушенных бревен, которые Антип заготавливал загодя, зная, что его семье один дом маловат будет. Так оно и вышло. Новоселье справили сразу после завершения уборочных работ. Первым в избу по старинному обычаю запустили котенка. Он по-хозяйски прошел по янтарно-желтым половицам и тут же пометил угол дома. Степан схватил его за шиворот, носом потыкал в оставленную лужу и выбросил за дверь. Майка жалостливо вскрикнула и бросилась за котенком, а Матрена осуждающе покачала головой:

  " Не к добру обижать котенка. Не будет счастья в этом доме", но вслух ничего не сказала. Женщины расторопно внесли заранее приготовленную еду и расставили на сдвинутые в длинный ряд столы, поставили две четверти самогона и пригласили гостей. Когда со столов все было сметено, Антип взял в руки балалайку, заиграл и негромко запел: "По диким степям Забайкалья". Голос у Антипа широкий, мощный, с переливами. За ним вступили сыновья и дочери. Голосистая семья у Жаровых. И вот, поди ж ты, не обучались музыкальной грамоте, а поют стройно, красиво, не стараясь перекричать друг друга, а стараясь сладить голоса в один лад. Майка тоже вплела свой голос в общую песню, легко подстраивая к мелодии вторую партию. У старшей ее сестры Татьяны голос высокий, звонкий, серебристый, а у Майки, несмотря на малолетство, ее малый рост и худобу, - мощное низкое контральто. И откуда только берется его красота и глубина?

  - А ну, девчата, - сказал отец, обращаясь к младшим Татьяне и Майке, - спойте мою любимую.

  Девчонки переглянулись, и Татьяна завела высоко: "Цвете терен, цвете терен...". Майка тут же подстроилась, и полилась задушевная светлая песня о девичьей печали и любви. Соседка Ангелина смахнула непрошеную слезу:

  - Как поют ваши дочки, Антипа Романыч, аж душа наизнанку выворачивается!

  Спойте еще, девочки, только нашу, русскую. Хороши украинские песни, а наши еще лучше.

  - Все песни хороши, если сложены и поются от души, - подытожил Антип. - Споем, дочки, нашу любимую!

  И сам затянул "Степь, да степь кругом", а сыновья и дочери вторили ему. Закончив песню, Антип ударил звонко по струнам:

  - А теперь - плясовая! Выходи, честной народ, распотешь душу!

  И заиграл "Барыню". Засидевшиеся и разомлевшие от душевных песен гости дружно бросились в пляс. Вышел плясать и Степан с Василисой и залюбовался на них Антипа. Вот и не любит Василису, а глаз оторвать не может: красиво пляшет чертовка, гибкой тростинкой вьется вокруг Степана, то отступая, то наступая на него, жжет его своими глазищами, сводит с ума таинственной полуулыбкой. Далеко за полночь расходились гости. Степан пошел провожать Василису и вернулся только под утро. Антип не спал и ждал сына для серьезного разговора. Степан удивился, увидев, что отец еще не ложился спать.

  - Ты чего, батя, не спишь?

  - Сядь-ка, сынок, рядом и давай с тобой обговорим, как жить дальше. Что ты решил?

  - Мы с Василисой в колхоз подадимся. Меня пошлют учиться на зоотехника, я уже узнавал. Василиса будет работать телятницей. Распишемся мы в сельсовете. Мы хотим жить по-новому.

  - Работать за лентяев - это, по-твоему, жить по-новому?

  - Никто за лентяев не работает. Все работают за трудодни. Сколько заработал, столько тебе и поставят.

  - Это за палочки ты хочешь работать? А что тебе не живется в своем хозяйстве?

  - Батя, мы в селе живем одни своим хозяйством. Летом еще, куда ни шло, а зимой, вспомни, хлеба порой не на что купить.

  - А зачем нам покупной хлеб? Мать печет такой, что покупному и рядом не лежать!

  - Батя, мы с Василисой хотим быть, как все. Отработал свое - и отдыхай. А в своем хозяйстве вы света белого не видите. Что вы с мамкой видели хорошего в жизни? В клубе и то ни разу не были.

  - Стары мы по клубам шастать! А вот, что хорошего мы видели в жизни? Это я тебе могу рассказать. Зорьку утреннюю, когда еще вся земля спит, а солнышко только-только приподымает свои глазоньки. Помнишь ли, красота какая кругом разливается? Роса на траве самоцветами рассыпается. Соловьев на утренней и вечерней зорьке слыхал? Разве могут какие либо песни сравниться с ихними песнями? А вас ростили, радовались первой вашей улыбке, первым шагам, первым лепетаньям. Эх, сынок, не так ты понимаешь жизнь, не так! Не в безделье и танцульках ваших красота и смысл, а в труде и крепкой семье. Вот так-то! А как же без венчания вы хотите жить, в грехе и блуде? Не дело это, не по-человечески!

   - Да, где же венчаться нам? Священника днем с огнем не сыщешь. Не тяни, батя, нас в прошлое, нету ему возврата! Новая жизнь идет, новая! И мы с Василисой не хотим жить по-вашему, не хотим!

  - То-то и оно, что с Василисой! Замутила она тебе твою головушку. Запомни, Степан, из семьи уйдешь - отрезанный ломоть будешь. Надеялся, что помощником мне будешь надежным, а оно вон как выходит. Жить хочешь по бесовским законам, и тут я тебе не указ, выходит. Устарел отец. Наши деды и прадеды веками жили по этим понятиям, а вам, молодым они прошлым кажутся. Эх, сын, сын!

  Антип грузно поднялся, постоял с минуту молча и ушел за занавеску, отделявшую большую комнату от кухни. Слышно было, как он вздыхал, раздеваясь, долго укладывался, а потом затих. Только тогда и Степан пошел спать. Когда Степан проснулся, день был в полном разгаре. Все домочадцы разбрелись по работам, а его не разбудили. Тем самым отец давал Степану понять, что уже не считает его членом большого семейства. В доме была одна Майка. Она прилежно чистила картошку.

  - Где все? - спросил Степан.

  - Пошли на дом. Отец торопит быстрее его закончить, чтобы ты переехал и обжил его до свадьбы. Степа, а тебе хочется от нас уйти?

  - Хочется, - буркнул Степан, наскоро сполоснул лицо и сел к столу. - Покормишь меня, сестренка?

  - Сейчас, сейчас, - отозвалась Майка, налила большую кружку молока, отрезала солидный ломоть хлеба и пододвинула Степану. - Степушка, а обед еще не готов. А можно, я к вам в дом прибегать буду с ночевой?

  - Я еще никуда не ушел, а ты уж прибегать собралась. Там посмотрим. Василиса будет в доме хозяйкой, с ней и будешь уговариваться.

  - А батя Василису не любит. А мне она нравится, красивая. Степ, а я, когда вырасту, буду красивой?

  - И все-то вы, девчонки, красивыми хотите быть. А куда ж деваться некрасивым? Будешь красивая, будешь! По мне ты и сейчас в потемках за красавицу сойдешь, - пошутил он.

  - Все тебе шуточки, Степушка, а я всерьез спрашиваю. Знаешь, как хочется быть красивой! Чтобы люди, глядя на меня, говорили: "Ох, и хороша же у Жаровых меньшая дочка!"

  - Эх, ты, красавица моя! - Степан ласково щелкнул Майку по носу и встал из-за стола. - Пойду в дом к своим, помогу, а то отец, поди, ворчит на меня. Для меня дом делают, а я сплю до полудня.

  Степан ушел, а Майка достала из заветного уголка кусочек зеркала и стала придирчиво рассматривать по частям свое лицо. Ох, как далеко ей до красавицы! Непослушные кудри, как не приглаживает она их старательно, упрямо выбиваются из прически. Она хочет, чтобы прическа была гладкой, как у знаменитой балерины, которую она видела в кино. Тогда все сразу бы поняли, что она стала взрослой, а эти шаловливые непослушные кудряшки делают ее лицо, по мнению Майки, несерьезным и детским. Вот брови и глаза у нее, кажется, очень даже ничего. Про брови мама говорит, что они у нее соболиные. Соболиные, не соболиные, но красиво изгибаются ровной дугой над большими серыми глазами. Многие подружки Майкиным бровям и глазам завидуют. Удовлетворенно хмыкнув, Майка перевела зеркало на нос. Нос, как нос, может, чуть великоват, но, в целом, она носом своим довольна. Убрать бы только с переносицы россыпь мелких веснушек, но сестра Татьяна говорит, что просто Майку любит солнышко, и что веснушки придают ей индивидуальность. Слово то, какое придумала - индивидуальность, сразу и не выговоришь. Сказала бы просто, что без веснушек Майка не будет Майкой. Губы у Майки пухлые, красивой формы и яркие, словно она их накрасила. По отдельности все черты лица очень даже хороши, а вместе получается нечто кукольное, несолидное. Сразу видно, что ей еще расти и расти. А как хочется быстрее стать взрослой, бегать в соседний гарнизон в клуб на танцы, как старшие сестры. Майка вздохнула, спрятала зеркало и стала дальше чистить картошку.

   Однажды днем, когда вся семья сидела за обеденным столом, дверь распахнулась, и вошли Степан с Василисой.

  - Можете нас поздравить, - смущенно откашлявшись, сказал Степан. - Мы с Василисой сегодня записались в сельсовете мужем и женой.

  - Как записались? - всплеснула руками мать. - А как же свадьба? У нас же ничего не готово!

  - Ничего и не нужно, мама, - промолвила негромко Василиса. - Свадьба - это пережитки прошлого.

  - Какая я тебе мама? И кто же из вас такой умный? Свадьбы им не нужно! Не по-людски начинаете жизнь! Без родительского благословения соединяетесь, без христианского венчания! Да, как же так можно?

  - Мама, мама, ну что ты всполошилась? Все так сейчас делают, - поддержал Василису Степан. - Василиса теперь - моя жена, и я прошу тебя, мама, и тебя, отец, считать ее своей новой дочерью.

  - Погоди, Степан, с просьбами! - вмешался Антип, до той поры молчавший. - У нас, Жаровых, так дела не делаются. Мать права: вы нас не спросили, сами все решили, сами и живите, как знаете. Не хотите свадьбу играть - не надо. Не нужно вам родительского благословения - живите без него. Но уж и нас не зовите родителями. Не нужно нам такой дочери, которая не считается с нашими сединами, которой наплевать на наши порядки и обычаи.

   Василиса вспыхнула, большие глаза ее сузились, и она уже готова была выпалить в ответ что-то обидное, но Степан удержал ее за руку. Он подошел к матери, стал перед ней на колени и глухо произнес:

  - Прости нас, мама! Это я во всем виноват. Я уговорил Василису расписаться как можно скорее. Мне не терпелось назвать ее своей женой. За что же ее-то обижаете?

  - Встань, Степан! - раздался резкий голос Василисы. - Что ты так унижаешься? Не хотят меня видеть дочерью, обойдусь! Мы с тобой - молодые, сильные, проживем без них, пусть они обойдутся без нас!

  Лицо Степана исказила мучительная гримаса:

  - Что ты говоришь, Василисушка? Да, как же так можно? Это - мои родители, я их люблю и хочу, чтобы и ты их полюбила и стала им ласковой и заботливой дочерью.

  - Ну, уж, нет! Я не позволю себя обижать. Ты, если хочешь, можешь перед ними расстилаться, а от меня этого не дождешься!

  И тут неожиданно для всех вскочила Майка и закричала:

  - Ты мне раньше нравилась, Василиса, но я тебя не знала. А теперь вижу: ты Василиса - злая, плохая! Не смей обижать Степушку и моих родителей! Уходи из нашего дома!

  Майка кричала, а по лицу ее текли слезы обиды и за Степана, и за мать с отцом. Антип подошел к дочери, прижал ее к себе, приговаривая:

  - Маюшка моя, заступница наша родная, успокойся! Не нужно плакать! Утри слезыньки свои! Не стоит Василиса ни одной твоей слезиночки!

  И, повернувшись к сыну, добавил:

  - Уходи, Степушка, ради Христа! Когда охолонет твоя женушка, да и мы поуспокоимся, приходи поговорить.

  Степан с Василисой ушли, а за обеденным столом повисло гнетущее молчание, слышны были только Майкины всхлипы. Обед был испорчен бесповоротно. Матрена сидела за столом, обхватив голову руками в горестном недоумении. Не снится ли ей все это? Не так она себе представляла женитьбу старшего сына. Никто не решался нарушить тишину и продолжить обед. Сыновья сидели, уперев глаза в стол, а девчата испуганно переглядывались. Наконец, Антип сказал:

  - Давайте, ешьте, а то каша простывает!

  Все дружно застучали ложками. Только Матрена не прикоснулась больше к еде и сидела неподвижно, словно застыв. Антип положил ей руку на плечо:

  - Ты что, мать? Не переживай! Вырос Степка, вырос... Не так мы с тобой мечтали. Думали, помощник нам растет, а вон как вышло. Теперь он только голос Василисы своей слышит.

  - Ох, уж эта Василиса! - ожесточенно воскликнула Майка. - Мамочка, ты не печалься, мы же все с тобой остаемся!

  - Надолго ли? Дурной пример заразителен. Уже и Федор с братьями на сторону поглядывают.

  - Никуда мы не поглядываем, - отозвался Федор, - и Степана не одобряем. Ты нас по нему не равняй.

  - Ладно, ладно. Простите меня, если вас невзначай обидела.

  - А, может, Степка и прав. Мы одни живем единоличниками, - подал голос Кузьма. - Вот посмотрим, как он обживется в колхозе, и, может, тоже туда подадимся.

  - Помолчи, единоличник! - легонько хлопнул его ладонью по затылку Федор.

  - Ты чего дерешься? - обиделся Кузьма.

  - А ты не понимаешь? - подлила масла Татьяна.

  - Так, все замолчали! - стукнул кулаком по столу Антип. - Пообедали? Принимайтесь за работу!

   Дети разошлись по сторонам, и в кухне остались только Антип с Матреной и Майка, которая убирала со стола. Она с тревогой поглядывала в сторону матери, которая не трогалась с места и сидела с отрешенным видом.

  - Ну, что ты, мать, так переживаешь? Все утрясется. Вот увидишь, Степка опомнится.

  - А если не опомнится? Столько лет мы трудились день и ночь, по крохам собирая наше добро, а кому оно будет нужно? Новой жизни им хочется. А если все они бросят хозяйство и подадутся в колхоз? Как жить тогда будем?

  - Что ты раньше времени тревожишься? Вот придет беда, тогда и будем печалиться. А сейчас еще рано слезы проливать. Один Степка - еще не вся семья - подытожил Антип разговор и вышел из избы. Матрена тоже поднялась. Она решила втихомолку сходить к Степану, поговорить, чтобы не ширилась пропасть непонимания и не копились у сына и молодой невестки обиды.

   Она шла и представляла, как молодые сейчас, наверное, переживают случившееся, как казнят себя за то, что не посоветовались с родителями прежде, чем решиться на такой ответственный шаг. Но, подходя к Степановой избе, она услышала заливистый смех Василисы и остановилась. Потом любопытство взяло верх, и она тихонечко прокралась к незавешенным окнам и осторожно заглянула. Степан и Василиса сидели спиной к окну, причем Василиса, не стесняясь белого дня на дворе, примостилась у Степана на коленях. "Вот, бесстыжая девка!" - беззлобно подумала Матрена и прислушалась к разговору молодых. Говорила, в основном, Василиса, а Степан ее внимательно слушал:

  - Степушка, главное - сразу не поддаться, а настоять на своем. Никуда твои родные не денутся, им придется смириться с нашим решением. Неужели ты не видишь, что так уже никто не живет? Какие-то домостроевцы!

  - Что плохого в том, как живут мои родные? - пробовал возражать Степан.

  - Да разве они живут? Как муравьи, целый день копошатся на своем подворье, света белого не видят. Нет, это не по мне! Я хочу стать знатной телятницей, в Москву поехать на выставку, хочу, чтобы обо мне узнала вся страна.

  - Эк, ты куда хватила! В Москву... Москва и без нас хорошо живет. Так я тебя и отпустил в Москву. Ты мне и здесь нужна.

  Степан начал целовать Василису, а она уклонялась от его ласк и звонко смеялась:

  - Степушка, погоди! Я хочу с тобой поговорить. Пусти!

  Матрена отошла от Степанова дома и тихо пошла домой. Она больше не видела смысла в разговоре с Василисой. Та нисколько не огорчилась, что родители Степана ее не приняли, и не собиралась завоевывать их признание. Она поняла, что Степан для семьи потерян безвозвратно, всем заправляет Василиса. Да, такова доля матерей, растящих сыновей: пестуешь сына, пестуешь, а приходит чужая женщина и забирает его в свое владение.

   И потекла дальше жизнь своим чередом, но без Степана. Внешне, вроде бы, ничего не изменилось, но Антип чувствовал по настроению детей, что и остальные его птенцы готовятся к вылету из родного гнезда. Степан изредка забегал домой, но без Василисы. Был он немногословен. На все расспросы отвечал односложно:

  - Живем.

  - О детках не задумываетесь? - интересовалась мать.

  - Все будет в свое время, мама.

  - Ну, ну, - вздыхала Матрена, и говорить, словно, было больше не о чем.

  - Ты, Степка, совсем другим стал, - встревала Майка. - Это тебя Василиса твоя подмяла под себя. Ты и не улыбаешься, и не пошутишь, как бывало. Ведьмака она, твоя Василиса! Глазищами так и зыркает, так и зыркает!

  - Много ты понимаешь в ведьмаках! - отбивался Степан.- А я тогда кто, по-твоему, леший? Вот я тебя сейчас свяжу и в лес утащу!

  Майка притворно пугалась и отбегала от Степана подальше, а он делал вид, что сейчас схватит ее. Лицо его светлело, он улыбался и становился похожим на прежнего Степана. Майка подбегала к нему, обнимала за крепкую шею, звонко целовала в щеку и тут же отбегала прочь. Антип зорко следил, чтобы старшие сыновья и дочери меньше общались со Степаном, не поддавались его влиянию. Когда Антип входил в избу, Степан поднимался ему навстречу, но отец проходил мимо, едва кивнув головой. Тогда Степан наскоро прощался и уходил к себе, понурив голову.

   Годы шли... Дети один за другим покидали родительский дом, и хозяйство Антипа, некогда бывшее крепким, стало приходить в упадок. Все чаще в семье ощущалась нехватка денег. От помощи детей Антип отказывался, уверяя, что им с Матреной и Майкой всего хватает. Из детей с родителями осталась одна Майка, которой недавно исполнилось тринадцать лет. Она немного подросла, но оставалась худенькой. Родители ее жалели, не привлекали к тяжелому труду. У девочки рано обнаружились способности к торговле. Майка рано утром, собрав из-под несушек яйца, варила их и шла на станцию к проходящим поездам продавать и их, и молоко. А, когда поспевала ягода, Майка продавала ягоды. Товар у нее раскупали моментально. Уж больно зазывно она кричала:

  - Яички свежие, только из-под несушки, молочко парное, ягоды спелые и сладкие! Кому, кому, кому?

  Домой она возвращалась, нагруженная продуктами, солью, спичками. Родители на Майку нарадоваться не могли:

  - Добытчица наша!

  Однажды Майка продавала на станции, как всегда, свой товар. К ней неожиданно обратился седоватый военный:

  - Ты откуда такая бойкая?

  - А вам на что? - парировала Майка.

  - Сколько ж тебе лет?

  - Четырнадцать, - соврала она неизвестно зачем.

  - А не хочешь пойти работать в гарнизонную столовую?

  - Поваром, что ли?

  - Ну, на повара, положим, учиться надо. А вот мыть посуду могла бы?

  - А сколько платить будете?

  - Платить будем, сколько положено, но ты прикинь, что всегда будешь сыта сама и домой еще еды принесешь.

  - Вы мне воровать предлагаете?

  - Что ты, дочка, Бог с тобой! У нас в столовой, как срок реализации продуктов выходит, так их списываем. А кормим мы летчиков. У них все должно быть свежим, чтобы в полете неприятностей не случилось. Поняла? Бывает, задержится экипаж дольше положенного - все, продукты списываем, а им все свеженькое готовим.

  - Ничего себе! - присвистнула Майка. - Я согласна.

  - Вот, и добре! Приходи завтра в гарнизон, спросишь Михеича. Это я. Я заведую столовой.

  - Хорошо, дяденька Михеич, я приду!

  Домой Майка шла радостная. Она будет работать, будет кормить семью. Ее не смущало, что она соврала Михеичу насчет своего возраста. Она с порога объявила родителям, что завтра идет устраиваться на работу.

  - На какую работу? - удивился отец. - Тебе еще только тринадцать лет. Кто тебя возьмет?

  - Берут в гарнизонную столовую. Я уже завтра выхожу на работу.

  - А как же учеба? - всполошилась мать. - Тебе нужно семилетку закончить. Еще годок проучись, а там и пойдешь работать.

  - А кто меня год будет ждать? Нет, мама, я решила работать, и вам полегче будет.

   Утром Майка встала ни свет, ни заря, тщательно умылась, стянула в тугой узел свои непослушные волосы, надела свое лучшее платье и отправилась в гарнизон. На проходной молодой солдатик преградил ей путь:

  - Эй, малявка, ты куда это лыжи навострила?

  Она презрительно прищурилась на него:

  - Я вам не малявка, а новый работник гарнизонной столовой. Меня Михеич пригласил на работу. Можешь его спросить.

  - И как же зовут нового работника? - улыбнулся часовой.

  - Майя Антиповна! - гордо ответствовала Майка.

  - Ишь ты, прямо-таки Антиповна?

  - Вы, товарищ часовой, зубы не скальте! Некогда мне с вами лясы точить. Вызывайте Михеича.

  Майка презрительно отвернулась от часового и стала равнодушно смотреть вдаль на вившуюся среди высоких елей дорогу. Через некоторое время появился Михеич. Он обратился к часовому:

  - Это ко мне. Пропусти. Будет работать в нашей столовой.

  Майка с гордым видом прошла мимо часового, но напоследок не удержалась и показала ему язык. Часовой в ответ прыснул со смеха, но тут же принял серьезный вид и дурашливо откозырял Майке.

   В подсобном помещении, где находилась мойка, на столах высились горы немытой посуды. Раковины для мытья были поставлены высоко, и Майка с недоумением смотрела на Михеича.

  - Это все мне мыть? А как я достану до раковины?

  - Ничего страшного, дочка. Мы тебе подставим ящик из-под снарядов, и все будет путем. А посуды, конечно, многовато, но, что поделать? Это твоя работа. Можешь приступать.

  Михеич пододвинул снарядный ящик, показал Майке, где лежат тряпки, мыло, сода, и ушел. Майка принялась за работу. Работая, она весело распевала свои любимые песни из репертуара Руслановой и Шульженко. Позади нее раздались негромкие аплодисменты. Майка оглянулась. В дверях стоял улыбающийся полный мужчина в белом фартуке и колпаке, а рядом с ним не менее полная женщина. Майка поняла, что это повара. Она робко улыбнулась им в ответ.

  - Ты чья же такая голосистая будешь? - спросил мужчина.

  - Я Майя Антиповна Жарова. Я здесь работаю. Меня Михеич взял на работу.

  - Антиповна, значит? Что ж, очень приятно. Сколько же тебе лет, Антиповна?

  Майка смутилась, но твердо ответила:

  - Четырнадцать. Вы не смотрите, что я маленькая. Я все умею делать. Я в доме с семи лет за хозяйку была.

  - Сирота что ли?

  - Нет, не сирота. Просто мои родители - единоличники, поле у нас далеко. Они уезжали, а я оставалась на хозяйстве.

  - Ну, давай знакомиться. Меня зовут Игнатий Петрович, а это - моя помощница Дина Сергеевна. В твои обязанности будет входить не только мыть посуду, но и убирать со столов, поняла?

  - Поняла.

  - А поешь ты хорошо. Будешь ходить в нашу самодеятельность. Мы с Диной Петровной играем в ансамбле народных инструментов, а ты будешь у нас солисткой. Согласна?

   Майка радостно закивала головой.

  - А теперь пойдем, я тебе покажу столовую и кухню, - распорядился Игнатий Петрович.

  Майка слезла со снарядного ящика и отправилась вслед за ним. В столовой за двумя столами сидели молодые летчики и о чем-то весело говорили. При виде Майки один из них радостно провозгласил:

  - Это еще что за детский сад такой? Откуда ты, прелестное дитя?

  Майка отчаянно смутилась, на глазах проступили слезы, и она готова была расплакаться от несправедливой обиды. Ей казалось, что теперь ее все будут воспринимать, как взрослую. Ведь она работает. Игнатий Петрович строго посмотрел на весельчака и сказал:

  - Прошу любить и жаловать. Это Майя Антиповна, наш новый работник. Кстати, шутников прошу учесть, что она находится под моим покровительством, и я никому не позволю ее обижать.

  Летчики дружно загалдели:

  - Что вы, Петрович! Никто не собирается обижать вашу подопечную. Антиповна - это солидно. Приятно познакомиться, Антиповна!

  Так Майку стали называть Антиповной. Она не обижалась.