ПХУБ-ЧУРБ: последний Князь-Маг

Яростное утро 1939-й. Август. Комаржень

    – Вставай, соня, – не выдержала Мариха и пихнула Антона пальцем под ребра так, что он едва не подскочил, но внешне никак не отреагировал на ее «нападение», а принялся отгонять рукой девушку, как навязчивый сон; даже попытался отвернуться на другой бок, но в итоге сделал то ли «морду», то ли вид, когда «понял», что его теребит Мариха. Сначала он решил открыть глаза, но в итоге вынужденно сощурился: прямо в лицо било яркое утреннее солнце. Хозяйка избы знала, куда положить гостя, чтобы тот сразу же проснулся.

    Читали практически всю ночь, при свете примитивной керосинки. Не издавая ни звука. При этом молчание Марихи было щебечущим ─ она то заламывала кисти рук в замок, то расцепляла их, когда Унегерн бросался на Книгу,  то ощутимо дрожала только что вылупившимся цыплёнком, накрытым ладонью, когда на его теле стали копироваться «письмена». А молчание Антона было немотствующим и сосредоточенным: не шевелился, лишь переворачивал транцы, силься понять все детали. Не от балды же, «для количества знаков» они были прописаны!

 Последнее, что он запомнил, так это как на середине страницы Книга побелела, ─ как раз когда Князь послал боевиков себе за новой одеждой. Мариха посмотрела испуганно и вопросительно, закатив на него снизу от опустевшей страницы, огромные мерцающие глаза:

  ─Так бывает. Пусть это и магокопия. Дает понять: хватит узнавать новое, пора осмыслить, прошептал Антон, убирая книгу под тяжелую и жесткую, набитую овечьей шерстью подушку. Когда повернулся обратно ─ Мариха уже спала, чуть посвистывая тонко очерченными ноздрями аккуратного носика.

    Окончательно смирившись с тем, что хотя бы продемонстрировать пробуждение ему придется, Антон повернулся на бок, теперь уже лицом к Марихе и через некоторое время зрение полностью к нему вернулось.

           – Э–эх! – вздохнул он. – Ну почему меня дома не будит такая же привлекательная девушка, как ты!

           – Хватит, не подмазывайся! – Мариха явно кокетничала. – У тебя таких девушек должно быть в каждой хате по три ведра!

           – У меня работы выше головы. Честно: полный завал; все ведра в хате  секретными документами заполнены, так что девушек держать мне не в чем, – он с сожалением махнул рукой. – А если не засыпаю на рабочем месте, то дома все равно будят племянники...

           Это была его легенда: он разведенный, но сейчас вынужден жить у сестры с тремя ее детьми и зятем. Впятером они занимали пятикомнатную квартиру неподалеку от Сенной площади, хотя официально на данной площади были прописаны многочисленные «друзья и знакомые кролика»; на самом же деле – какие-то подставные люди Фраучи, которые время от времени действительно появлялись в квартире, но лишь для того, чтобы проверить проводку, сантехнику или газ в квартире Антона. Сестра многих из них давно и хорошо знала, неизменно угощала чаем с земляничным вареньем, а то и наливала стаканчик сливянки. Правда, до серьезных отношений, о которых многие гости мечтали, дело она не доводила, потому что была жената уже трижды.

           Сестра, как он всем говорил, не была Антону родной, а переехала с ним в Питер из Саратова. Знал он ее с того дня, как Григорий Федорович Унегерн привез Антона из чащи, поэтому считал единственным по-настоящему родным человеком. Она умела гадать (на самом деле – просчитывать события на несколько дней вперед), как никто другой, поэтому без работы никогда не оставалась, и имела право держать домохозяйку Антонину плюс охранника, ее «мужа», Николая Петровича, который считался Антону зятем.

           – Так что там твои племянники? – легко спросила Мариха так, как будто всего лишь поддерживала «игру», начатую Антоном.

           – Охламоны! – искренне возмутился тот. – Хорошо если с утра добрые и в рот не накисают, когда храплю. – Мариха искренне рассмеялась, а Антон продолжил серьезно: – Мне что-то интересное снилось. Но вот хоть убей – не помню, что именно. Одно хорошо, что ты никуда не делась в отличие от сна, который растворился полностью. Случайно не помнишь, что мне снилось?

           – Голый князь Унегрен, судя по тому, на каком месте нас выставила  ─ иначе не скажешь, ─  выставила из себя Книга?

             ─ Скажешь тоже!!

             Хотя нечто из прочитанного ему снилось: узоры, вплетающиеся в узоры.

            ─ Да, читать продолжать будем?

            ─ Будем! Не прямо сейчас. Утреннее солнце имеет на нас свои планы. Есть время читать и время обмозговывать. Просто поговорить. Да, так и что же тебе снилось, если не голый Григорий Федорович?

              ─  Нечто невообразимо более гармоничное и прекрасное.            

              ─ Зря ты так. Григорий Федорович ─ хоть куда мужчина. Но тебе, наверное, тогда снилась с большой буквы Девушка из благородной семьи... очень высокая и стройная. В строгом платье с крахмальным кружевным воротником... Вот только волосы у нее, кажется, были прилизаны или напомажены... И ты «Зюзе» объяснял, как с такими барышнями надо обращаться.

           – А мне кажется, что я ловил некую дрянь по фамилии Домонтович.

           – Наверное, ты в казино ночевал. А на руках у тебя три туза было напоследок... – Мариха прищурилась, как будто смотрела сквозь него, – против двух пар у «вонючки»...

           – Откуда ты знаешь, что я ее в казино взял? Тебя в Питере не было, а я за ней три года гонялся... Из-за нее чуть было родственника ее, поэта Северянина, в лагеря не послали. Он в магии – ноль, так она его подставила....

  – Три с половиной, – уточнила Мариха и процитировала:

   «Моя мечта – моряк–скиталец...

  Вспенят бурный океан,

  Не раз причаливал страдалец

  Ко пристаням волшебных стран.

  Не раз чарующие взоры

  Сулили счастье моряку»...

           – Отличная у тебя память! – восхитился Антон. – А я с поэзией как-то не в ладах. Кроме «Евгения Онегина» ничего не знаю. Хотя еще славно Алесадр Сергеич Тютчев про еду и смерть сказал:

Чипсясь прожаренным картофелем

Молю: не дай до старости дожить,

Шнифтами шлепая и шмыгнув шнобелем,

Тебя о кашице молить!

О, дай мне в битве опочить!

Чтоб ─ с плеч башка и чтобы профилем

Медальным ─ мне на барельефе стыть!

  – У меня-то память? – Она легко пожала плечами, ─ постой, это что такое ты мне сейчас прочитал? Какой еще «Александр Сергеич Тютчев»»? что значит «чипсясь картофелем»? И какой, профиль, если башку снесут!? Сам сочинил!?

─ Клянусь, не я![1] А он самый, Александр Сергеич. Может и не Тютчев..забыл другие фамилии стихоплетские.

Пользуясь тем, как она передернулась от возмущения, он сделал так, что у нее слетела с плеча бретелька. Она сжала ладонями его щеки и крепко поцеловала. Он не успел ее обнять, потому что она вскочила и прошептала:

     – Как есть, гамбургский фокусник.

    – Откуда ты знаешь? Ты сейчас с моей памяти ничего не читала. И откуда ты про «вонючку» знаешь?

           – А ты уверен, что не читала? – якобы удивилась Мариха. – А что касается «вонючки», так он у нас здесь на болотах обитает и дурачком прикидывается. А что на самом деле ему здесь надо – никто не знает.

           – Да и черт с ним. Я про твою память говорил, про то, что ее прикрыть можешь, но если дашь свою ладонь...

           Она не стала сопротивляться. Он взял и тут же отдернул руку:

  –Здравствуйте, господин Залесский. Можете меня больше не дурить.

  – Залесский?! – удивилась Мариха.

           – Он же Григорий Федорович Унегерн. Ага! – покачал головой Антон. – Так вот почему я Григорьевич!

           – Ты мне можешь объяснить?

           – У тебя в голове почтовый ящик. Стоит мне в него письмо положить, и он тут же его читает. Хотя... – он сжал виски ладонями, а затем протер глаза. – Я на вас не в обиде. Если бы не вы, гнить бы мне под той елкой.

           – Какой елкой? – поинтересовалась Мариха.

           – Я тебе потом все расскажу, обещаю, потому что рассказ очень длинный и не на один день. Я уже вчера почувствовал, что мы с тобой – его приемные дети.

           – И много нас таких? – хрипло спросила Марина. – Я ведь тоже Мария Григорьевна.

  – Много. Он спасал всех, кого мог, при этом – наделяя недюжинными способностями. Только ты забудь сейчас о нем, чтобы Заяц твой и Егорий не смогли даже «запах» мысли почувствовать.

           – А что насчет Донатович?[2] Не самые приятные воспоминания? – спросила Мариха, взмахнув серебристыми прядками волос.

           – Самое трудное дело за все эти годы. Не самые приятные воспоминания, – согласился Антон. – Она на пару со своим хахалем – моряком – играла, но они даже вдвоем не смогли меня в лужу посадить. Все равно, ощущаешь себя не слишком умным человеком, когда игру вспоминаешь: не интересно со слабаками играть.

           – Жульничал? – спросила Мариха.

           – Я никогда не жульничаю.

           – Тогда и не переживай. Расстраиваться будешь, когда с Зайцем поговоришь. Или в дурака с ним сыграешь. А дама твоя сама напрашивалась.

           – Да. Главное, что взяли ее. Она столько народу безвинного положила. Кстати, почему я должен переживать после разговора с Зайцем?

           – Да как-то обидно полным неучем себя чувствовать. А до разговора с ним можешь считать себя самым умным. – Антон молча ждал объяснений. – Он сюда после рабфака приехал, – продолжила Мариха. – Всего-то и мог, что гвоздь забыть. И то не до конца. После чего Зайца можно было разговорами отвлечь, и он на гвоздь свой недоколоченный задом садился, настолько рассеян был.

           – У вас тут других развлечений нет? – с сомнением покачал головой Антон. – Ну, что дальше, – напомнил он.

           – Дальше? Так он с Эйнштейном теперь взялся переписываться. И еще с какими-то учеными. Я фамилий их всех не упомню. А что касается развлечений, то иной раз скучно так, что с утра в домино садимся играть, – произнесла Мариха, насупилась и с обиды надула щеки.

           – Чего-чего? – не очень-то понял Антон и принял четко вертикальное положение. Пятки приятно уперлись в деревянный пол. Он еще раз краем глаза глянул на Мариху и понял, что она его попросту дурачит. – В домино, значит играете? Это хорошо. И мне будет хоть о чем начальству доложить.

           Мариха пихнула его кулаком в ключицу и рассмеялась.

           Антон оглядел хату: печь, две кровати, комод, распятие друже Крупского ручной работы в одном углу и столь же ручной работы пулемет в другом. Антон не смог удержаться и перекрестился ручному изделию – и в прямом, и в переносном смыслах – пулемету, который выглядел на редкость оригинально. Потом Антон понял, что уж слишком мощным это оружие выглядело. Антон прежде ничего подобного не видел.

           – А я вот по утрам в домино играть никогда прежде не садился. Хорошо если удавалось кровные свои часа четыре у работы отоспать. Вот только, если быть совершенно точным, никогда почти не удавалось.

           – Да не играем мы в домино. Заяц из своего кумулятора, – Мариха указала на пулемет, – все кости покрошил, когда прицел налаживал.

           – По внешнему виду – хорошая штука. С первого выстрела уложит.

           – Эта зараза лобовую броню у танка пробивает, – сообщила Антону Мариха, пригнувшись к его уху.

           – Как?! – удивился Антон.

           – Легко, – спокойно сказала Мариха. – Если тебе нужны подробности, сам у него спросишь.

           Антон повернул голову и то, что увидел, не могло не радовать глаз, девушка, наклонившаяся к его лежанке, прижимала к печке аппетитную попку, а грудь так просто сама наваливалась на Антона ...

   Мариха была такая близкая и желанная, что Антон мгновенно потянулся к ней, но она предусмотрительно плеснула ему в лицо из деревянного ковшика, который держала за спиной, отрезвляюще холодной воды. Обер ЧКВД тут же окончательно пришел в себя, отер лицо обрезанным рукавом рубашки, которую удалось хоть отчасти спасти после варварского налета злобных тварей, облизал пальцы:

  – Елки–палки! Какая у вас тут вкусная вода! – изумился Антон.

           – Тебе и вправду понравилась? – переспросила Мариха.

           – Я же не могу тебя обмануть, – улыбнулся Антон. – Ты ведь меня насквозь видишь. Так? Такой водой надо было вчера тебе спину ополоснуть.

           – Мы вечером колодезную воду не пьем. Только утром, после того, как она на солнце постоит.

  – Вы тут как в сказке живете. Это можно с утра, это только в обед, а вот перед плотным ужином следует макушку почесать три раза. Причем мизинцем левой ноги.

  Он схватил девушку за руку. Она вырвала ладонь не сразу.

           – Я бы себе завидовать не стала, – серьезно произнесла она. – Я бы, как и ты, предпочла выпить парного молока. И походить по дому без рубашки, как вчера, – сказала Мариха, отодвинулась и вновь прислонилась к печке.

           – Молочка парного сейчас было бы хорошо. А потом с тобой...

           – Вот только в этой деревне нет ни одной коровы, – сказала Мариха, не обращая внимания на предложение Антона. – Сколько заводить не пытались – все коровы дохли.

           – А кто здесь в основном обитает? – поинтересовался Антон.

           – Мы все здесь тверские. Не осталось ни одного поляка. Говорим почти все одинаково, причем разговоры в основном ведем заумные. Только трое из тех, кто сюда перебрался, почему-то остались тупыми.

           – Из-за чего? – поинтересовался Антон, расшнуровывая ботинок, который вчера скинул, чувствуя усталость, даже не развязывая.

           – Вот этого я совершенно точно не знаю. Даже предположений на сей счет не имею. Наверное, T''TYR'RWE'! тоже троицу любит. И он, и РH''HUB-CHURB'.

– А что ты о них знаешь? – заинтересованно спросил Антон.

           – Все. И ничего. Сама не пойму – то ли знаний перебрала, то ли ничего так и не поняла. Скорее второе.

  – Так не бывает. Материалы накапливаются, суммируются.

           – А у нас нет никаких накоплений и научных суммарных умозаключений. Ты вот, честно скажи, все про питерских ведьм знаешь? Ну, экстремалов, как вы их называете. Думаю, что только половину. А мы тут вообще с пустыми руками. В замок ходим иногда, когда туда идти можно – и все. Да, сними ты свои ботинки, я тебе другую обувь подберу.

           Насчет ведьм питерских Антону пришлось молча согласиться с Марихой. Он не знал, что и сказать, но его выручил неожиданно донесшийся звук: в сенях заскрипели половицы, как будто кто-то вошел в дом. Антон быстро поставил ботинки под лавку и спросил:

           – Это Заяц твой скрипит? С этим, как его, не запомнил.

           – С Егорием, – напомнила девушка. – Нет, – спокойно покачала головой Мариха.

           – Ты кого-то еще ждешь? – настороженно спросил Антон.

           – Там нет никого, – спокойно махнула на дверь Мариха. – Поживешь здесь подольше – научишься отличать живой звук от неживого.

           – Что значит – «от неживого звука»? – слегка передразнивая, переспросил Антон. Он не поверил ей, ведь четко слышал звук шагов; встал, вышел в сени, походил там, приятно топая босыми ступнями по деревянному настилу. Несколько раз подпрыгнул на месте. Половицы в сенях в принципе не прогибались и не скрипели. Ага, на самом деле кто-то мог просто выходить из дома, догадался Антон. Он выглянул на улицу. Никого и в помине не было.

           От нижней ступени крыльца и до калитки, защелкнутой на задвижку, тянулась дощатая тропинка. Сине-голубая трава, ровным слоем покрывавшая все свободное пространство, проросла сквозь толстые доски. «Странно, почему ступеньки крыльца остались целыми?», – подумал Антон. Он высунул руку под солнечные лучи и почувствовал жжение. Солнце пекло крепко, хотя на улице жарко не было.

           Антон осмотрел двор: сарай, осиротевшая конюшня и какая-то странная беседка, со всех сторон обшитая досками. Сверху ее накрывал купол, напоминающий о Колпинских высотах и Обсерватории. «А чего тут удивляться. Может, там телескоп стоит, – заключил Антон, отталкиваясь от рассказов Марихи об удивительных способностях местных жителей. – Если они такие умные, то чего бы им за звездами не понаблюдать».

           – Ну и солнце у вас, – сказал он, вернувшись в комнату и плюхнувшись на лавку возле ручного пулемета. – Уже осень скоро, а жарит, как сумасшедшее.

           – А здесь все сверх нормы, – согласилась Мариха. – Да и мы сами теперь сверх нормы. Эдакие существа запредельные.

           – Я уже понял. Это ты у нас по ночам за звездами наблюдаешь?

           – С чего ты так решил? – удивилась Мариха.

           – А что у тебя в беседке?

           Мариха как-то хитро усмехнулась, но ничего не ответила. Она взяла ковшик, сделала несколько глотков воды и предложила:

           – Хватит трепаться, пошли во двор. Мы ведь собирались наши талисманы спаривать.

           – Там же солнце, – напомнил Антон, но поднялся. Ему было интересно, что ответит Мариха.

           – За печкой два сомбреро, чтобы на солнце не сжариться.

           Антон подошел к печке, откинул занавеску – действительно, там стояли сомбреро, правда, он никогда не видел, чтобы они были столь огромны в диаметре. Наверное, не меньше полутора метров. Он даже присвистнул, доставая и рассматривая их.

           – Зато под ними солнце тебя никогда не достанет. Ладони не в счет – их трудно обжечь.

           Они вышли на крыльцо. Мариха протянула Антону носки с высокой лодыжкой и с разделением между большим и остальными пальцами. Она взяла их с полочки, на которой стояли еще и какие-то деревянные колодки, наверное для пыток. Потом Антон вспомнил, что нечто подобное носят японцы. Да и сабо французов тоже раньше были деревянными. Как Буратино. Оказалось, что и ему придется учиться ходить в подобной обуви.

           – Одень таби и гета. Гета выбери по размеру на полочке. Одевай! Иначе ноги проколешь – пару месяцев точно потом лечиться будешь.

           Антон с сомнением взял деревянные досочки или платформы с двумя прикрепленными к ним поперечными брусочками и шнурочками. Мариха надела их весьма ловко, просунув шнурочки между большим и вторым пальцами. Форма гета оказалась одинаковой для обеих ног, то есть сверху они напоминали самые обычные прямоугольники.

           – Я с них точно шлепнусь на эту зловредную траву, ─ покачал головой Антон.

           – Жить захочешь – не шлепнешься, – заверила его Мариха. – Пошли. Костылей у меня для тебя нет.

           Антон не хотел никуда идти, но солнце сейчас шпарило только по деревянному столу и двум скамейка, стоявшим возле него в десяти метрах от крыльца. Но даже эти десять метров надо было как-то преодолеть.

           – А как же мы вчера до дома дошли? – Вспомнил Антон.

           – Солнце над головой, а он глупости спрашивает! – возмутилась Мариха.

           Антон подхватил какой-то шест, лежавший у стены, и с его помощью доковылял до скамейки. Они сели, друг напротив друга, затем аккуратно положили на стол ключ и прямоугольник.

           – У меня точно такой же был, пока я его на солнце не подержала.

           Действительно, прямоугольник Антона неторопливо разложился и превратился в подобие замочка. После этого с талисманами ничего больше не происходило. Антон не мог сказать даже приблизительно, чего ждал от данного «эксперимента», но он надеялся, что хоть что-то произойдет. Талисманы прогреются и как–либо слипнуться, найдя точки соприкосновения. Мариха и Антон долго ждали молча, затем так же долго крутили и вертели талисманы, прикладывали один к другому, пытаясь вставть ключик в замочек, но никаких точек «близости» у двух предметов из одинакового материала так и не нашлось, хотя они идеально подходили по размеру

           Солнце шпарило, отбрасывало блики от чего угодно, даже от сучков на деревянных поверхностях столов и скамеек, но только не от талисманов: замочка и ключа. Сейчас он тщательно изучил и осмотрел Марихин ключ: выполнен он был в форме головы РH''HUB-CHURB'-а, как называли этого древнего бога в KRIVETKO. Замочек же Антона оставался ровным, как прямоугольник. В конце концов они смирились с тем, что эффект от взаимодействия двух предметов нулевой, ключ оставался ключом, прямоугольник, как его ни верти – остается прямоугольником. Ничего похожего, кроме материала, они не разглядели. Ключ являлся самостоятельным ключом, возможно, от какого-то сундука, а прямоугольник Антона ни в какую не хотел разбираться, чтобы стать замочком.

           – А почему он должен стать замочком? – спросил и себя, и Мариху, Антон. Что мы должны закрыть?.. Или открыть?..

           Мариха взмахнула рукой, выражая удивление:

           – Они должны как-то притереться друг к другу. Я уверена, что оба эти предмета изготовил один и тот же мастер, – в который уже раз повторила Мариха, протягивая Антону прямоугольник. – Так Заяц сказал.

           – А он изрекает только истины? – усмехнулся Антон.

           – Пока мы здесь вместе живем, он ни разу не ошибся, – Мариха звонко постучала по столу указательным пальцем.

           – Ну, раз так, – Антон развел руками.

           – Не спорь. Просто держи его пока при себе. Если что-то почувствуешь, ну, там вибрацию или жжение незначительное, сразу скажи мне, чтобы я тоже прислушалась к реакции своего талисмана.

           – Я уже чувствую вибрацию и жжение. И хочу стать замком, чтобы попритираться к ключу.

           – Ключ еще утром закрыл замок, а замок заржавел. А машинное масло пока еще не подвезли. И вообще – прекрати! Или пойдешь спать к Зайцу. Он одинокий мужик и крайне выносливый! – нарочито строго произнесла Мариха.

           – Это так страшно? Или ты намекаешь на что-то непристойное? – Антон не понял, шутит она или говорит серьезно, потому что по лицу ее реакцию на слова было не определить, а мысли свои она то ли «закрывала», то ли перемешивала, как сахар в стакане чая.

           – Нет-нет, друже Чащик, спецагент с особыми полномочиями, – рассмеялась Мариха и замахала на Антона руками. Такая она нравилась ему аж до дрожи в коленях. – Бойся его, ибо он страшен ночью! Останься с ним, и он будет изводить тебя до утра самыми разными разговорами, причем на разных языках. А когда ты попытаешься заснуть, он не даст тебе спать, а начнет читать стихи.

           – Если нет другого выхода, я согласен пойти, – серьезно подытожил Антон и прыснул со смеху, разыграв Мариху, потому как лицо у нее странно вытянулось. – Я имею в виду, что согласен пойти взглянуть на ваш таинственный замок.

           Девушка сощурилась и, явно сдерживая улыбку, «сурово» посмотрела на Антона:

           – Ладно, на первый раз простим и пытать не будем. Только имей в виду – просто так к замку не подойдешь, – покачала головой Мариха так, что серебристые волосы ее разметались во все стороны и на несколько секунд прилипли к внутренней стороне ее сомбреро. – Здесь у нас все отмерено невероятно четко. Как будто кто-то соблюдает режим. Хочешь к замку идти – жди, за исключением трех дней в месяц, а так пожалуйста, – сразу после шести часов вечера. Раньше пойдешь, не вернешься.

           – Чё-то чушь какая-то, – констатировал Антон, поднялся на ноги и, опираясь на шест, уставился поверх забора на башни замка, которые то блестели на солнце, как бы игриво подмигивая ему, то становились совершенно матовыми и скорее поглощали свет, чем отражали его.

           – Может быть и чушь, только не вернешься. Я бы не стала просто так говорить, если бы точно этого не знала. Да ты любого жителя спроси. Мало что ли до тебя искателей сокровищ было! Все до единого, кто нас не слушал, и днем отправлялся к замку, сгинули, как не было их вовсе.

           – А кто после шести? – продолжил «допрос» Антон.

           Мариха звонко рассмеялась, но неожиданно настроение ее сменилось со знака плюс на знак минус.

           – А те, кто после шести ходил, – она вздохнула, поправила волосы, которые сбились на глаза, – неизменно возвращались с пустыми руками. В лучшем случае, синих желудей лукошко набирали, а затем лезли ко всем с вопросом: «Да что мол это такое за колдовство, может, чертовщина здесь творит свои злые чары? Может, все вранье, что вы лопочите, просто туристов к себе заманиваете?» А на хрена нам тут туристы? Мы и без них живем–поживаем. Золотишка у нас больше, чем проглотить можем. Вот, смотри:

           Мариха наугад бросила через плечо ложку.

           – Копни–ка там, где она в землю всосалась.

  Антон взял со стола саперную лопатку и попытался воткнуть, как в землю, но лезвие тут же на что-то наткнулось. Он разгреб фиолетовые корни травы: под ними сплошным слоем лежали золотые монеты. На одной стороне был изображен однорогий козерак. На другой – Антон не сомневался, он увидел изображение Унегерна в профиль. Правда, на второй монете, отчеканенный портрет Григория Федоровича соседствовал противоположной стороной с чем-то невыносимо ужасным.

           –  Эка ─ продолжил он в простецкой «деревенской» (такой, какой её считают городские), манере. ─ Это на обороте T''TYR'RWE'! нонеча князь Григорий  пресветлый лик свой нескромно печатают? А если не «Нонеча» ─ то когда? И кто на монете, если не он?

           – Называй хоть T''TYR'RWE'!, хоть РH''HUB-CHURB'. Силы в них без меры. Да и золото от этого хуже не станет.

           Антон встал, наблюдая, как разрытое им место мгновенно затянулось травой, и вернулся к столу.

           – А где весь остальной народ? Я ни звука не слышал, кроме скрипа половиц у тебя в доме. Да и в деревне ни одного человека не видел.

           – А днем все по «норам» сидят, да еще и ставни закрывают. Здесь временами такое солнце начинает шпарить, как ты уже заметил, что за пару минут обгоришь сильнее, чем за день на экваторе.

           – А ты на экваторе была? – совершенно серьезно спросил Антон, и, не услышав ответа, резко повернулся. Марихи во дворе не было.

           – Все здесь равны, – донесся до него голос Марихи – она что-то искала, ползая под столом по гладким доскам.

              – Мы от остальных отличаемся тем, что у нас талисманы есть, – попытался было заспорить Антон, вновь обернувшись и уставившись на замок. Очертания его были сейчас неясны, как будто он плыл по волнам, то поднимаясь вверх, то опускаясь вниз.

           – Ничем мы от них не отличаемся. И друг от друга мы ничем не отличаемся. Понимаешь – ни–чем?! И все равно – все мы разные.

           Она вновь рассмеялась, на этот раз отчетливо истерически.

           Антона осенило: он вспомнил последнее и весьма странное совещание у Фраучи и то, как они обсуждали барельефы T''TYR'RWE'! на фотографиях, доставленных курьером из Польши. После разговора Фраучи взял со стола книгу и положил в нее фотографии. Книгу, из которой в начале разговора вынул листок, сложенный вчетверо. Значит, книга прибыла к нему отсюда, из этой деревеньки. И фотографии замка, а также записка. Он не разворачивал ее, храня, как зеницу ока рядом с загранпаспортом.

   ...Антон прислушался: последовал новый приступ истерического смеха Марихи. Он подошел к столу, из-под которого вылезла какая-то совершенно очумевшая девушка. В ней ощущалось внутреннее напряжение, которое не в состоянии было найти себе выхода. Это проявлялся не просто психоз, а, так называемая, «взведенность курка», причем на грани жуткой истерики. Антон решил пока на состояние Марихи не реагировать, просто попытался сменить тему разговора:

           – Так это ты фотографии замка прислала? На них барельеф с моим козераком. И еще масса иероглифов на стенах пещеры.

           – Я! – продолжала смеяться Мариха. Смех этот совершенно не понравился Антону, потому что в нем уже не было «нормальной» женской истеричности. Смеялась не Мариха, а кто-то совершенно ему незнакомый. – Я все это сфотографировала и присла... ла-ла-ла... вам–ва-вам... ла-ла-ла.

           Антон схватил девушку за плечи, встряхнул. Не помогло. Такое же дурацкое выражение на лице и глаза на полном закате.

           Она тупо продолжала повторять: «Я... ла-ла, я... ла-ла, я...»

           Тогда он залепил ей звонкую пощечину. Помогло. Она вскочила с лавки и приняла боевую стойку. По тому, как стремительно и профессионально она это сделала, было очевидно, что она хорошо владеет всеми тонкостями рукопашного боя. Но и сейчас это была все еще не Мариха, а какой-то иной человек

           – Ну, попробуй еще раз! Попробуй! – Антон испугался, а не придется ли действительно драться, но тут ее отпустило. Мариха что-то вспомнила и начала громко рассказывать, буквально выплевывая слова: – Вот он все тоже пробовал! Все лез, говорил, что тянуло его, а потом ушел и не вернулся! Как в воду сгинул! Козел! – после последнего замечания она переломила ногой скамейку на которой сидел Антон, успевший вскочит на ноги.

           А затем попыталась ударить его, но он ловко увернулся и, чтобы не упасть на зловредную траву, сжал Мариху в объятиях. Крепче... крепче... еще крепче. Дело это оказалось непростым, потому что сил в ней было намеренно.

           Теперь он понял, в чем дело. И мог даже не уточнять, кто конкретно был тем самым «козлом»: муж или любовник – какая разница? Мариха еще пару раз дернулась и обмякла, уткнувшись лицом Антону в грудь. Лишь бы только слез да соплей не было, подумал Антон. Слез и соплей действительно не было. Видимо, Мариха уже выдавила из себя всю боль и слезы. Сейчас из нее выходили лишь какие-то недосказанные обрывки прежней жизни.

           Антон аккуратно довел ее до деревянного крыльца, чтобы не дай бог и самому не упасть, и Мариху не уронить. Он все время помнил, что она говорила про траву. Но он справился и с девушкой и с жуткими японскими сандалиями.

           – Ты давно здесь обитаешься? – спросил он, когда девушка чуть поостыла, попив ледяной воды, и ее можно было отпустить. Она села прямо, протерла глаза, хотя слез в них не было и, чуть откинувшись назад и упершись ладонями в деревянное крыльцо, ответила:

           – Уже почти два года. Два гребаных года. Молодость – коту под хвост. Давно бы собрала манатки и в Швейцарию, как Залесский – опять эта фамилия! – советовал. Нет, сижу тут, как последняя дура.

           – Почему?

           – Из-за начальника нашего, Фраучи.

           Антон не мог спорить с ней. Он сам временами подумывал о том же самом. Но ледоруб Троцкого, как средство психологического воздействия на несознательные массы, не давал спокойно спать. Прогрессисты – твари и, единожды взявшись за дело, найдут тебя и в жопе у негра. А главное – расправятся с тобой самым изуверским способом. Хотя никто и никогда их за руку не ловил. Они они – твари – еще и родственников растерзают.

           Антон это знал лучше других, поскольку беседовал с лучшим другом Унегерна, престарелым уже, в годах, министром экономики и железнодорожного транспорта Столыпиным. Именно после разговора с ним он до сих пор избегал контакта с представителями «прикладной» власти потому, что власть эта, хоть и номинальная, со многим не справлялась по причине тупой жестокости. Прогрессистами руководил на самом деле (об этом никто вслух не говорил) – двоюродный брат Бланка – Иннокентий. Он жил то в Венгрии, то в Румынии, то в Австрии и являлся приверженцем прикладного вампиризма, о чем неоднократно заявлял вслух, что делало его еще более сильным и безжалостным изувером.

           Антон был этой организации позарез нужен. Им не нужны были трибуны-горлопаны или умелые ораторы-теоретики. Прогрессисты стремились к власти, им нужны были практики, особенно когда это касалось соприкосновения с не-людьми и извергами, обладающими магической силой.

           Он потряс головой и спросил Мариху:

           – Откуда у меня в голове столько бредовых Коминтерновских мыслей?

           – Потому что здесь не село, а коммуна, – вздохнула Мариха. – Спорить с ними бесполезно, как и перестрелять всех. Заяц давно собирается все здесь напалмом выжечь. Только не выход это. А дурь полная.

           – Может, и не дурь, только что мы будем делать? – Антон был не в курсе событий, поэтому вернул разговор к талисманам. – Повертели их под луной, теперь вот – подержали и погрели на солнце. Толку – никакого. Да и совпадающих или похожих выбоин или отметин на них нет. Я имею в виду, что нам их пока не состыковать.

           – В замок пойдем, – сказала Мариха, сделав несколько глубоких вдохов.

______________________________________________________________________

1 -  установить авторство стихов доподлинно так и не удалось даже таким знатокам как Любе Хачатурян (см. главу 15, личный лингвист, магосемантик, текст-интерпретатор Премьера, маг 8 уровня. Данные засекречены)

2 -  "Донатович" – см любой Маго-Педо-Вик словарик /примечания Зайцева/f