ПХУБ-ЧУРБ: последний Князь-Маг

ЗЕРКАЛО И ПТИЦЫ КРОВИ , 1914-й. Сараево.

              Если на севере – в России – рассветы даже летом медленны, ленивы, никуда никого не гонят, но, тем не менее, неотвратимы, то на юге падение утренних зорь напоминает начало спектакля после ночного антракта. Раз – и второй акт, всё залито светом.

           Свет еще не пал на асфальт улиц Сараево, когда, объяснимо перевозбужденный князь Унегерн вернулся в отель: в сюртуке с чужого плеча, застегнутого так, чтоб не привлекать внимание к рабочей блузе, на короткое время заменившую манишку. Ночной портье позволил себе тень ухмылки: наконец-то этот американер, державшийся прямо-таки европейским фон-бараном, явил свою сущность. Наверняка, нажрался ракии или сливовицы, даже пиджак англицкого твида и перчатки, – все пропил. И знатный холуй проводил фигуру «сашевского журналиста Фредди Риксмена» полным скрытого превосходства – европейца над любым заокеанским потомком каторжников, – томным взглядом.

Князю же было не до портье и дремавших коридорных. Ночь подходила к концу, но еще не кончилась. Стремительно войдя, он сразу же зажег в номере все электричество, бросил на рабочий столик ежедневник, но, прежде чем хотя бы попытаться объяснить на словах то необъяснимое состояние, в которое он окунулся... и даже смог вырваться из этого Непостижимого с трофеем в виде копии Книги Знания, князь подошел к зеркалу. Скинул пропахшие невыносимо честным трудом и бедностью чужие одежки со своего торса. И в этот миг, потускневшие было иероглифы на его теле, опять вспыхнули – прямо перед зеркалом! Но в нем не отразились! А вот с покрытым амальгамой обыкновенным куском стекла в самой обычной боснийской гостинице внезапно начало твориться необъяснимое. «Опять нарвался, магическая атака!» – с несвойственным ему оттенком паники понял князь. Зеркало сперва налилось багровым – в отличии от бледно-зеленого сияния Знаков РH''HUB-CHURB'-а на теле Григория Филипповича, а скорее даже кроваво-багровым светом... Но затем, прямо с его поверхности в лицо князю Унегерну метнулось нечто. Иррационально ожидая, что это Нечто (показавшееся князю пронзительно страшным) вылетит из зеркала, Григорий Филлипович чуть ли не впервые в своей жизни испуганно присел.

           «Прямо как застигнутая недержанием мочи дама, – признается он позже дневнику, – до этого, я, сознаюсь, старался жить по древнерусской поговорке, услышанной как-то от крестьян в деревеньке Жилой Бор, в имении братишки: «настоящий мужик, если чего и ссыт, то ссыт стоя!»

           Из зеркала, тем не менее, ничего не вылетело. И не то, что б внезапно исполнившись смелости – две подобные атаки за одну ночь расшатают чью угодно психику! – но, просто стыдясь своего дамского страха, Григорий Ф., приподнявшись со всей возможной представительностью, вновь устремил свой внушительный взгляд в ополоумевшее зеркало. Из него по-прежнему перли Страхи, точнее, на поверхности багрового цвета витали исключительно хищные, более всего похожие на плотоядных птиц, а то и на никогда невиданных (кроме как на сомнительной правдивости рисунках) Унегерном пресловутых «птеродактилей», летучие создания цвета свежей крови. Приглядевшись, князь заметил, что Птицы Крови, как он их для себя окрестил, терзают две смутно знакомые фигуры. В которых он, почти без удивления теперь, опознал графиню Хотек – вот Птица Крови вонзила ей кривой клюв в подреберье, вот, вторая, вырвала ей сердце. Остальные чудовища кровавого цвета истязали ее мужа, наследника Австро-Венгерской Империи, эрцгерцога Франца-Фердинанда.

           «Достаточно мистики на одну ночь!» – твердо решил князь, и, завесив, как при покойнике в доме, зеркало чужой блузой, сел было за дневник, но, написав несколько символов–закорюк, которые сам потом не смог прочитать, без сил повалился на кровать.

           Он лежал и, как в горячке, вспоминал... безумие начало охватывать его волнами, и уподобился он отмели в час прибоя. А стоило лишь протянуть руку и прикоснуться к переплету – явно из человеческой кожи (не истлевшей и за тысячи тысячелетий), – последней связной мыслью было: возможно, что и якобинцы; Робеспьер несомненно, действовал под влиянием утерянных ныне амулетов T''TYR'RWE'!. И тут вдруг неожиданно резко в памяти всколыхнулся образ городка Медон под Парижем, в 1790 году. Когда надышавшийся серных испарений от некоего Предмета, расплавленного на алтаре Великого (али Высшего – не так важно) Существа (Им Робеспьер хотел заменить Бога – NB!!!), он открыл кожевенную фабрику в Медоне: пошив солдатских курток из кож гильотинированных мужчин, поскольку женская кожа не годилась. И шили там лосины для кавалеристов и даже ранцы для инфантерии революционных армий. Никуда не денешься – исторический факт. И, подумалось князю, воистину идею эту мог подсказать РH''HUB-CHURB'. Мысль эта застряла в нем последней более или менее здравой перед чем-то трудно определимым, что всё же накатило, захлестнуло, утопило...

   ... он помнил тот момент...

           ... ибо затем он открыл Книгу...

           ... открыл там, в синагоге...

           ... Григорий помнил, КАК он кричал, о, дьяволы мира! Он горло чуть не разорвал, но не помнил звуков того крика. Сколько ни старался он впоследствии, так и не смог вспомнить, что именно орал. Между тем, его до сих пор не оставляет убежденность, что в том вое была некая, упущенная из-за шока, предсказательная связность. Весьма вероятно, чего он опять же не помнил, что он выкрикивал Заклинания. Сколько он ни старался и утром, и другими днями, он ничего не мог вспомнить! Что именно с ним происходило, на сторонний взгляд, Григорию Ф. чуть позже рассказал подполковник (приставивший, на всякий случай, револьвер почти артиллерийского калибра к его голове). Порванная одежда, неведомым образом Впечатавшиеся в его тело иероглифы только подтверждают его рассказ.

      Что интересно, сразу после его трансформации, после копирования, его талисман – Капля, «остыл» к Книге. Да и символы на коже начинали тускнеть, стоило только отойти от стола с Книгой...

           Унегерн никогда прежде Не позволял СЕБЕ так терять СЕБЯ. По крайней мере, барабанов, ужасающих тамтамов, с их вбивающих в голову:

'AK'KYT-PO'!!! 'AK'KYT-PА'!!! 'AK'KYT–PO'!!! 'AK'KYT–PА'!!!

─  он больше не слышал. Что позволило ему той же ночью попытаться начать мыслить здраво. И серьезно поговорить сперва с подполковником – неудачно, хотя завтрашняя цель террористов была князем совершенно точно угадана, – а затем и с самым юным его боевиком, восторженным туберкулезным мальчиком. Его, как ни странно, удалось отчасти убедить...

           После чего в незначительном довеске ночи Григорию Унегерну снились плохие, а, может, и вещие сны, от которых он внезапно взрыкивал, «аки тигра в приамурских лесах-чертоломах». Утром, ранним утром – мистические приключения не должны мешать режиму благородного господина за границей, – «Фредди Риксмен», он же князь Унегерн, редкое дело, так ничего и не смог вспомнить из собственных снов. Помнил, правда, адски грохочущий, поднимающийся в горы от равнин побережья поезд. Вполне обыкновенный состав, пусть и влекомый наисовременнейшим германским локомотивом марки «Борзинг» о четырех котлах. Но и его, этот поезд, атаковали те же Птицы Крови. И ничего хорошего это пассажирам роскошных вагонов явно не сулило. Истолковать обрывки сна иначе, чем он уже истолковал, Григорий Филиппович не мог.

           «Поезд современности и древние Птицы Крови, – морщась от недосыпа, быстро записал он, – не символ ли это, не означает ли, что Древние силы T''TYR'RWE'! и иже с ним РH''HUB-CHURB'-а, вырвавшись на свободу, прежде всего, разнесут тщедушные достижения жалких людишек?»

           Между тем, толкование – и толкование простейшее! – кошмара Григория Филипповича существовало, если принять в расчет связь всех Трех Книг T''TYR'RWE'! частью одной из которых, причем частью, которую, как фигуру ферзя на шахматной доске, можно передвигать в любую сторону, стал и он – князь Унегерн!!! Особо не сетуя на то, что был близок к Истинному Пророчеству, и вновь в личине Фредди Риксмена, «русский турист» решил бороться с ночными смятениями местным методом: путем «променада по Аппелю Милячки». Итак, переменив манишку, шейный платок и пиджак, князь Унегерн вышел в город и двинулся к набережной, напрочь забыв о привидевшемся в болезненном сновидении ночном поезде. Точнее, отнеся его к чисто символическому смысловому ряду Сно-Творных образов.

Тем не мене, его сновидению имелось самое элементарное, лежащее на поверхности для любого искушенного в магии человека, объяснение: князь, в некотором смысле, во сне провидел сквозь пространство и время. Но усталость, после общения с Книгой, запечатывание самых ценных «пор» ощущения информации, буквально висящей по всему городу, сделало его на некоторое время в буквальном смысле этих слов – слепым и глухим.