ПХУБ-ЧУРБ: последний Князь-Маг

Паровоз "БОРЗИНГ" против Птиц Крови, 1914, август

  Ночь неторопливо подползала к рассвету, но еще не коснулась его даже самым тонким щупальцем. Истинное чудо современной технической мысли, наисовременнейший германский локомотив марки «Борзинг» с четырьмя котлами, без труда тащил не слишком нагруженный состав от равнинного побережья Адриатики возле Сплита, а сейчас – по предгорьям Босны, к окружающим Сараево горам, роскошные шесть вагонов, в одном из купе которого эрцгерцог Франц–Фердинанд открыл удивительной красоты старинный брегет, подарок расстрелянного в Мексике дядюшки Макса. Завтра именно в Сараево, хотя если быть точным, уже сегодня, должны были состояться, при участии германских представителей, военные маневры австрийской армии.

           Франц-Фердинанд с любовью перевел взгляд на жену, еще раз умилившись тем, что, даже родив двоих крепких мальчиков, графиня умудрялась оставаться удивительно молодой и здоровой, полной задора и внутренней силы. И что она такого в нем – неуклюжем, неповоротливом и слегка рыхлом, – нашла? И ведь не сейчас, а тогда – Давно? Давно! Он ведь еще не являлся наследником, да и не думали они с ней вместе о таком, ха-ха, подарочке. И как жена вынесла те годы, когда ее не допускали ко двору?

           Немецкие наблюдатели на маневрах, их присутствие, что отвлекло его от сумрачных мыслей об Имперской Безопасности Австро-Венгрии! И если бы не «дядя Вилли», то бишь Германский император, с которым они подружились на охоте, его обожаемую жену (жену Наследника Престола, прах в их кишки!!) все так же не допускали бы до стола императора Австро-Венгрии!!! Какой позор, сколько же ей пришлось перенести: умнице, помощнице... женщине любимой! – Пока дядя Вилли не громыхнул здоровенным кулаком по золотому блюду, стоявшему под носом у рамолика Франца: «Да не сядет больше за этот стол ни один благородный человек, пока отсутствует за ним глубоко мною чтимая, благороднейшая из женщин – графиня Хотек!»

           С тех пор стало легче. Но недовольство Двора и Императора осталось. Иначе чем объяснить – глядя в темное стекло купейного окна, вернулся к своим сомнениям эрцгерцог, – чем объяснить, что для обеспечения их с Софьей безопасности привлечены всего пять венских агентов – по крайней мере, в Сараево! Не поднято боснийское ополчение, так хорошо защитившее Императора от бешеных славян! Впрочем, «бешенными» можно называть не всех славян. Не помогла бы ему «Боснийская тысяча» или как там её! Ведь после маневров, – Франц–Фердинанд вновь любяще обвел жену полным тихой нежности взглядом, – после маневров, он будет говорить не о Двуединой, а о Тройственной Монархии! Австро-Венгро-Чехия вместо Австро-Венгрии!! [1] . Пора начинать официально включать славян в состав империи, и начинать лучше с чехов, наиболее близких германцам по духу. Потом настанет пора словаков и кроатов. Насчет кроатов! Это жителям Сараево понравится, возможно, несмотря на досадные предчувствия, все обойдется без неприятных неожиданностей..

Словно протестуя против последней мысли эрцгерцога, в вагонах их железнодорожного состава, более сходствующего с кортежем люксовых спальных купе, неожиданно погас электрический свет.

  И гнусные сюрпризы на этом не закончились! Адъютанты (несмотря на ночное время, пока шла игра в вист с графом фон Лягвиц и майором Лаухичем, двери в смежные «адъютантские приемные» купе были открыты) кинулись за керосиновыми лампами; фон Лягвиц чиркнул зажигалкой (бензин едва озарил глухое пространство невзрачным синим огоньком), а вот эрцгерцог не успел отвести взгляда от темного стекла.

  Стекла, которое в тот невероятно чудовищный миг стало Зеркалом. Но не простым – каким, оно становится, когда смотришь в ночь из освещенного вагона и смутно видишь собственное отражение. Купе действительно осветилось вновь, – но не модным электричеством, не устаревшими керосинками (адъютанты еще не вернулись), а знакомым зеленым, бледным, но режущим этой «бледно-зеленостью» глаза светом Книг. Он, этот режущий, неестественный свет, насквозь пронизывал как портфель Фердинанда, так и великоватый для светской дамы ридикюль его супруги. Обе Книги пришли на помощь владельцам... но лучше бы они никак не проявляли себя в этот момент. Потому что, впервые, их сияние получило достойный ответ. [2]

Вагонное окно превратилось не в обычное зеркало: оно, это немыслимое зеркало внезапно, будто некто-то повернул таинственный переключатель, – вспыхнуло темно-багровым светом. Эрцгерцог Франц–Фердинанд в ужасе понял, что почти ощущает звук, подобный скрежету алмаза об алмаз, с которым столкнулись Излучения сразу двух Книг и внезапно ставшего мистическим зеркалом окна вагона класса «супер–люкс». Причем на его темно-багровом фоне вились, летали, пикировали на некую дичь невиданные им доселе, но, несомненно, плотоядные крылатые ящеры... или зубастые птицы ярко-алого цвета. И вдруг все они, прекратив кружение – а вся жуть заключалась в том, что кружили они над человеческими существами, покрывая их кровью, но внезапно все они, Кровавые Хищные Птицы, устремились прямо в окно... В Зеркало-окно!!!

Закричал ли он? Франц–Фердинанд так и не вспомнил. Но он, несомненно, услышал звон бьющегося стекла.... Птицы бросились терзать, подумал он и чуть ли не в предсмертном трепете повернулся к той, у которой все последние годы находил поддержку и утешение.

  Графиня Хотек (до сих пор предпочитавшая, чтоб  в близком кругу её звали так, а вовсе не герцогиней Гогенберг ─ «раз меня не признают, то и я дорожу чешским титулом!»), убирая Книгу в ридикюль (когда и достать успела?) деловито затаптывала ногой в изящной туфельке Живой Огонь на полу.

   Да, звук бьющегося стекла Фердинанду не почудился – но разбилось не оконное стекло, а полная и уже запаленная майором Лаухвичем керосиновая лампа. Сам адъютант-майор, судя по его виду, ничего сверхъестественного не увидел и не почувствовал. Да, он был жутко смущен, что, первым принеся огонь в купе, неведомо как умудрился разбить лампу, а в вагоне слышался многоногий топот других адъютантов... Остававшийся, на правах личного «друга» (Франц–Фердинанд никак не мог понять, почему он таковым себя считает?!) граф фон Лягвиц, похоже, вообще не смотрел в окно. И не понял он, кажется, ничего, но что-то все-таки почувствовал. Или догадался, пусть даже его догадки не были даже наполовину верны. Во всяком случае, венский граф был единственным, кто не пялился на разбитую керосинку, а с тревогой смотрел на самого эрцгерцога. А, может, он и в самом деле – «друг»!? И отнюдь не в кавычках.

           «Пока же обойдемся и без него. Проклятье, без всех обойдемся, как обходились все прежние годы! Мне, прежде всего, нужно поговорить с Софьей!!» – Франц–Фердинанд посмотрел в окно: собственное отражение, смутное и только... только... почему-то окровавленное? – нет-нет, это уже шутки уставших от напряжение глаз, не успевших приспособиться к темноте!

           – Оставьте нас, – резко распорядился эрцгерцог; он понятия не имел, откуда вдруг в его голосе появились, нет, не нотки, а настоящие мощные аккорды подлинно монаршьей властной решительности и злости.

           Заполнившие купе светом керосинок и благоуханием ликеров, адъютанты и офицеры свиты удалились. Фон Лягвиц испросил взглядом разрешения остаться, но правильно поняв ответный бессловесный приказ эрцгерцога, вышел последним. И только тогда несчастный Франц–Фердинанд смело, но почти шепотом спросил:

           – Что ты видела, Софи, любовь моя!?

           – Это Птицы Крови, – задумчиво отвечала жена: в данный момент её исконно славянская покорность судьбе только красила её в глазах Фердинанда. – Это Птицы Крови, – повторила она, подтверждая реальность мерзкого видения в полумраке, – они бы нас не отпустили, не достань я Книгу... Мою Книгу, которую мы называем Книгой Силы, ведь хуже не будет? И Книга Силы отогнала от нас П–п–птиц... – вдруг запнулась она, чего раньше муж за ней никогда не замечал. – Нам предстоит пережить тяжелые дни, любимый.

           «Будь ты тысячекратно проклята, кровь Габсбургов! – рассвирепел Франц–Фердинанд, но ни единый мускул не дрогнул на его лице. Не хватает только еще и ему проявить хоть малейший намек на слабость и страх. Он будет теперь силен, как никогда. И защитит от всех напастей свою женщину, свою обожаемую жену!»

           Он действительно был готов выполнить данное самому себе обещание, но точно знал, что ожидают их тяжкие деньки, потому что ему не устоять против еще одной подобной магической атаки. Ведь в первый раз им просто повезло – атака фактически сорвалась... не начавшись.

           – Ты спасла нас сегодня, спасешь и еще раз, май либхен, моя любовь. Моя мудрость, моя Софи! Защитница ты наша!

           Ночь приближалась к дневному акту трагедии. Наступало утро 27 июня 1914–ого года/.[3]

  ____________

1        Фердинанд действительно носился с подобной идеей, и то, что она не воплотилась в жизнь, явилось поводом для чешских полков во время империалистической войны, сначала перейти на сторону царской России, а затем, вернуться строить собственное государство, похитив часть золотого запаса России обновленной. До сих пор не известно, куда пропали слитки золота, хотя все версии и слухи ведут к Прогрессистам – Крупскому и Бланку. А от них ─ через идею  устроить Волжский переворот – к Тухачевскому и Козиновскому.  (Прим. З.1938 г.)  _____________________________________________________________________________________

2        Нетрудно догадаться, что это произошло или в тот момент, когда князь Унегерн в невменяемом состоянии копировал Книгу Знания или тогда, когда (вспомним его дневник, «ночь еще не кончилась»!) он встал перед зеркалом, вернувшись в свою гостиницу. (Прим. Марихи. 1939 г.)

__________________________________________________________________________                     3 - Cтранно, что все, кто видит эти жуткие создания, независимо друг от друга дают им одинаковое название: «Птицы Крови». Но, очевидно, что Птиц Крови все видят немного по-разному, но общим от них остается ощущение смертной жути. (Прим. З. 1938 г.)