ПХУБ-ЧУРБ: последний Князь-Маг

Обер Чащин, 1939: Рассвет

           – Я думала, что ты спишь, поэтому и позволила себе попросить Антона Порфирьевича…

           Антон с большим трудом дотянулся до томика, на который указывала Клара Викторовна и передал его пожилой библиотекарше. Она неуклюже взяла книгу, из которой выронила стопку каких-то открыток. Машенька без лишних слов и с немалым трудом, но большим интересом присела, чтобы собрать и рассмотреть, а Клара Викторовна успела в этот момент, вытащив из подборки журналов «Нiва» за 1908-й год пару номеров, вложить, как мог судить по внешнему виду Антон, трафарет для чтения «белых экстремальных» стихов и листок – явно записку, которую ему следовало прочесть, спустившись вниз.

 Затем, когда Машенька поднялась, демонстрируя то, что в её понимание  означало "грация движений", Клара Викторовна присовокупила к журналам хорошо уже знакомый томик Розенфельда «Расшифровка клинописи», коей Антон практически не занимался, и протянула ему.

           Он вновь посмотрел на дореволюционный журнал «Нiва», который был посвящен его отцу-основателю Адольфу Марксу и на обложке прочитал высказывание Маркса: «Ошибки, и пороки, и глупость, и незнание – одним словом всё, что считается худым, приносит плоды и способствует невольному достижению той или другой таинственной, не нами предназначенной цели». Случайно вырванная из контекста стародавней жизни фраза как нельзя лучше характеризовала нынешнее состояние мыслей Антона. Да и Машенька сидела подходяще. Вот только цель и средства в данный момент не сопоставимы. И даже если дать ей смачный подзатыльник, следуя совету Маркса, его слова в этой нажористой голове, как ни старайся, не приживутся. Удивительно, но сдержанность придала дальнейшим действиям Антона надежную уверенность.

– Интересная цитата, – заметил Антон. – Обязательно запишу в свой карманный словник.

           – У вас есть свой карманный словник? – удивилась Машенька.

           – Обязательно. Всего не упомнишь при нашей-то работе, а так – пару раз перечитаешь и кому-нибудь ума-разума добавишь.

           – У Маркса и в редакционной статье есть неплохие высказывания, несмотря на то, что он считался врагом волшебного народца. Вы ведь помните, где стоит Розенфельд, Антон Григорьевич? К девяти утра попрошу томик вернуть на место. А это мое, – сказала Клара Викторовна и подхватила две какие-то совершенно древние книги.

           – Вы их забыли протереть, – подсказала Машенька и обильно чихнула, не закрывая нос ладошкой; пожилая женщина не стала делать нравоучительных замечаний, лишь отшутилась:

           – Бесполезно, это уже с меня жидкая пыль летит.

  – Чо? – Машенька ничего не поняла.

           – Все нормально, – легко улыбнулась пожилая библиотекарша. – Пойдемте-ка, милая девушка, вздремнем пару часов.

          Антон же, стоило им выйти, взмахнул пальцем, оставив на полке светящийся след-закладку, чтобы в точности выполнить просьбу Клары Викторовны.

      Он мысленно поблагодарил пожилую женщину, плотно сжал мухобойного «Розенфельда» и потащил его к себе вниз вместе с журналами и запиской. Почему он не прочитал записку сразу, а отложил в сторону, даже себе не смог потом объяснить. Видимо, решил в середине ночи не забивать мозги чем-то лишним, а предпочел сразу заняться делом. Тем более что книги эти непонятно кому принадлежали, и их могли взять «под опеку» высоко стоящие чины. Хотя, кто мог определить их ценность, если даже Антону Чащину это было не под силу. А вот Машенька определнно была агентом коллег-"смежников": если бы образ "глупой сексуальной девицы из пригорада" соотвествовал оригиналу, она бы не смогла устроиться на работу в Музеуме. 

      В иной раз было бы и любопытно - кто ставил ей этот "имидж": у комады буденного было маловато магов-психнейротиков, а вот спецы из ГРУ пятакова, те, вплне могли бы - вот только их тут вряд ли что могло интересовать. Ну да мудрая Клавдия увела "дуреху", можно забыть про красну девицу (засветившей-таки свои красные трусики под платьем тонкого ситца во время наклонов и вставаний). Пора заняться черной магией.

          Тем не менее, надо было за ночь поработать над ними по максимуму. Потом он подумал, а что за вышестоящие чины могут вдруг встать между ним и начальником питерского ЧКВД, и пришел к выводу, что таких чинов нет. Спустившись вниз, он достал-таки записную книжку, но совсем не для того, чтобы записывать в нее цитату из журнала. В его записной книжке «жили» только номера телефонов и в тайничке – несколько самоклеящихся бумажек с грифом секретно, которыми он мог опечатывать необходимые для отдела бумаги, конверты и даже книги. Если он за ночь не добьется положительного результата в работе – опечатает книги и сдаст в спецхранилище, которое находилось за раздевалкой и комнатой отдыха охранников.

       По трафарету он определил, что строк в «стихе» должно быть четыре: в каждой от тридцати двух до тридцати восьми иероглифов. Количество пробелов между знаками-иероглифами должно составлять...

       Антон не очень понимал, чего собирается данной компоновкой иероглифов добиться, тут скорее подсказывало чутье опытного работника с нубами – неопознанными убегающими бандитами магического толка. Так иногда его встречал в своем кабинете друже Фраучи, говоря: «А вот и наш нубман пожаловал». Антон никогда не знал, шутит начальник или нет, потому что «НУБМАН» очень напоминало «НЭПМЕН», а последнее слово было в среде, в которой он варился, и которая все время за ним приглядывала, более чем ругательным, потому что именно они начали поднимать экономику России в середине двадцатых, но и они же являлись главными подстрекателями и финансистами военного переворота в 1932-ом году. Антон судорожно отбросил ненужные воспоминания и с головой погрузился в работу.

Выписывать иероглифы и заполнять ими трафарет оказалось делом нудным и малоприятным. Не то, чтобы они представляли из себя что-то невероятно сложное для копирования, просто каждый даже самый маленький штрих переносимого на бумагу значка отдавался в душе неприязненным звуком. Ощущение можно было сравнить с тем, какое возникает, когда ты водишь кривым гвоздем по листу ржавой жести. Любой звук отдается в ушах нервозностью, а затем тебя всего передергивает и хочется сжать кулаки.

           Но, как ни удивительно, выделенные иероглифы, объединенные в слова, а скорее в целые фразы или даже понятия, совершенно точно укладывались в 'трафарет' номер семь – «БТ-7». Расшифровывались эти буквы, в отличие от иероглифов, просто: «Большеохтинский “трафарет” номер семь для самых древних книг». Когда Антон добрался до шестой главы первой книги, то увидел...

           Да он просто поверить не мог в то, что произошло! Кроме него, пирожковой бобрихи Машеньки и Клары Викторовны в помещениях музея не было никого! Только надежная охрана. Тем не менее, кто-то аккуратно вырезал последнюю шестерку, обозначающую номер соответствующей последней главы книги. Видимо, вор сделал это бритвой, подложив под страницу что-то твердое. Нет, бритвой такое не проделаешь. Это явно был полый стержень с заточенными краями.

           Антон судорожно схватил вторую книгу – ее тоже подстригли...Теперь он понял, почему книги, когда он начал копировать выделенные иероглифы, не произвели на него столь сильного впечатления. Да, в нем все время возникал этот неприятный скрежещущий звук, но его, как он теперь начал понимать… могло рождать надругательство над книгами, элементарное неуважение над их старостью и ценностью, а совсем не наличие или отсутствие двух одинаковых цифр.

       Конечно же, книги по-прежнему притягивали к себе, но мандража прежнего он уже не ощущал. Если первоначально Антон принял его отсутствие за наработанную привычку к книгам, то сейчас... 

           Вот ведь что произошло на самом деле!

                     Антон резко вскочил, несколько раз обошел помещение, в котором работал. Он приложил немалые, но оттого не менее тщетные усилия, пытаясь сдвинуть то одну, то другую полку, чтобы найти тайный ход, через который проник злоумышленник... но все напрасно. Ничего похожего на потайную дверь он не обнаружил. Антон наугад повытаскивал с полок с десяток книг, но и это не помогло. Ни одна из полок не начала скрипеть, чтобы сдвинуться и открыть проход к лестнице, ведущей в подземелье. Он понял, что сегодня с тайным лазом ему не разобраться, поэтому вернулся к столу.

           В том, что сверху по лестнице никто спуститься не мог, он был абсолютно уверен, потому что заклинание он буквально «наплетал» за собой, когда бежал вверх. Только один человек знал, как его «обойти», но его же не было в городе!

           Неожиданно в груди в третий раз за день начало что-то шевелиться и стучать: Антон сжал кулаки и в бессильной злобе едва не совершил непоправимого поступка, ведь он легко мог пожечь все книги на стеллажах вокруг себя. «Унегерн! Чего ты от меня ждёшь!?» - чуть не заорал он. Не исключено, что испустил мысленный вопль, на который князь Григорий пренебрежительно не отозвался.

  Он не знал, сколько времени «держал» себя в руках, но страшного ничего не совершил. Он оттаял неожиданно, как Снегурочка над костром, и полез за папиросами. Закурив, он сел и продолжил обработку выделенных иероглифов, раздумывая над тем, кому могло прийти в голову в столь поздний час забраться в подвал и злобствовать над книгами.

           «Бред какой-то», – прошептал Антон, обещая себе серьезно задуматься над тем, чтобы больше не торчать ночами в музее, а спать дома, как это делают практически все его знакомые. Потом он неожиданно рассмеялся; ему показалась, что голос Артура Христиановича нашептывает ему в ухо: «А ведь по тебе, Тошка, дурка плачет!»

       Тем не менее, если бы в «Экстрмил» проникли силовики будды-Буденного, такого тонкого садизма они не проявили бы. Пошли бы по трем вариантам действий. Вероятнее всего, молча уволокли бы фолианты в свой спецхран. ─ В том, что такой у них был, не сомневался даже Комендор друже Фраучи. Вот если бы книги не удалось переместить скрытно – то уничтожили бы без затей. Колдовства заклинаний старения  хватило бы за глаза, чтоб, через пару часов после визита головорубов бывшего конника-драгуна, на полках было бы многт трухи и мало книг.

    Третий же вариант был возможен только в случае, если по каким-то актуальным политическим конъюнктурам, Хозяин именно сейчас поддерживал больше маршала БУДД’ёного, чем ЧКВД Комендора Фраучи. Вот тогда бы был – как недавно высказался про реальный факт один следователь, градоначальник столь любимого им Киева, доктор медицинских наук Булгаков, в молодости , во время Смуты , грешивший прозой,  –  «сеанс магии с публичным разоблачением».

       То есть, первого же явившегося в это тайное хранилище сотрудника ЧКВД, хотя бы и его, Антона – поджидали дуболомы с шашками, магоулавливателями (штуками на порядки мощнее тех, что он применил днем на мнимой»старухе»-попрошайке) и прикормленной прессой как с оптическими фотоаппаратами, так и с магографами. И вот тогда раздались бы острые вопросы от тупых людей: «тайно храним, значит? А от кого – тайно? От народа, от регента императорской крови, от первого министра?»

       Но раз ни одного из этих вариантов не было осуществлено.. Да и быстро распознать в фолиантах самое важное, самое ценное, возможно, опасное ─ мог только один человек. А эстетики садизма князь Григорий никогда не отрицал. Конечно, только он мог вырвать, а где и фигурно, красиво и с любовью, вырезать ножничками из личного маникюрного набора ключевые места.

         И что теперь?

         Поэтому, выкурив еще папироску-другую и поразмышляв над тем, следует ли о происшедшем кому-либо говорить, он пришел к выводу, что не стоит, поэтому просто продолжил работу. Сегодня, – вот уж это он знал наверняка! – сон к нему даже близко не подступится. И никакие «четвертаки» ему не нужны.

         Он скопировал иероглифы первой книги в энерготрафарет Моранди, который называли, как и раньше, хотя на основе изобретения 20-го года был создан отечественный вариант. Выделенные слова сложились у Антона в семь строк. Еще через полтора часа пролистывания второй книги, он собрал воедино двадцать одну полную строку и первое слово на двадцать второй...

        Он было, поначалу, сомневался, что поступает правильно, что делает нечто важное; но с каждым новым перерисованным знаком–символом, все писание обретало какой совершенно иной вид. Оно как бы начинало слегка светиться, а знаки, хотя это ощущение могло возникнуть из-за жуткого напряжения, стали едва заметно двигаться. Нечто подобное он видел только на теле князя Унегерна, когда тот был возбужден разговором: рисунок буквально ожил на его коже.

     Закончив работу, Антон понял... что цели своей не добился, несмотря на то, что в «слова» тщательно подбирал иероглифы, которые стыковались между собой так же, как и в текстах книг. Но ведь имелись еще и другие варианты стыковки, поэтому он допускал, что мог сделать что-то не так, как надо, совершить непростительную ошибку. Единственное, что он сумел выудить из окружающего пространства – слово 'Замок', которое слышал неоднократно.

  Время близилось к девяти, Антон положил внутрь «Розенфельда» “трафарет”  и... вспомнил про записку. В ней Клара Викторовна сообщала ему, что книги не были привезены вместе с остальным грузом на машине и под охраной. Их доставил курьер буквально через минуту после того, как машина, разгрузившись, отъехала. Курьер передал приемщику соответствующий документ, сообщив, что фолианты забыли присовокупить к общей партии материалов, а он как раз тем и занимается, что доставляет подобного рода грузы по назначению. И еще Клара Викторовна писала, что в общем списке эти книги не фигурировали. Их приписали только после того, как привезли.

           Антон опечатал книги и пошел с ними наверх.

           Когда он поднялся, оказалось, что время сыграло с ним злую шутку и он «промахнулся» почти на три часа. Ничего подобного прежде с ним не происходило. Ведь он давно научился, кроме часов механических, которые, как оказалось, почему-то встали, выставлять для себя свой собственный внутренний будильник.

           Привыкнув, по долгу службы, сталкиваться с необъяснимыми явлениями, Антон терпеть не мог, когда это самое и крайне необъяснимое подкрадывалось, а того хуже – пробиралось в его жизнь. Он застыл в некотором оцепенении, сжимая в руках мунох и, несмотря на жуткий цейтнот, в котором он столь неожиданно оказался, попытался проанализировать сложившуюся ситуацию. Механические часы, швейцарские, как у многих сотрудников его уровня, были в порядке. Но и показания «внутреннего будильника» не соответствовали реальному времени. Как же случилось, что в подземелье, при работе с книгами, оба эти «контролера времени» – и «отечественный», внутренний, и швейцарский – так бесцеремонно и бездумно «забыли» о своей основной работе!?

           Нет, Антон знал о реально подтвержденных артефактах, замедляющих время – первый германский император саксонской династии Оттон Великий обладал подобным копьем, а его дальний преемник, Генрих Птицелов, ─ то ли четками, то ли кольцом аналогичного действия.

         «Хм, не иначе как под влиянием мельком прочитанных на набережных днём газет подобные мысли в голову лезут!» - отмёл версию Антон, хоть и не отверг полностью: кто их знает, последние магические разработки новейшего Рейха?

            Но книги с незнакомыми иероглифами? Не существовало никакой взаимосвязи! Вспомнив, что он собирался уйти, Антон «поставил в памяти галочку» возле данного факта, быстро оделся, забронировал в спецхранилище комнату, положил книги на стол, резким ударом приколол и к дубовой доске и прочитал заклинание крови. Чуть «порезался» о клинок, так, чтобы на книги стекли семь капель, и направился к выходу. Теперь, если кто-то попытается выдернуть клинок, он едва ли сумеет это сделать. А если и сумеет, то книги вспыхнут и превратятся в пепел.

           У–ух!

           Надо было торопиться, чтобы не опоздать на совещание к Старшему Друже Фраучи.

  «Тоска… ─ едва ли не зевнул Антон, ─ день сплошных совещаний, на вечернем редакционном обсуждении хоть будет рубка насчет публикации в специализированном журнале только для магов последней дошедшей до нас рукописи «гражданина исследователя Г.Ф. Унегерна “О неких сторонах магических действий и явлений”». Заумно её Зайцев переименовал, князь Григорий-то прислал незатейливые клочки с надписью «Nota V Bene». Хоть развлечься можно будет, даже если боевой и задиристый экстраклассный маг, троюродный ортокузен князя Григория не успеет появиться из-под Халхин-Гола, где он, вместе с малым кругом панчен-лам, конечно, уже помог нашим войскам победить: природная магия у япошек сильна, но такого явления как последняя русская Смута, в которой мощь нашей магии и выкристаллизовалась (вернее ли сказать «выКаплеировалась» или х-ха, «выКаплилось»?) у них не было. Но всё же день одних совещаний – это тоска: настоящий маг не совещается, а делиться озарениями или их плодами!»

    Опытный – вне сомнений и самомнений, тот самый, «настоящий»,  ─  магик Антон, ошибся дважды. Его бессонное сидение завершилось, но утро должно было начаться с ряда неприятных, пусть и привычных сцен. И, вспомнив одно знаменитое высказывание наставника – «не совещается, а делится» - он запамятовал его окончание: «или не делится!»

   Хотя дню суждено было пройти под знаком другого афоризма кн. Унегерна, ныне – вольного мага без диплома в путешествии, почитай, что и в изгнании: «Настоящий маг не заседает! А нападает или убегает!».

 Не выспавшийся и дважды ошибающийся (в том момент не подозревавший об этом), Антон деловой рысью горожанина приближался в Присутствию, черпая энергию из чистого по утренней поре питерского воздуха. Может, тот был и влажноват, но…

   «Хорошо, хоть запретили курить не только в курильнях, но даже и на улицах от 4 утра до 22 вечера этот вездесущий опиум!» – подумал Антон, и тут же чуть закашлялся, пробегая сквозь ряд курильщиков никотина.

«А вот травка никотиновая – хороший дым даёт! Целительный! Расшевеливает рецепторы, влияющие на выделения каких-то дофаминов!» – вспомнил он нечто заумное и с безразличным оптимизмом улыбнулся.

Так то он и забыл полностью мудрые леммы Унегерна на счёт поведения настоящего мага на совещания и заседаниях.

  Пока же Антон Чащин считал, что утреннее и вечернее совещания будут длинными и нудными, с долгим разбором не слишком удачных полетов. Для него смысл народившегося дня сводился к разговору, который состоится после «посадки». Хотя на втором заседании, расширенной редколлегии, неплохо было бы не только поразвлечься, но и помочь друже Зайцеву пробить мутные - Антону-то самому кристально ясное! - заметки князя в журнал.

 Сейчас же он просто взбегал по лестнице. По крайней мере, так казалось окружающим, у которых тут же зарождалась крамольная мысль: «Хороший сотрудник, только вечно куда-то опаздывает. Интересно, а что скажет по этому поводу друже Буденный?» Вот только подставить Антону ножку было практически невозможно. Во-первых, буквально через считанные секунды, люди думали уже совершенно обратное: «Он куда-то торопится. А не опаздываю ли я сам? Кстати, я вчера сделал все, что было приказано? Или о чем-то забыл и где-то напортачил?»

 Лестница служила Антону местом для разминки, поэтому каждый, кто что-то замышлял против него, весь остаток дня ходил, как в овно опущенный; главное, что ретивые сотрудники Второго отдела надолго забывали про Антона. А он давно научился организовывать многие события так, что окружающим казалось: обер Чащин из кожи вон лезет и сутками работает.

 Что, кстати говоря, было истинной правдой. Но внутренне Антон был убежден, что многое делает с ленцой, потому что работа его не здесь, в здании с личным кабинетом, а на улице, где периодически будоражат порядочных граждан всякие мерзкие пакостники, наводящие на людей порчу. Твари, способные ограбить или просто пырнуть ножом молодого и здорового россиянина и даже глазом при этом не моргнуть. Или испоганить хорошенькую девчонку. Вспышки насилия, в которых, несомненно, просматривалось магическое воздействие извне, вспыхивали, как эпидемии, то в одном районе города, то в другом. С такой же непредсказуемостью они резко прекращались, и люди, которые еще вчера могли вцепиться вам в глотку, становились абсолютно адекватными и добропорядочными. Антон понимал, что в этом виноваты не они сам, а некие силы, которые начинают с дикой неожиданностью воздействовать на его вполне мирных и законопослушных сограждан.