ПХУБ-ЧУРБ: последний Князь-Маг

Дорога к замку 1939 год. Неподалеку. Август. Ночь

 – Пан собирается сегодня ихать до замку или обождэм до рассвету? – донесся из-за будки мелодичный женский голос.

 Антон путался в польском и украинском языках, торопыга. Нет, магическое знание имелось, но сортировать-то его кто будет, друже Коммандер? Тут только сам. Потому и вечно сбивался.  Тот же «торопыга», колик который, вроде бы и назывался по-здешнему «турбоскакалкой», а черепаха, соответственно – «неторопливцем» или «тормозилкой». Но вот на котором из языков? Или словарь составлял маг-юморист? ─ И такое случалось. К тому же в такой вечер чаще хочется любить, а не «турбоскакать» по буеракам! Антону очень захотелось сказать нечто ласковое и откровенное в этот теплый августовский сумрак, и он сказал:

 – Гарна панночка, а може останэмси в повозке до утру? – откликнулся он вопросом на вопрос, прекрасно помня, что дел у него масса и все – неотложные. «А утром и хека куплю!» ─ попытался приободрить себя шуткой. В любой момент может начаться такая суматоха, если это слово подходит для военных действий, любые его планы обернуться прахом. Хорошо еще, если удастся на своих двоих сбежать отсюда и целым остаться. А начнется тут такое, что в любой момент, тебе либо повезет, либо навсегда накроет с головой.

 Он двинулся за будку; повозкой управляла светловолосая, чуть курносая но широкоскулая девушка в светлой рубашке, расстегнутой на груди... Впрочем, в полумраке дивчину было не видно: лишь общий силуэт. Нечто вроде галифе или шаровар, выше – майка, с накинутым поверх  кителем служащего панской железной дороги, лио же полностью затемнял козырек кепки. Или как это – картуза с широким козырьком? Вид получался таинственный, но милый. Она была высока и стройна, это точно, но даже насчет возраста Антон гадать бы не рискнул.

Луна освещала ее как-то особенно ласково и нежно, делая привлекательной и зовущей. Антон одернул себя, подошел, положил свой небольшой сундучок на повозку и, облокотившись возле девушки на жердину, спросил:

 – Неужто лучше ехать? Вот так и вся жизнь, торопливость сплошная? – поинтересовался он, поскольку инструкций по поводу прекрасных селянок от Фраучи не получал.

 – Ты жить еще не устал? – вопросом на вопрос ответила девушка, скинула кепку и резким движением головы, взмахнула роскошной копной серебристых – в лунном свечении, - волос.

 – Потерплю малеха, – честно произнес Антон. – Интересно все-таки.

– Тверской? – спросила девушка, резко «проглотив» акцент селянки.

– Тверской, – мгновенно согласился Антон, хотя сам точно не знал, где родился. Привез его в центральную Россию из дальней тайги барон Унегерн, но сразу же оставил на несколько лет у сестры в Саратове. Антон плохо помнил те годы, и осознал себе только через три дня после того, когда Григорий Унегерн вновь появился в его жизни.

– Значит, почти родной. А раз так, тогда подождем, пока луна минует шпиль главной башни замка. Иначе тебе туда соваться вообще не стоит, – для наглядности она сразу же и указала рукой, куда именно соваться не стоит. Антон не стал спорить, потому что дорога впереди не выглядела излишне привлекательной.

И да, нечто вроде черной башни уродливого вида с «пизанским» – накренившимся – шпилем, можно было различить во мраке и без магического зрения.

– Съедят, что ли? – усмехнулся Антон и тут же заткнулся, потому что веселая колобково-круглая луна протянула к земле кроваво-красные «щупальца» и принялись шарить ими по поверхности дороги, потом по серой, как будто выгоревшей земле. Длилось это совсем недолго, но выглядело, как недвусмысленное предупреждение. Ни травинки, ни кустинки, и тем более дерева на видимую сотню метров заметно не было,  отметил Антон.

– Съедят. И даже косточек не оставят, – спокойно ответила девушка и потянулась. Китель слетел как бы сам собой. Грудь ее напряглась, и рубаха тут же обрисовала выпуклость сосков. Антон продолжал спокойно стоять, не выказывая видимости страха, которого и не было, потому что желание способно было нейтрализовать любой его страх.

– А ты, как я посмотрю, смелый парень. Неужто не боишься?

─ Не положено, ─ буркнул Антон: что-то его начало в ней смущать. Дерзка с городским для простой селянки и русский чистый, не западенский, не суржик – а как артистично перешла с того… то ль польского то ль белорусского.

 – В тебе страху нет? Никого не боишься? – Откровенно сексапильно облизнув губу и сверкнув расивымии, но опасными зубками, спросила она. Или ему это показалось, потому как полная луна долбила в темечко и заполняла мозги желанием близости.

            – Тебя? – с трудом спросил он, поскольку в горле встал ком непреодолимой похоти, если так можно было назвать любовное притяжение к красивой девушке. И уставился в её глаза. Отметив, что зрачки чуть расширены, и вряд ли из-за близорукости, он еще хотел вспомнить об осторожности. Но её хрипловатый низкий голос заставил отложить благие намерения и сигануть в ад ─ ил рай ─ по бездорожью:

 – Меня тоже следует бояться, – усмехнулась она, немного рассеивая чары. – Но куда опаснее твари ночные. Ну, так как?

 – А никак, – сказал Антон и ловко запрыгнул к телегу – причем поближе к вознице. Теперь он чувствовал жар ее тела. – Тут у вас едят быстро, а вот мучить в подвале у Буденного научились долго. Тут, так сказать – «турбоскакалка». Там – «тормозилка», но очень неприятная. Так что лучше уж поскакали...Чего ж мне бояться?

 – Ну, коль не боишься, следуй за мной, – тихо произнесла девушка и опрокинулась на сено в телеге.

Хрипловатым шопотом – погромче крика, уточнила:

─ Ко мне!

 Антон глянул еще разок на далекую башню замка, на желтый фонарь луны, на беззаботно сияющие звезды на фоне чернильно-темного неба, и отказываться не стал.

Безусловно, сексуальные связи для ответственных работников ЧКВД не приветствовались. Но во первых, у Антона давно – до странности давно! - не было женщин, которых он хотел конкретно: именно эту (обслуживающие сотрудников КВВД дамочки из «литературных слонов в счет не шли, использовались лишь для снятия гормонального давления на «рацио» мозга), во вторых он всей магической плоскостью….точней, «всем магическим перпендикуляром» души и тела угадал в этой девушке с в о ю. Когда он, пользуясю разрешающим извивом бедер дивчины, в один прием стянул с неё бриджи и обнаружил под ними буржуазные белые панталончики с разрезом в паху, от умилился едва ли не до катарсиса. А когда разодрал (или все же расстегнул – он не помнил!) рубаху и впился ставшими вдруг нежными пальцами и губами в небольшие купола, с твёрдыми «шпилями» небольших острых сосков, то вовсе потерял воображение

Только потом он поднял глаза чуть выше, мимо капризно изогнуты губ и пропал взглядом в омутах её темно-серых глаз.

Это было безумное и молчаливое соитие, несколько даже испугавшее Антона, поначалу рассчитывавшего просто побаловать сексом с повизгивающей селянкой: как с последней художницей из питерского Дома художников.. Куда только делась  вся нежность образа "пейзанки", когда слетела одежда. Девушка отдавалась страстно, наддавая сильными бедрами распахнутых бедер и широкого таза навстречу каждому его движению. И молчала. Только огромные глаза неопределимого в темноте цвета, становились все больше и больше. Антон, возможно и пыхтел, хотя сам за собой не слышал, а вот девушка яростно отдавалась ему ─ или брала его ─ без единого звука. Но полные губы широкого рта распахнула-таки для поцелуя ─ их первого поцелуя в самом конце любовной схватки. Когда они почти подошли в этой дикой и первобытной свальной борьбе бьющихся друг о дружку тел к финальной потере всего человеческого, она даже зубами заскрипела, сходу нырнув -- с широко распахнутыми, закатывающимися глазами, --  в короткое забытье оргазма.

«Фигасссе, выбрался на село!» ─ только и подумал молодой городской маг, утирая пот. Еще и пошутить попытался: "заграничные! Польские, шляхтянские нравы!". Хотя ясно становилось, что девица никак не полька и не белоруска. Очевидно, внедрена сюда - кем? всемогущим ЧКВД или самим князем Унегерном? -- гораздо раньше, того момента, когда возникла экстренная необходимость в поездке Антона.

Пока он, дурак такой, думал, девушка ловко и бесстыдно-быстро, на виду, вновь оделась. Да и кого стесняться – зритель был один, хоть и насмотревшийся на блудящих ведьм столичный обер, весь в растерянности!  Молча толкнула его плечом – еще не заплывшим «водой» прожитых лет.

Небрежно выкинула загубленные «забугорные» панталончики куда-то в мрак «заколейный», далеко от сельской дороги и места из стоянки:

- Не цените вы, столичные, писка панской моды, ─ хохотнула ещё чуть напряженно.

И всё. Да: словно и не было ничего. За исклюбчением того, что телега, наконец, двинулась. Всё те же молчание и взаимная натророженность. Последняя. Впрочем, показалось Антгну. Стала чуть меньге.

Ехали потом молча мимо дико разросшихся кустов с длинными тонкими, напоминающими осоку, листьями, и травы в рост человека. Молчали. Антон и разозлился бы ─ «даже и не поговорила», использовала, отдорав столичного гостя весьма сурово, а теперь и слова не скажет? Да только в темноте фиолетовая «зелень» выглядела устрашающе и могла заставить онеметь любого. «Трахнула, да имени не спросила!». А голос у неё был красивый. Низковатый для стройной фигурки, но чувственный…

- Тебя как звать-то? ─ проговорилось, против воли, тихо,  ─  меня..

─ Тсс… ─ зашипела девушка под перестук копыт, внезапно сменившийся перецоком по каким-то жердинам.

Потом просто сказала:

─ Антон Чащин, знаю, живы останемся – кличь Марихой, но пока молчи. Просто молчи.

 Минут через двадцать после того, как лошадь с большой неохотой двинулась вперед, Антон почувствовал подступающую и неприкрытую, но плохо различимую опасность, но боялся не за себя, а за Мариху. Даже несмотря на то, что она сжимала вожжи лучше любого опытного жокея. Девушка сидела, напоминая наряженную струну лука; явно была готова в любой момент распрямиться и выстрелить. Они договорилась, что будут молчать, пока она не подаст знак, что можно возобновить разговор. Она лучше знала, точнее – Антон и вовсе не знал правил игры возле польского замка. Если, конечно, его можно было считать польским.

           Ехали очень медленно, но все же ехали. Тем не менее, Антон не мог предположить, что замок находится от них так далеко; за все это время они к нему, кажется, не приблизились ни на сантиметр. Под металлическими ободами колес скрипел, судя по всему, битый кирпич. Звук подков вновь стал другим. А с обочин дороги на них наваливалась, обволакивая и наполняя все пространство, густая тьма и зубодробильная тишина. Иначе было не описать это состояние полной отстраненности от окружающего мира: едешь и ежесекундно прислушиваешься, а зубы дрожат на трясущейся телеге.

           Тишина – оно и понятно. Не шумел никто, а сидел тихо по норам. Если зверье вообще в этом месте обитало. Несомненно было одно – кромешная тьма... а ведь действительно кромешная – даже в редкие просветы между кустарником, который буквально «вылетал» из темноты то тут, то там, перемежаемый неким уродливым подобием деревьев, свет категорически не проникал – вызывала удивление, смешанное с реальными неприятными ощущениями. Типа тревожности и даже легких приступов паники. Даже голодный живот, в котором, в спирту после гостеприимных картёжников, плавала половина картофелины, начало подводить.

            Не  опозориться бы перед девушкой – он быстро и тщательно проверил свой арсенал, решил рискнуть нарушить молчание:

 ─ У меня три ствола, пули весьма хитрые, ─ сказал и устыдился, можно было подумать, он хвастается!

─ Догадывалась, ─ тихо, почти беззвучно и не глядя на него, проговорила Мариха. ─ но пули, даже заговорённые или намагиченные, сейчас не главное. Не в этом месте. Если припре… - хмыкнула странно, - фоном отвлечешь из всех мудреных своих сил..

А дальше пробормотала что-то едва разборчивое уже, но странное. Можно было понять, что она в большей степени полагается на собственную внутреннюю интуицию и на нечто гораздо более запредельное, в чем Антон сейчас разбираться не хотел, потому что во время их безумной схватки на подводе понял, что есть в этой девушке нечто необузданное и звериное. И еще – какая-то ведьминская сила и проницательность, кою Антон просто не мог не почувствовать. Ничего себе селянки в этих местах!

О да, вряд ли она была начитана, знала те слова, которыми козырял друже Фраучи (да и Унегрен в своих записях): «суб-сознание, подматерия, "unter-sein дефиницирует unterbewusst”».

Оно и хорошо! Хотя как раз последние слова она могла понять ─ немцы живут тут не густо, но живут. И наверняка знает и польский и местное, немного смешное, но и дивно певучее белорусское наречие.. Главное же, при внешней красоте ─ как раз в оценках красоты Антон не разбирался, она «цепляла» вот и всё, что он мог сказать по данному поводу, ─ была в ней какая-то природная интеллектуальность. Такая, когда кажется ─ заговори с ней на пуштункском (коего Антон сам не знал) или о каком-либо и вовсе безумном предмете, ─ и она на миг задумается, потом тряхнет головй и скажет еще и умней тебя.

           Минут через пятнадцать дорога под колесами резко выровнялась. Проехав еще метров пятьдесят, они остановились.

           – Кажется, все смешное позади, – улыбнулась Мариха бледными, отливающими синевой губами; и это притом, что ездила она здесь явно не в первый раз. Но лицо ее быстро обрело розоватый «живой» оттенок, оттаяв после того, как они одолели этот участок пути, удалившись от станции. – Расслабься, мужик, вроде как приехали, – почти весело сказала она и хлопнула Антона по колену. – Уж раз ты Буденного не боишься и за усы таскаешь...

           – А чего его бояться? Меня из любой передряги Фраучи вытащит. А усы мы на место приклеим.

           – Вы с Фраучи на «ты»?

           – Почти. Подробнее потом расскажу, если интерес возникнет.

Антон посмотрел на нее, собираясь поцеловать в щеку, но Мариха, мгновенно сменив милость на гнев, буквально ошпарила его ответным взглядом. И до Антона дошло – каждая подобная поездка для нее сродни последней, потому, наверное, и предложила себя ему тогда. В начале пути… «Или это особый метод женской концентрации на более важной, чем секс, проблеме?» - невольно вновь начал размышлять обер, но оборвал себя: знал за собой Антон Чащин этот грех, «многотонные размышления» над легчайшими проблемами.

К тому же, с такой молодой женщиной и думать особо не следовало: следовало остерегаться, что есть сил, не дать занять ей позицию «ведущей» - потом все радости секса (а он был неплох….ох! неплох!) – и только потом – «думать её»

Так что он больше к ней не приставал, надеясь, что она сама, когда приспичит, сменит гнев на милость. Антон соскочил на дорогу, через подошву ботинок почувствовал неординарность покрытия. Он тут же присел, так привлекла и поразила его внимание поверхность дороги, приложил два пальца, как будто ожидая подвоха, затем неторопливо опустил на поверхность всю ладонь: поводил-пошуршал ею по покрытию.

– Откуда у вас здесь асфальт? – с немалым удивлением спросил он Мариху. – Да еще такого качества.

– К замку, кажется… с нескольких сторон подходят, а точнее – подходили,  асфальтовые дороги, – рассеянно ответила она, как будто прожила здесь не два года, а всего день.

– И ты не знаешь, сколько их? – переспросил Антон, поскольку ответ девушки его не удовлетворил.

– Не знаю даже приблизительно, – спокойно призналась Мариха и собрала растрепавшиеся волосы в узел.

– Но ты же намекала в пути на то, что ты – ведьма, – напомнил Антон. – Неужели никаких ощущений, предположений, выводов?

─ Впутина ─ что? ─ странно, нараспев хохотнула Мариха.

Антон совсем не понял, над чем она смеется. Местное чувство юмора, видать. Терпеливо уточнил:

─ Ты странные вещи говорила в дороге, когда я оружием похвалился. Так что, по моим ощущениям…

– Ощущений масса, – ответила Мариха, слезла с повозки, подошла к лошади, потрепала за холку, обняла, что-то шепнула на ухо, затем погладила по спине, по бокам и легонько похлопала по крупу. –  Это мой тебе серьезный ответ на серьезный вопрос о выводах. Предположений масса в квадрате, а выводов – ноль. Нет здесь никаких выводов и быть не может. Спросишь – почему? Да потому, что вся жизнь совершенно непредсказуема. И приспосабливаться здесь приходится к совершенно иным законам бытия, которые могут измениться в любой момент, а ты с этим, как со стихийным бедствием, бороться не можешь. И противостоять ему не можешь, ну, практически не можешь.

Мариха стояла так, что Луна просвечивала материю ее рубахи, и Антон видел желанную грудь девушки, забывая при этом, кто он и зачем сюда приехал. Да и не слишком вслушиваясь в смысл того, что она говорила, что говорил далекий голос Фраучи, что вещал на весь мир неутомимый голос Лидера Страны. А ради чего вслушиваться – все вокруг тихо-мирно, все в полном порядке…

– Даже если я ведьма, – продолжала Мариха, – это не значит, что всевидящая. Что касается дорог, то некоторые останки так сильно заросли кустами и травой, что их уже не раскопаешь. Некоторые потрескались и развалились, так что непонятно – асфальт там был, просто насыпь из битого кирпича или какая-то скала вылезла из земли и раскрошилась. Ты моим ответом удовлетворен?

– Нет. Это все общие фразы, их любой житель в селе произнести может. Тут у вас и болота дымящиеся, и скалы чернильные, но не угольные, и синяя трава… и черта в ступе. Это только то, что я успел заметить. Один замок чего стоит! Мы к нему, а он от нас. Пойду-ка я сам пройдусь перед  повозкой и посмотрю.

– Погуляй немного, но только так, чтобы я тебя видела, – сурово предупредила Мариха и добавила: – Имей в виду, пока ты там гуляешь, я с места не тронусь.

– Ладно, хватит ерунду молоть, – Антон двинулся вперед и махнул Марихе рукой, чтобы девушка ехала следом.

Он отошел на десяток шагов, несколько раз нагибаясь и внимательно  осматривая дорогу. Мариха, как и сказала, вожжей из рук не только не выпустила, но крепко намотала на запястья. А когда он вернулся, чтобы задать свой вопрос, Мариха опередила его, неожиданно спросив, при этом внимательно следя за тем, как он будет себя вести, отвечая:

– Может, покажешь свой талисман? ─ с придыханием спросила девушка.

Антон с неподдельным удивлением поинтересовался, что именно она имеет в виду.

– Не дуркуй, – Марихе даже стало весело. – Я же ведьма. Где ты прячешь свою Каплю?

 -  Я же ведьма и очень вся такая нечистая, без благ цивилизаций, особо,  -- продолжая непонятно для серьезного Антона веселиться, повторила девушка:

- Где ты прячешь свою Каплю?

Антон не знал, что и сказать. Соврать нельзя, но и сказать о том, что узнал буквально накануне, тем более незнакомой девушке, которую он видел практически в первый раз, пусть и провел с ней прекрасное время…

─ Если ты действительно ведьма, ты сама знаешь, где эта самая Капля.

Фраучи, передавая ему информацию о талисмане князя Унегерна, много чего рассказал, ─ хотя его «показания» были показаниями с чужих слов, ─ но он строго-настрого запретил обнажать без надобности место Капли на груди. Антон, после пятичасового разговора с Артуром Христиановичем и Петром, узнал, что дар его оказывается замешен на Капле, которая попала в его тело благодаря Григорию Унегерну. Тот всех подобранных детей снабжал подобными Каплями, которые привез с места падения метеорита или из карстовых пещер, входы в которые мог найти только он один. Поэтому никто и не знал, в какой части света сейчас барон находится. Своих собственных детей от других женщин, так уж распорядилась природа, у него не было, но он об этом не переживал, потому что видел Цель. Вот и сейчас он мотался где-то по миру, стараясь найти все новые Капли и новых Экстремальных детей, живущих только в России. Не всегда они вставали на его сторону, но это было неизбежно, потому что Зло неизбежно кусало Добро. На территории бескрайней Родины существовали самые мощные в мире выбросы экстремальной энергии, благодаря которой у детей появлялись запредельные способности. Правда, Григорий Унегерн давно уже убедился, что наиболее способные дети родились в период с 1907-го года, то есть сразу после падения Тунгусского метеорита и по 1912-ый год. Чем обосновывался выбор неведомой Мировой Силы, остановившей свое внимание на годе 1912-ом, не знал ответа даже Великий Маг и Чародей князь Григорий Филиппович Унегерн.

Антон усмехнулся: как Григорий здорово обвел его вокруг пальца в поезде! Как пацана сопливого! Да он и есть пацан сопливый по сравнению с князем. Ведь друже Чащин не почувствовал даже намека на то, что это его «отец». Но почему эти сложности? Неужели великого мага ограничивали какие-то неведомые правила? Отчего он не находится здесь лично и сам не расправится с замком и его тайнами?

Антон хмыкнул: в мозгу отдались полные убежденной уверенности слова Артура Христиановича Фраучи:

─ Он пишет эту Книгу здесь и сейчас!

Удобная позиция, однако. То есть его ученики будут гробиться со своими слабыми возможностями, штурмуя гнездо нечисти, а он ─ книгу «здесь и сейчас» об это будет писать? Наблюдая за ними, как за литературными героями какого-то бульварного романа про колдунов с этими.. как их.., а «посохами и мантиями».

Антон одернулся себя, почувствовав, что слишком увлекся. Во-первых, с первых лет магического обучения, в него вдалбливали: нет и не может быть, академически классифицируя, никакой «нечисти». Есть «инфернальное», «суб-инфернальное» ─ и обе разновидности Мировых Сил Могущества могут и должны служить магам. В данном случае ему ─ и, вероятно, Марихе, ─ придется столкнуться всего лишь, по классификации Унегерна и позднейших теоретиков, с «неупорядоченным суб-инфераньным выбросом сил». Что явно имело место быть, судя по тому какие эманации и даже энергетические формы отбрасывал Замок.

Всего-то ─ упорядочить. С верной теорией и на практике дышать легче!

А во-вторых, ─ что беспокоило его больше всего, ─ такой ли уж «соратник» ему Мариха? Да, она показала ему, что является агентов ЧКВД. Кстати, сомнительный у неё статус ─ на территории сопредельных государств должно было действовать ЧКинВД! Фраучи попрал строгий закон, разграничивающий деятельность магических спецслужб! Так что, есть вариант, что, послав красотку сюда, коммандер избавился от внушающего ему сомнения оперативника. Но являлась ли она «ученицей Унегерна»? Проелькнувшее во время магических показов воспоминание о том, что «жила у матушки князя», Антон, без более четкого подтверждения справедливо не мог принять на веру. И потом.. все учившиеся ─ или просто долго контактировавшие ─ получали от князя в довесок к раскрытому и усиленному дару оперировать энергиями и некие личные черты: тот или иной налет цинизма. Отстраненности от мира, в котором придётся действовать. В Марихе подобных черт определенно не было.

Даже если жила она у Амалии Карловны Унегерн, ─ там-то, в роскошном её питерском особняке в парке возле богемного ресторана «Бель вю» на Каменном острове, откуда взялась?

Хотя и сам Антон не имел представления, кто его родители и где они. Антон знал, что его в тайге нашел Григорий Унегерн. Вытащил из какой-то чащобы, за что тот и получил фамилию Чащин. А Антоном он назвал его потому, что мальчик из чащобы, когда его что-либо в первые дни спрашивали, повторял одно и то же: «Тошка». Вот Григорий и решил, что зовут пацана Антошка, но оказалось, что мальчишка повторяет слово «тошка» совсем по другой причине ─ он просил покормить его, а никакого другого кушанья, еды или питья, кроме картошки, то произнести не мог, то ли в принципе, то ли действительно не знал. Так и стал друже Чащин ─ Антоном. И хотя он выяснил, что имя его, вероятно, происходит от древнеримского родового имени Антоний, что означает «вступающий в бой», или от греческого «Ан-тон», что в переводе с греческого значит противник, никакой ссылки на картошку он не обнаружил ни в одной энциклопедии.

Много позже, в Саратове, он вновь встретился с Григорием, которого вызвали потому, что Антон был практически не в состоянии учиться. Не справлялась его голова со знаниями, которые хотели в нее заложить. И тогда Григорий снял с него рубашку, положил на кровать, а на ребра под сердцем ─ Антон, сколько его ни кормили, оставался почти дистрофиком  ─ положил серебристую Каплю, которая быстро всосалась в тело.

Паренек три дня пролежал почти без сознания, а когда очнулся, оказалось, что учеба для него ─ плевое дело, силы в нем, как на двоих, да еще и способностями он обладает экстремальными.

Так что его история пусть и чуть запутана в плане происхождения, всё же в целом ─ проста и даже банальна. Мало ли таких сиротинушек со схожими судьбами ─ да хоть в той же Казани. Город вспомнился потому, что местные уж больно забавно выговаривают это слово: «казанская ты наша саратанюшка!», говорят там. Хотя считается, что именно в Казани эти их «саратанюшки» наиболее остромудры, талантливы, пусть и порой злобны на весь мир ─ счастье еще, что подлинную «саратанюшку» Антон знал лишь одну ─ та была просто гением работы с текстами, но Книг ей показывать на анализ было нельзя. Потому что работала она прямо на премьера. Ну и потому что, не удержавшись, могла и обсмеять ─- а уж это Унегерн и на любом расстоянии почувствовал. Жаль было лишать премьера его законспирированной под кондитершу лучшей сотрудницы. И опасно…

              *    *       *

Была не была, временно придется допустить, что он имеет дело с агентом, пока что находящимся на его стороне. С кривой ухмылкой припомнил экстаз их молчаливого соития: вот уж что для настоящего мага и агента не имеет ни малейшего значения. Если он не практикует тантризм, как Унегерн или сам Антон ─ но уж не до тантризма им было тогда на телеге!

Словно вспомнив детство, как постоянно показывал амулет князю, Антон начал расстегивать рубашку, но Мариха очень ловко вытащила из нагрудного кармана его итальянского пиджака сложенную в несколько раз записку, в которой лежали… ещё две Капли.

Антон не знал, что и сказать, потому что ничего в карман не клал. Единственно, что там могло лежать ─ чек из спецмагазина, в котором он покупал костюм. Чека не было, а вот записка ─ он долго вертел в ее в руках: какие-то блестки пахали по ней но букв он различить не мог. Неожиданно полная луна осветила листок, с какими-то едва различимыми полосками, которые мгновенно превратились в буквы. Почерк Антон узнал мгновенно; также мгновенно он вспомнил, как господин Залесский на прощание похлопал его… да, не совсем по плечу, а скорее по карману. Неужели так вот записка со всторой Каплей  и оказались у него?