ПХУБ-ЧУРБ: последний Князь-Маг

Стипль-чез или Святой Витт минус день. 1914 год. Сараево

«Дома говно, да и крыши тут все из говна, смешанного с сеном», – возмущался князь Унегерн, перепрыгивая с крыши на крышу одноэтажных домишек на окраине славного, в определенном, но исключительном  смысле, города Сараево. Это частично соответствовало практике бедноты крыть крыши сушеной с навозом соломой. Но князь имел в виду не химический состав крыш.

Удивительный город, центр – цивилизованное место, просто «Модерн-Эуропа» с электрическими светильниками и асфальтом. А чуть от центра отойдешь – сплошь свинские дорожки перемежающиеся с деревянными и асфальтовыми в ширину двух башмаков.

Князь, сохраняя чувство достоинства, спасался бегством от туземной полиции. Не столько босняков, сколько турок. Турки бежали следом не спеша, и князю даже пришлось притормозить, потом и вовсе остановиться, развернуться, опуститься на левое колено и сделать пассы правой рукой. На мгновение ему показалось, что все турки в синих мундирах, а на головах – ненавистные фески. Так были приятнее думать, учитывая ситуацию и ее развязку. Что там говорить, ему только показалось: одеты они были весьма цивильно, даже усы не были подкручены вверх. Когда он произнес последнее слово магической фразы, турки замерли, а один так и просто завис в воздухе между крыш. Было их пятеро, и ему не составило труда уложить стоячую дичь. Григорий Унегерн не считал, что это нечестная игра.

 Нечестно, в чем он не сомневался, это когда пятеро гонятся за одним. Убрав пистолет, князь спрыгнул с крыши, но, хотя внимательно смотрел под ноги, вляпался в свежую коровью лепешку. Брезгливо стряхнув дерьмо с лакированного башмака, он осмотрелся, чем бы его обтереть. Между домов были натянуты веревки, на них сушились тряпки, хотя жители трущоб сказали бы, что это нижнее белье. Он взял что-то посветлее грязи и старательно вытер башмак. Но запах продолжал чувствоваться еще долго. Да и от руки воняло каким-то прогорклым маслом. Но вымыть руки, и привести себя в порядок было негде. Князь пробрался сквозь узкий проход мимо двух-трех домов и оказался на соседней улице, которую приметил еще с крыши. Вышел, помахивая тросточкой, и очень быстро двинулся к центру города, раздумывая над тем, кто мог его вычислить и не случайность ли вся это погоня, потому что вычислить его было практически невозможно. Тем не менее, надо поменять внешность и документы.

                                                            *        *       *

           Хорошо, что Григорий Филиппович Унегерн прибыл на Балканы именно из другой части света. Преодолев океан, явился он американо-английским путешественником к своим, истинным европейцам, а не к беглым каторжникам и религиозным извращенцам и прочим евро-пийцам[1]: сейчас – что в Сербии, что в Боснии, – отношение к некоторым иностранцам более чем предвзятое. Тенденция очевидна. Любой сашевец,[2] любой пруссак, не важно, австрияк он или вовсе саксонец какой, будет другом босняков и хорватов и врагом сербов. А любой русский будет принят сербскими «другарями» как сообщник, но с откровенным подозрением его воспримут не только в Боснии, но и в Болгарии, настроенной резко антироссийски. И все – из-за провала политики времен второй балканской войны.

Вообще, невообразимая тупость – сделать смертельными врагами «братушек» («О, брат мой, Каин!») болгар и сербов! Теперь и в Белграде видят в русских лишь «пособников Болгарского Царства», а в Софии все – даже такой благородный генерал как Радко Дмитриев – агентов Великой Сербии. Впрочем, София с начала века стала скатываться в объятия немценосных Берлинцев. Причем скатывалась умело и сладостно, как блудница в руки «альфонса». Так, что в голову приходит похабное выражение, эдакий заокеанский пакостный каламбур дружбы: «Поц–дам – Софии»! Впрочем, в незавидной роли русских на Балканах было нечто более мерзкое, чем самый легкомысленный каламбурчик.

           Приехав из САСШ, князь Унегерн оказался избавлен от розыгрыша подобных ролей. Выглядел он теперь настоящим «янки»: экипирован в американский твидовый костюм, а разговаривал на странном, «жеванном» английском языке. На том самом неудобосказуемом испорченном английском, на котором, – вот удивительно! – объясняются не только российские полуобразованные «курсисты-нигилисты», но и, как выяснилось, весь Северо-американский континент.

           Впрочем, поездка по САСШ, (когда вместо гордого имени страны местные аборигены предпочитают называть ее аббревиатурой), дала князю понять, что страна близится к духовному... если и не вырождению, то уж точно к ментальному упрощению (хотя термин «опущение» подошел бы точнее). Но именно аббревиатура принесла Григорию Филипповичу, помимо твердого «алиби» для Балканских сыскарей и нюхачей, и чисто туристических развлечений, самые неожиданные откровения.

      Казалось бы, что могут знать дикие, оторванные от родных пальм и каннибальских пиршеств работяги-негры о Магии Ландии, Магии Земли, Магии Великого РH''HUB-CHURB'-а. Вот о Bugor tuber, eris, могут знать, разве что... Если с детства учили латынь. Только латынь они с детства ни фуя не учили. Однако, этот их модный нынче даже и среди белых (белых писателей–романистов, уж во всяком случае!), негростский «Культ Вуду», навел его на неожиданные сопоставления. Не случайно древние германцы знали одного бога смерти, называя его Вотан – а по исследованиям графини Любви Хачатурян, так и звучать это слово на диалектах древних германцев, должно быть как «Вудан».

Тем паче, что, с другой стороны, по мере изучения этого дикарского культа, внезапно обнаружилось, что их великий мертвец, le barone Samedi, барон Суббота, есть определенная великая могущественная сила. Злобная... мертвая... и, в то же время, следящая за миром живых. Поэтому даже самые великие шаманы культа Вуду, не называют себя иначе, как «зомби», то есть, насколько стало понятно, не верят в реинкарнацию этого всемогущего и, по определению, питающегося страданиями неофитов, существа – барона Субботы. Удивительная аналогия с Магией T''TYR'RWE'! и древними карстовыми проходами РH''HUB-CHURB'-а, пусть и упрощенная, для рабов и потомков рабов. Возможно ли, что в преданиях Африки, склонной к самым жестоким, кровавым обрядам, но не слишком – к великим землетрясениям – сохранилась память об Эпохе, когда шаманы могли черпать Силу прямо из тектонических разломов T''TYR'RWE'! и РH''HUB-CHURB'–а!? Однако, князь решил считать для себя, что вудуизм есть лишь профанация преданий и мистического опыта настоящих африканских шаманов; Григорий Федорович, же, вместо изучения Зулуленда (который наверняка скрывает больше мистических тайн, чем Новый Орлеан с Новым Йорком, вместе взятые), поспешил сюда, в Сараево, на зов Книги...

           Неожиданно и не к месту вспомнилась Москва – Сараево тоже стояло «на холмах»; новенькие пяти–, чаще же – четырехэтажные дома с ресторанами на первых этажах напоминали новостройки района Таганки. Но в Москве небольшие улочки вокруг церкви на Таганке всё еще были мощены булыжником, брусчаткой. В этом городе с «холма на холм» вели закатанные блестящим асфальтом улицы. И между кирпичных, штукатуренных под мрамор новыми домами, не возвышались воздушные церкви. Не найдешь летящих к облакам «золотых куполов» – вместо православных храмов костелы колют небо серыми или голубыми иглами шпилей, мечети подпирают небосклон вычурными минаретами. И – витрины! Безусловно, витрины здесь были более разноголосыми, многоязычными. Но немецкая аккуратность давала знать о себя и тут: с упоминавшихся минаретов не вопили муэдзины. Очевидно, их призывы к молитвам все же шокировали бюргерскую добропорядочность. А может, дело в том, что в Австро-Венгрии нынче «нет бога, кроме рейхсталлера» и поминать аллаха со всеми его девятьсот девяносто девятью именами негоже посему?»

           Трость в руках князя Унегерна недовольно стукнула об асфальт. Звук получился звонким, сильным, недовольным. Таможенники не удосужились узнать, что в трости скрывался клинок. Хотя этот клинок он и не собирался прятать; шпага – оружие бурша или джентльмена. Кто-то против? Вот пара мечей – странного вида, немного похожих на древнегреческие «махейры», – да, эта пара клинков могла бы вызвать серьезные пересуды общества и даже активное неприятие полиции любой страны, но оба меча были надежно упрятаны Григорием в стенки вместительного чемодана. А с клинком в трости можно было просто прогуливаться по этому южно-европейскому городу, не к месту поминая Москву, поглядывая на тени далеких гор...

           Князь Унегерн с ротанговой тростью, странно не вязавшейся с твидовой двойкой, хмыкнул, разглядывая вывески на Музейной улице. Большинство на немецком языке, в готическом стиле. Говоря начистоту, он предпочел бы надписи на.. да хоть на ненецком! Или, лучше – глухоненецком языке. Читая очередное пятнадцатисложное слово на языке Гёте и Моцарта (чей праправнук, граф Бертольд, сейчас вершил политику Австро-Венгрии), князь скривил узкие породистые губы. Яро сверкнули пронзительно синие глаза на молодом лице без морщин, странно не вязавшимся своей свежестью с волосами, поигрывающими на свету ослепительно седыми прядями. Брезгливо встопорщились аккуратные усики, ведь князь немецким засильем откровенно остался недоволен.

           Была и еще одна причина. Разведка – боже ж ты мой. Сколько на Руси Святой их развелось! – разведывательная служба Его Императорского Величества Двора, еще пред отъездом в вояж сообщила князю, что в окружении нового канцлера, потомка Моцарта и «лунной серенады», графа Бертольда, одним словом – там очень сильны пропрусские настроения. Григорий Филиппович и плевать бы хотел на эти пропрусские настроения – кому нравится кошек разводить, кому блох, кому – прусаков, вообще, чем не девиз – «Пропрусь!», если б не одно имя...

           Что поделать, и некоторые особо вредные насекомые получали в этом сказочном мире имена собственные. Итак, в окружении графа Бертольда был замечен Алоиз фон Штильман, давний знакомый российско поданного князя. И в этом конкретном индивидууме было неприятно не то, что он пруссак, а то, что Григорий знал – барон Алоиз является сильным и реально действующим магом. А все началось еще в 1908 году. В нелепом походе по реке Катанге... Не думайте. Это не Африка – это Сибирь, там, где считалось, что упал метеорит... да-да, там есть речка Катанга, во глубине сибирских.. этих. 

       Это не могло не беспокоить, но, по крайней мере одно, князь Унегерн знал точно – барону–пруссаку до магического маг-гущества россиянина еще надобно до Антарктиды доплыть.

          А это, согласитесь, не близко... Вот только многого ли барон мог достигнуть за прошедшие годы собственным научением? Самое неприятное, если Алоиз фон Штильман узнал об идиотском поступке их третьего спутника по «международной экспедиции к месту падения тунгусского метеорита» – придурок Джон Абрамович, которому тоже досталась тогда Капля их погубленного спутника из Австрии, сумел урвать себе две старинные Книги. Как он облапошил германца – точно известно не было, на расспросы казаков и Григория выбредший из тайги с мордой в синяках гордый фон–барон хранил молчание. Но теперь Книги проданы с аукциона глупцом Абакумкой, предпочетшим деньги Знанию и Силе, хотя, возможно, прочитаны им и неким его родственником Г-Ф Лавкрафтом, а в двацать три года -- именно столько, по данным Унегерна, было этому второму читателю, ум ой какой бойкий!.

            И  вот есть все основания полагать, что одна из них – у кронпринца Фердинанда, и приближается сейчас вместе с ним к Сараево. Вторая же и вовсе, по данным разведи – теперь уже генштаба – выкрадена сербскими боевиками. На контакт, с которыми следовало выходить здесь же – в Сараево.

           Да, вокруг этого городишки, вокруг террористов, Фердинанда и магии Земли завертелось неожиданно много всего... Тем более, следовало изучить его, этот городок – внимательнее.

         Что ж, по окраинам князь Григорий уже походил, попутно намечая пути отступления. Чем глянется ему «сердце города»?

       Здесь, в центре, рядом с четырех– и пятиэтажными домами вполне современной европейской постройки соседствовали мечети, турецкие лавки, бани, кофейни восточного вида. Они привлекли его пристальное внимание. Вот только... волны арабских надписей на витринах, наверное, чтобы позлить князя, дублировались немецкими пояснениями. «Лучший кальян», «Истинно турецкие бани, массаж и расслабление». Изредка встречались и славянские слова, но, как в насмешку, написанные латинскими буквами, «по-хорватски». К примеру, один из ресторанов «вопил» аршинными буквами рекламы: «YKRA, BLINY, VODKA!!!». Лапидарно, но конкретно и доходчиво.

           Князь Унегерн вновь неодобрительно качнул головой, но при этом его длинные, но тщательно уложенные «крыльями» волосы с искусственным «стальным» отливом (седина, конечно, была фальшивой -- просто, чтоб выглядеть достойно паспартного возраста, а не как... омолодившийся колдун) нисколько не растрепались.

         «А скоро ведь придется их подвязывать сзади, как тем испанцам древности перед боем, под шлем, или современным индейцам в тех же САСШ» – несколько раз оживилась не к месту мимолетная мысль. Григорий Филиппович еще раз огляделся и, не скрывая гримасы презрения, достал сигариллу и мундштук. Даже человек искушенный посчитал бы этот атрибут курильщика выточенным из слоновой кости, уважительно поднял бы бровь... и ошибся бы! Странному туристу подарили мундштук из бивня мамонта его поклонники, вернувшиеся из русского заполярья. Как-никак, именно он нашел средства финансировать, да еще снабжал идеями их отчаянную экспедицию. Впрочем, об этой авантюре он вспоминал не слишком охотно. Сейчас же Григорий Филиппович с превеликим трудом пытался насладиться урбанистическим видом древнего Сараево.

           Пожалуй, такой смеси Востока и Запада, длиннющих немецких слов (в большинстве – готическим шрифтом) рядом с турецкой и арабской вязью князь Григорий Ф. Унегерн еще не встречал. Возможно, лишь на окраинах Казани, где с начала века предприимчивые купчины начали возводить многоэтажные доходные дома рядом с опиумокурильнями, а университет для недостойных Москвы и Питера любителей познаний соседствовал с татарской мечетью.

           Но в этом городе, в Сараево, всем этническим и архитектурным многообразием правила немецкая организованность. Вместо доходных домов – отели и даже один музей, собственно и давший название главной улице, высоко поднятые пешеходные тротуары и по-европейски поблескивающий асфальт проезжей части. Хотя машин немного – больше карет. Впрочем, машины сюда можно было доставить только или через перевалы или морем, через Далмацию и Триест. Да и потом – за пределами города на них и не поездишь вовсе. Конечно же, асфальтовое шоссе до железнодорожной станции Илидже [3] имелось, но – где достать бедным жителям отнюдь не Золотого Сараево столько бензина? Да и с шоссе самому современному авто не съехать, по грунтовке местного качества тут же застрянешь.

 Но даже на набережной Милячки, где почти «по-европейски» гуляли жены правоверных босняков (естественно, прикрывавшие лицо чем-то средним между паранджой и вуалью), а так же перекрещенные в католичество южные славяне, именуемые ныне кроатами или хорватами; даже там под лучами жаркого июньского солнца плавился австрийский асфальт, дымили бочки с мазутом. Набережная, совсем некстати, была поименована в лучших традициях немецких бюргеров: «Аппель». И в аристократических, красиво прилаженных к породистой формы голове князя ушах, уже навязла звучная короткая фраза, составленная, тем не менее, из слов четырех языков:

           «Делать променад по Аппелю [4] Милячки», – очевидно, сие почиталось аборигенами за модное действо. Одновременно и моцион, и развлечение. Вроде Петергофских гуляний. И гуляли! И пили консервированную в бутылках минеральную воду – и католики, и мусульмане. Православные предпочли бы вино...

        Православных храмов, по крайней мере, в центре города, не было видно. А ведь австрийцы обосновались в этом краю не так уж давно! Однако, стервозники, успели снести множество церквей, простоявших все века турецкого господства. Турки заставляли иноверцев платить налоги, но церквей не рушили... разве что, раз в четверть века вырезали паству.

  Но князь Григорий Федорович Унегерн не собирался страдать из-за понесенного посконным и кондовым православием этих краев ущерба. Вот если бы такое творилось на Афоне или в Иерусалиме..

«А ведь будет, будет твориться ─ в Иерусалиме точно, скоро причём, ну а Афон еще столетия полтора продержится» ─ внезапно провидел Григорий,  и от этой мысли ему стало чуть мутороно.

 Тем более, что и градоначальнику, бургомистру–мусульманину, потребовавшему называть его «эфенди», он представился как «Фредди Риксмэн, американский журналист». Эфенди, кстати, ему поверил. Ничего удивительного – паспорт был сработан русским консулом в Вашингтоне. Григорий Филиппович и не искал православных храмов. Знал, что какие-то древние церквушки остались на окраинах. Сейчас и они его не интересовали. В центре же возвышались мечети времен османского владычества, и недавно, в конце прошлого века, когда хорватов взялись опекать австрийцы, возведенные венскими евреями католические костелы, и... совсем уж древние, времен венгерского короля Матяша Корвина (если не битв моравов с немцами), синагоги.

Сейчас они пустовали, причем князь Унегерн был уверен: пустовали не оттого, что евреев вырезали злые мусульмане или нетерпимые православные, а лишь потому, что диаспора «торгующего народа» перебралась в банки Вены и Парижа. Вообще, отношение к жидам в этих двух странах, считающихся хранительницами католического благочестия и клерикального папизма, умиляло. «Не забыть предложить Его Императорскому величеству высылать еврейских экстремистов и заворовавшихся торговцев не в Сибирь, не за пресловутую черту былой оседлости даже, а прямиком в конторы Ротшильдов» – едва ли не подшучивая над собой, подумал кузен и близкий приятель престарелого министра двора Николая Второго, подыскивая взглядом пристойное заведение для послеполуденного кэйфа.

           Пусть перед его взглядом продолжал стоять мрачный куб синагоги на Музеум–штрассе, явно помнившей Европу еще до первого Крестового похода, но прогулку пора было завершать. За один день чужого города всё равно не понять. К тому же, дальнейшей слежки (вполне возможно, что его приняли за какого-то другого), он за собой так и не обнаружил. Тем более, что у князя–«журналиста» были сегодня и иные цели, помимо познавательных. Всех, не успевших сбежать в «Великую Сербию» сербов выселили на окраины Сараево еще во время памятного визита австрийского императора Франца Иосифа, которого, между прочим, тогда охраняли около семисот агентов венской полиции, два полка гвардии и едва ли не бригада «Ополчения Босны», из мусульман. Несмотря на депортацию сербов пятилетней давности, с нужными людьми Григорий Унегерн должен был встретиться всё же именно в центре.

           Зайдя в обнаруженную на углу Замковой турецкую пародию на европейский бар, и потребовав у невысоко толстого турка кальян, князь Унегерн раскрыл свой ежедневник и вновь принялся заполнять его закорючками стенографических обозначений собственного изобретения.

           «Где, как не в вечной мерзлоте могли лучше всего сохраниться и Артефакты, и даже Книги?! Со времен экспедиции Гроггуса прошло почти полвека, и если доставшаяся мне Авачинская Капля так и не покидала России – спасибо генералу Камчатки Завойко, то извлеченные из странного пробоя, вызванного тунгусским метеоритом Книги, которые «мы» нашли – и американец успешно увез обе через Владивосток, а год назад выгодно продал, Книги эти позже приобрели агенты Франца-Фердинанда, тогда еще не «крон», но просто принца.

Не даром же я, второго февраля сего беспокойного года,  отправил в Арктику  с заданием попытаться достичь полярных разломов, Георгия Яковлевича Седова с Пустошиным [5]! Вот только что-то молчит моё зание о них, впрочем, еще август, только август…

А вот принца, прославившегося уже и в те годы, впрочем, страстью к древним редкостям, я тогда зря не стал курировать. Точней ─ не мог. Титулярная и родовая иерархия.. Но тогда он не был опасен, по моему разумению. А вот после его брака с графиней Хотек, праправнучкой знаменитых пражских алхимиков со Златой Улицы!

Что же, теперь Франц–Фердинанд с супругой ожидаются в Сараево – наследник Австро-Венгрии не может пропустить самых важных военных маневров года, да еще на границе с Сербией. (Интересно, что австрияки назначили свои маневры в канун дня святого Витта, в юбилей битвы на Косовом поле: сербы, а так же будущие «хорваты» и будущие же «босняки» в их числе, проиграли сражение, но Милош Обилич «подправил» финал битвы, убив под занавес султана – а не он ли первый балканский террорист!?).  Придется вставать на путь Обилича, к-хм.. А, по сути, ─ террор и есть путь одинокого мага.

Но сейчас близятся времена, когда магов может стать много. Избыточно много. А тут террор уже заменит военная машина – логики развития Григорий Филлипович не отрицал.

 Привезет ли эрцгерцог с собой Книги, Обе Книги? Если отбросить культивируемый тупой (а может – слишком хитрой?) английской прессой образ глуповатого толстяка в короне, то Франц–Фердинанд – известный музеоман, умница, фанатичный охотник за древними диковинками, все же не внушает мне такого опасения, как его супруга. Аналитический, но приземленный, практичный ум Франца-Фердинанда не слишком-то поможет ему в расшифровке Книг без осмысления Древнего Знания. А вот если он подарил хотя бы одну из двух книг супруге (что явилось бы естественным жестом не только любящего мужа, но и «соратника» по овладению Древними Знаниями), тогда дело приобретет серьезный оборот. Опасный.

Мало того, что графиня Хотек – славянка, почти чешка, то есть, представительница нации с богатейшим духовным наследием, так за ней стоит еще и Реальный Опыт пяти веков практического чернокнижия, опыт её предков – знаменитых чернокнижников со Златой улицы в Праге. Не по этому ли принципу Франц–Фердинанд в своё время так странно выбрал себе жену, игнорируя активное противодействие не только придворной камарильи Вены, но и самого престарелого (вельми престарелого!) дядюшки–императора? Нет, этот союз – эрцгерцога с его неограниченными финансовыми и властными резервами и, – будем предполагать наихудшее, – практикующей чернокнижницы, владелицы (наверняка!!!) записей своих предков–колдунов, союз этот опасен чрезвычайно!!! Пусть тех пражских колдунов тогда и называли просто «аль-химиками». Кстати, в незапамятные времена в древних Бексидах, Карпатах скорее всего случались пробои Глубинных знаний при стародавних землетрясениях, так что могли остаться не только летописи. Тайные летописи, но и.. «Книги Западных Карпат?» Иначе откуда – алхимики со Златой улицы, големы, трансильванские легенды...

           Но обо всем этом можно будет разузнать потом.

           Пока же стоит держать ушки на макушке и не притуплять интуицию – ни алкоголем, ни чрезмерным «умствованием», – князь Унегерн давно убедился, что «разум», включаясь, подавляет все прочие инстинкты, которые чудодеям куда как полезны! А интуиция нужна была – особенно магическая, питающаяся силой Капель, для того чтобы обнаружить вовремя барона фон Штильмана. Если к потомственной колдунье графине Хотек и умнице и аналитику Фердинанду подберется Реально Дееспособный и Наловчившийся в своем Мастерстве, пусть и слабее Унегерна, Колдун (в этом Григорий был уверен), дражайший спутник по Тунгусии Алоиз, то противостаять эдакой троице будет неимоверно сложно.

           Григорий Филиппович был уверен, что именно с целью войти в доверие к австрийскому кронпринцу и его супруге фон Штильман и был «подброшен» в Босню.

           Однако в Сараево сего конкурента пока не было, это Григорий Унегерн воистину Ощущал кожей, поскольку таинственные письмена на ней изрядно ему помогали. Но такие же – или немного другие – письмена наверняка имелись и у Алоиза фон Штильман, о чем Григорию Филипповичу было доподлинно неизвестно. Другое дело – насколько немчонок смог качественно расшифровать их. Если же пруссак упитал их, так же как Григорий, то при поддержке реальной колдуньи схватка могла пройти практически на равных!

           Григорий улыбнулся: о чем он думает! О колдунах и колдуньях! И так же естественно, как добрые горожане – о чашке хорошего кофе. Но им не понять... точнее – поправил себя князь, – пока не понять: до тех пор, пока часть города не будет разрушена до основания.

           По счастью, одну из Трех Книг каким-то чудом раздобыли волонтеры Черняева. Теперь её след якобы затерялся в Белграде, но так ли это? Спасибо Н. Г. за след! Тайные общества типа «Уединенье или смерть» уже тогда были невидимы, но сильны. Сегодняшняя встреча будет способна решить многое. Как бы то ни было, хорошо, что к Францу–Фердинанду не попали все три книги сразу. Такой опытный в шифровании, такой свыкшийся с древними загадками собиратель редкостей как нынешний кронпринц, мог бы их и расшифровать. Исключительно, правда, при помощи супруги. «Да уж, если мне и суждено стать на путь Обилича ─ то только ради графини, а не какого-то принца, пусть и наследника восочно-германской империи, ─   подавил горький смешок князь, ─ убивать женщину, фи.. Но она слишком мудра и опасна ─ вот бы намекнуть на сие старику-императору. Она ему и так активно не нравится, особенно тем, что хочет превратить Австро-Венгрию в Австро-Чехо-Венгрию, или уж как там это уродство будет звучать, не знаю… Но грязной работы никто за тебя, Григорий Фёдорович, не сделает, увы и ах.. и охти мне  ─ это-то я знаю точно!»

У князя Унегерна имелись серьезные подозрения и опасения, что Книги нельзя держать вместе. Каждая – своеобразный ключ к другой. И если бы человек с прагматическим (одновременно не боящимся мистики!) складом ума смог бы расшифровать иероглифы, то не иначе, как во всех трех книгах сразу. И такой человек стал бы, самое меньшее, сильным и реально действующим Магом Мирового Господства – что там негритянскому «барону Самди»!!! Но, вероятнее, в такого исследователя проник бы дух Первобытной, стихийной магии РH''HUB-CHURB'-а – нутра планеты, о чем страшно даже подумать. И не в этом ли секрет жестокой, изуверской и таинственной гибели прежнего кронпринца, эрцгерцога Рудольфа, оскопившего себя и повесившегося после всего..!?

           Ведь, какое-то время, не исключено, все Три Книги могли находиться рядом друг с другом, в той же Вене или в охотничьем замке Рудольфа... А теперь, помимо пражской ведьмы–жены, где-то тут, в Сараево, к Фердинанду подбирался и прусский барон. Вот уж кто мог бы – при помощи Капли и письмен на коже – быстро понять текст.. И использовать его. Но прусский барон сделал бы это – Григорий Унегерн был уверен – вовсе не ради австрийского эрцгерцога.

           Князь сидел, нога на ногу, вспоминая не только давнее знакомство с Алоизом фон Штильманом на Траннсибе, интереснейшую поездку по Штатам. Любопытное и полезное знакомство с профессором Дж. Гемеллом Ангелом (или «Эйнджелом», что поделать, если инглиши и американы способны исковеркать самые святые слова. Впрочем, чего и ждать от стран, на языке которых Церковь называют «Черч»(!!), а Бога – «Гад»(!!). Тот профессор заинтересовал князя Унегерна и подтолкнул на поиски артефактов, на изучение их влияния на людей с творческой натурой. Да уж, тот ученый муж, несмотря на возраст, оказался по духу подобен бульдогу: он вцепится в исследование (князю показалось, что у него даже зубы лязгнули!), и от исследования профессора было не оттащить. Григорий Федорович был крайне заинтересован итоговыми результатами работы профессора. Удивительно, но тщедушного уже вида старичок оказался способен на большое исследование. А затем посещение Франции и знакомство с художником Ардуа Банно на Парижской выставке...

           Пара бородатых мусульман в другом конце кафе, не скрываясь, меланхолично пожирала сладкие лепешки из покрытого медом и глазурью гашиша, невесть как забредший в кафе англичанин громко требовал «зе ти, тшай к пяти тщасам, а пока – черный–черный кофр», путая кофе с чемоданом; но все это было в порядке вещей. Как и впадающие в транс любители гашиша. Будни пробуждающейся Великой Босны. Князь только хмыкнул, дерзко оглядев помещение.

           Всё было нормально, и ему начинало нравиться эдак вот убивать время: с приятствием, но не без пользы. Кальян бурлил, бурчал о чем-то своем, но Григорий Унегерн, вдыхая ароматный дым, полоща этим дымом нёбо и с артистичной скоростью продолжая покрывать бумагу ежедневника одному ему понятными загогулинами, все же успел заметить странную фигуру: еще одного «официанта», появившегося из темных глубин восточного «кафе»... «А ведь ты какой-то не такой, – подумал Унегерн, – ты на турка не похож, это, братку, явно ложь!». И всё ж вернулся к своему дневнику, слишком важная мысль неожиданно посетила его, чрезмерно значительная, чтоб не занести её на бумагу, позволить вновь заплутать в извилинах мозга... Или откуда она еще взялась...

            А князь Унегерн, сидя в турецком кафе 26.07.14., около четырех дня, писал следующее:

  «...помимо экстатической надежды Их Императорских величеств, особенно царицы, что Книги Культа Земной магии помогут излечить наследника от малокровия, существуют более веские причины вернуть все три известные на этот день Книги Культа в именно Россию. К слову, ажитация Их И.В. представляется мне сомнительной: во-первых, первобытные стихийные силы никогда не творили добра, не взимая стократной платы кровью. Во-вторых, неловко и соромно даже как-то представить, каким образом будет использовать хитрый сибирский «боробо-да», Распутин, Книги мистического, абсолютно чуждого ему культа. С ним, кстати надо решать – закопать на фуй, хотя истинные причины серьезнее. Главная из них – явно не случайно, все Три Книги, как и большинство Серьезных Артефактов изначально были обнаружены на территории Империи, а, не считая Капли, найденной Завойко на Камчатке – и тех Капель, которыми одарила их сопка в тунгусии, вовсе на территории севера древней Руси, в мерзлоте легендарной Мангазеи Древнего Новгорода. Да и камчатский артефакт – может, еще Дежнев, вел по Капле, как по компасу, по «маточке», свои корабли. Не лишена веса и та причина, что именно Россия, а не впавшие в поклонение Золотому тельцу страны западной формации, не Великий Спящий, Китай, нет, сегодня именно в нашей стране отмечается наибольший рост бытия духовного. А соприкасаться с Талисманами Первобытной естетственной магии земного нутра, тем паче – пытаться Расшифровать Книги Подземного Знания Записи Его Культа способны лишь люди, укрепленные духовно, со светлым и поддерживаемым внутренними резервами души разумом. (К глубочайшему несчастью, супруга Франц–Фердинанда, чешская графиня Хотек, не исключал Унегерн, из таких людей, столь редко, но всё же встречающихся и среди германизированных «западных славян»). Сколько злосчастных безумцев появилось в тех же САСШ, стоило им лишь ощутить действие – не самых сильных – амулетов! Следующую фразу князь выбелил особо: ««Боюсь, то же произойдет сегодня и в любой другой стране мира, кроме России, с любым другим человеком, не взращенном на духовной культуре нашей империи...»

           Ему давно не писалось так легко и приятно! И тут-то новый «половой», неожиданно возникший из мрака турецкого кафе, определенно потребовал к себе внимания. Возможно, через него вышли с князем на контакт?

           Григорий Федорович отложил дневник. А вот ручку со стальным пером, на случай провокации, зажал между средним и указательным пальцами, уперев деревянный конец «вечной» ручки в ладонь. Если что, это станет первым его оружием, а одноглазого (после удара пишущим пером) можно будет не опасаться. Или, если на него вышел профессионал, использовать трость. Клинок из неё в людном месте вытягивать не желательно, но... пусть это будет его третьим оружием.

         Князь Унегерн быстро, но тщательно, оценил взгляlом нового прислужника. Этот слуга кальяна и кофе ничем не напоминал толстенько чернявого хозяина кафе, он вообще не походил на турка... И еще меньше – на подавальщика из турецкого кафе. Чего стоил один его ответный взгляд – взгляд убийцы, не привыкшего марать руки по пустякам.

 – Принче, названу вас тако!  – сказал ему на сербском человек с жесткими глазами, (впрочем, кофе он Григорию все же поднес), навис над столиком с маленькой чашечкой и столь же миниатюрной сахарницей на напоминающем древний рыцарский щит бронзовом подносе.

«Принче» Григорию Федоровичу даже польстило, но он возражал, чтоб его называли «тако-како» и прочими обидными словами. Впрочем , в чужой лексикон со своим матом не лезут.

           – Не борзо разумею србскiй! – дипломатично пожал плечами Григорий Унегерн.

           Очевидно, на встречу пришел один из тех, с кем ему и советовал связаться Н. Г., но в кафе были и другие посетители. И сам официант отнюдь не выглядел ни «турецким половым», ни книжным червем, скорей, у него были и взгляд, и походка атлета, опытного воина. И «щит» (пусть – поднос в виде щита) в его руках выглядел более уместно, чем кофе и сахарница. Григорий Филиппович перехватил оценивающий взгляд собеседника.

           – Пусть так, друже, – почти на чистом русском продолжил «официант», – но это вы хотели узнать о судьбе того, чего уже нет теперь у эрцгерцога.