ПХУБ-ЧУРБ: последний Князь-Маг

Обер ЧКВД Антон Григорьевич Чащин: 1939 год. С-Пб

 Лето пронеслось стремительно и к середине августа, как положено в Питере, после девяти уже начинало слегка темнеть. Но величественную красоту набережных и отреставрированных домов этот легко надвигающийся полумрак делал более утонченной и очерченной. Жара спала, и воздух уже не плыл змейкой над асфальтом, как днем; легкий и усталый вечер был удивительно тихим и ласковым, а воздух прозрачным, замершим и чистым. Даже не верилось, что днем стояла жара – плюс двадцать девять в тени. Об аномальном повышении температуры в конце лета Антон услышал совершенно случайно, когда спустился в буфет хлебнуть белого чая со льдом.

Он никогда не обедал в это время – терпеть не мог ежедневный тупой полуденный радиоспор экстрим-астрологов Близнецова и Ракова, над шутками которых большинство его сослуживцы от души смеялись. Вместо научных обоснований и выкладки конкретных температурных данных за предыдущие годы, эти два клоуна зачем-то устроили очередную пустопорожнюю словесную перепалку. Сегодня, правда, они несколько раз все же напомнили слушателям, что подобного аномального повышения температуры прежде синоптики никогда не наблюдали.

           Антон переносил жару спокойнее остальных сотрудников ЧКВД. Он мог с легкостью – учитывая его способности! – создать вокруг тела прослойку воздуха комфортной температуры. После восьми вечера он, как невидимый костюм, «снял» с себя охлаждающую оболочку и, доложившись Артуру Христиановичу, что отбывает в очередную местную командировку, направился привычной дорогой в закрытое хранилище, по привычке называемое Музеем Истории Оккультизма и Магии. Но, прежде чем сбежать по тринадцати ступенькам от главных дверей ЧКВД и до решетчатого прохода в трехметровом заборе из специального сплава, который был не «по зубам» ни одному из террористов-экстремалов, Антон остановился возле бабуси, расположившейся внутри территории Департамента.

Старушенция сидела на ступенях, как возле Храма, и клянчила гроши.

─ Подайте старой пятачок с символом на укрепление мулдахары!

Насторожило обера Чащина не то, что старуха практиковала индуистские ведические культы. В конце концов, в державе официально были объявлены свободы практикования магий. А вот то, что бабка ошиблась в назхвании чакры муладхары и то, что она требовала с состоятельных прохожих именно медные пятачки с циркулем и двуглавым орлом (в одной лапе - серп, в другой - молот) -- внушало серьёзные опасения.

 Антон внутренне мобилизовался и, когда приблизился к ней, ощутил поток отрицательной энергии. Еще шаг и он резко остановился в паре метров от «старухи», если она вообще была старухой, резко повернулся и бросил ей серебряную монетку. «Сущность» в обносках протянула «клешню», но «контролька», не коснувшись искусно сомкнутых загребистых пальцев, полетела обратно к нему. Антон стремительно выдернул из кармана «захват» и, набросив цепочку на дряблую шею, резко дернул; мнимая «старуха» покатилась вниз по ступенькам. Антон же защелкнул замок, крепко сжал в кулаке фиксатор и намотал часть цепочки на кисть. Оставшийся кусок цепи – от ладони Антона и до шеи «сущности» – стал теперь тонкой тросточкой, которую невозможно было согнуть без произнесения кодового заклинания. Антон присел, поднял «контрольку», а затем повел «старуху» к главным дверям. Он уже нажал красную кнопку устройства экстренного вызова, поэтому наверху его ждали двое обученных охранников с такими же цепочками и двумя шокерами.

           Здание ЧКВД было перестроено так, что окна кабинета его начальника – генерал-коммондора Артура Христиановича Фраучи выходили на все четыре стороны света. Антон не сомневался, что тот уже в курсе того, что произошло перед входом. Ребята быстро допросят «старуху», а если она будет упорствовать, передадут ее «псам» из команды Буденного.

   Антон же опять поспешил на улицу, к выходу, пытаясь понять: каким образом лже-бабуся, не подняв тревоги, могла оказаться на территории Ведического Департамента? Охранная решетка была устроена так, что внутрь ее пределов мог попасть только Сотрудник ЧКВД, имеющий при себе заряженный амулет. Потерять его он не мог, а если и мог, то амулет мгновенно утрачивал свою силу, потому что имел неразрывную связь с хозяином. Благодаря этому посторонний человек на территорию Департамента проникнуть был не в состоянии. Стоило только чужаку всего-навсего прикоснуться к решетке, как его, под вой сирены, отбрасывало на два-три метра и крепко фиксировало на земле. Поднять нежеланного гостя после такого психо-магического удара могли исключительно сотрудники Департамента, выключив, в данном сегменте, – два на два метра – точечное защитное поле.

           Так что лже-бабуся, сидевшая на ступеньках, могла являться лишь очередной проверкой, которую устроили  или «друзья» из конторы Ёжика, или сам Усатый. Первые - чисто из вредности и хдорового духа соревнования, Хозяин же мог просчитать, что за последнюю неделю на работу приняли с десяток молодых и неопытных ребят. Свою роль мог сыграть еще и тот факт, что внутри здания побывало в два раза больше, чем обычно, посторонних людей, которых приводили для допросов. Если говорить честно, посторонних людей приводили постоянно, и непомерно много: общее их число, правда, от недели к неделе, сильно варьировалось, поэтому Антон не стал ломать себе голову «лишним» вопросом – работу он выполнил четко, изловив и сдав охране «проникновенца».

   Миновав проходную и небольшой с виду подъездной двор, он оказался на 15-ой линии, прошел по Иностранному переулку, который последнее время называли Японским, и вскоре оказался на набережной капитана Руднева. Теперь Антон не торопился, стараясь «насытиться» прохладой, которая приходила с Ладоги и поднималась от трепещущей и покачивающейся воды.

           По Неве плыли три «трамвайчика» с туристами, видимо, именно эти люболпытные граждане на бортах и раскачивали реку, – ветра-то не было! – вертя, в такт рассказу экскурсовода, из стороны в сторону, головами, как заводные игрушки. Вот вам и «откуда берутся волны»... А, учитывая модные среди туристов талисманы-усилители, - ждаль, что на суше духота и ни ветерка!

           Нева же привычно неслась навстречу Финскому заливу, успевая облизать и остудить мощную гранитную облицовку набережных и многочисленных – в три метра ростом – гранитных изваяний грифонов, как с головами орлов, так и с головами львов. Они стояли по правую сторону течения, чуть далее «ахазки» [1], к которой сейчас и подходил Антон.

  В Румянцевском саду расположились магическим квадратом огромные скульптуры четырех каменных воплощений мифических существ – кентавра, минотавра, альфина и единорога. Это сочетание считалось самым сильным магическим квадратом.

           Антон вспомнил историю, как через год после разгрома Японии в 1906-м году, проигравшая сторона подарила России огромную скульптуру дракона, правда, в том «обличье», как понимают его сами японцы. Многие россияне были против установки монумента, хотя он мог бы стать пятым изваянием в логически правильной нечетной череде зверюг. Но так же хорошо питерцы помнили печальную трагедию, в которой некогда главную роль сыграл Троянский конь. Несмотря на открытый протест «аборигенов», правительство все же приняло дальневосточный дар, мотивируя свое решение тем фактом, что японцы предложили самостоятельно выточить монументальное каменное страшилище в каменоломнях Карелии, а затем привезти в столицу готовое изделие по частям, после чего все фрагменты смонтировать и установить на площади Бажова.

           Ректор Горного, друже Стаханов-старший, категорически уперся; всеми неправдами, хотя иногда и правдами, оспаривая принятое Думой решение. Он выступил даже с ложным заявлением, будто уральские мастера уже почти закончили вытачивать для установки на площади перед входом в Горный Институт семиметровый Каменный цветок. Для властей это был куда как серьезный аргумент. С другой стороны, что являлось намного более весомым доводом, Стаханов был старым другом премьер-министра Кирова, дом которого располагался как раз на площади Бажова, где, к тому же, начали строить вторую «порцию» даниловских аттракционов. Самым ценным из призов являлось янтарное ожерелье, которое следовало снять с лапы памятника Муму, стоявшего на дне Невы напротив Тургеневского института Культуры. Обладатель ожерелья получал сертификат для бесплатного зачисления в Горный.

   Воспользовавшись знакомством с Премьер-министром, Стаханов без проблем договорился с городскими властями, и место под «япона-мать-дракона», как называли импортное чудище большинство питерцев, выделили на Морской набережной. Но в ходе дальнейших споров и дискуссий, демонстраций, организации палаточного лагеря и объявления бессрочной голодовки ветеранами Великой Войны… И еще – после стычек молодежи с частной полицией, народной милицией и даже брошенными на усиление боевыми отрядами ЧКВД, дракона решили установить на насыпном мысе Приморского Парка, где он никому бы не мешал и хорошо смотрелся бы со стороны Финского залива.

           Казалось, теперь все находилось в равновесии и под абсолютным контролем властей и общественности. Любое действие строителя-«инородца» фиксировалось бдительным оком многочисленных надсмотрщиков из Первого и Второго охранных отделений. Так же внимательно приглядывали спецы за каждым японцем, работавшим на каменоломне; к тому же, всех камнетесов и драконорубов самым тщательным образом обыскивали до и после смены. Но, как выяснилось позже, все возможные выкрутасы временных магиореалий предусмотреть не удалось. И, хотя ни малейших обоснованных претензий российская сторона предъявить японцам не смогла, дракон простоял в завершенном состоянии всего две недели, а затем, по оценке специалистов, лишь чудо помогло избежать масштабной катастрофы в День Праздника Победы над Османской Империей.

Несмотря на самые искренние заверения дальневосточных друзей в том, что они не имеют к инциденту ни малейшего отношения, крейсер «Нахимов», как ни парадоксально, при входе в устье Невы по невыясненной причине серьезно сбился с курса и, едва не снес дракона, застряв в песчаном берегу. На крейсере начался пожар, и военный корабль с полным боекомплектом – еще один так и не выясненный факт: почему готовый к боевой операции корабль принимал участие в Празднике – едва не взорвался, накренившись и зависнув над толпой испуганных россиян, «до краев» заполнивших десятитысячную концертную площадку.

           Происшествие заставило членов Думы незамедлительно вернуться из отпусков, чтобы собраться  и единогласно проголосовать за перенос скульптурищи японской – что и было исполнено за трое суток – на Пулковские высоты, где и врыть поглубже, причем рылом на запад, дабы на дракона натыкались лбами враги незваные, если таковые найдутся.

На укрепленном же русскими мастерами мысе Приморского Парка решено было установить скульптуру Петра Первого, – что и было очень быстро выполнено грузинским железобетонным скульптором – и теперь  Царь одной рукой как бы зазывал с Балтики незваных гостей заглянуть в город, а другую, на всякий случай, держал за спиной, крепко сжимая ладонь в здоровенный кулак. Заклинаний на скульптуру было наложено так много, что в предгрозовые часы фигура Петра буквально светилась изнутри.

 Антон Чащин неторопливо двинулся в сторону центра: мимо Благовещенского моста и дальше по Университетской набережной. Он искоса глянул на четырех сфинксов, стоявших на противоположном берегу. Их тоже не слишком любили в городе, хотя все были уверены, что мифические существа Румянцевского сада с легкостью сдерживают негативное воздействие на Питер лежачих египетских псевдо кошек.

 Правда, Антон сейчас не думал о чудищах – он любовался общим видом каменных зданий, искусной лепниной, небольшими, оригинальной формы балкончиками, зелеными ухоженными садиками в глубине жилых массивов, висячими ветвями плетущегося винограда, который ниспадал гроздьями с крыш, но еще больше взор его радовали шпиль Адмиралтейства и купол Исаакия. На куполе собора заходящее солнце неторопливо играло мелодию недолгого прощания с жителями Питера, ведь через несколько часов город вновь озарится его лучами.

 Дольше всего Антон, как обычно, смотрел на свой любимый медный памятник Петру. Казалось, Царь может запросто перепрыгнуть на лошади через Неву: ему не нужны временные переправы, мосты, и уж тем более магические способности. Хотя доподлинно так и не удалось установить – даже князю Григорию, сгинувшему или в прошлом или в будущем, - имел ли «царь-плотник» навыки практикующего мага. Хотя шаманов – в виде диковинок – с окраин земель выписвал в ноый стольный град!

Поразительно, сколько лет минуло с момента установки памятника Петру, взнуздавшему лошадь, а память немеркнущая о Великом Царе – вот она, навеки отлита в бронзе! Да, Антону нравился именно этот Петр Первый, пусть и не такой «накачанный», как в устье Невы, зато гораздо более целеустремленный и внушающий уважение.

 Обер Чащин неизменно представлял, как в дни начала строительства города Петр именно на том самом месте, где сейчас памятник, слезает со скакуна и стоит чуть впереди лошади: наверняка это один из ветреных осенних дней, возможно, что день очередного наводнения, и раздумывает, с чего бы начать освоение прибрежных территорий?

 Несомненно, решал только он, ни кого не спрашивая и удивительно быстро, ведь ему предстояло проделать массу работы! Необходимо построить и столицу нового государства, и флот; причем строить следовало одновременно. Город должен стать крепостью неприступной, а флоту надлежало наводить ужас на всех балтичей, бриттов, скаргардов и прочих фруктов-фиников, которые до появления Петра I на Меньшиковских островах очень любили совать в северо-западную часть России свои любопытные носы и принюхиваться, выискивая, а чем бы еще поживиться?

 Но Петр был не из тех, кому можно сесть на шею. Он за версту чуял любителей дармовщинки. Буквально через год, после начала строительства столицы, все заморские интриганы и проходимцы даже близко к финскому заливу не подплывали.

 Вот тогда Царь Всея Руси, крепко пропитавшись свежим соленым балтийским воздухом, вышел на берег Невы, мельком глянул на самую мощную в Европе артиллерийскую батарею, охранявшую устье Невы, которую затем переправил в Кронштадт, отбросил со лба волосы, приподнял в приливе гордости голову и, воткнув шпагу в землю так, что подскочили на своих тронах правители всех близлежащих стран, произнес: «Городу здесь стоять вечно назло всем недругам и завистникам!». И взялся за работу с еще большим рвением.

 Антон как в кинематографе видел: вот Петр прорубает в чащобе первую дорогу, вот строит первый дом, а затем любуется стропилами Петропавловки. Вот он, стоя у воды, хотя... Антон был уверен, что Царь запросто мог зайти и по колено в воду, любуется фрегатом «Штандарт»  – первым кораблем Балтийского флота, построенным на Олонецкой верфи реки Свири и спущенным на воду в августе 1703 года...

 Да, почти два с половиной века отделяли обера Чащина от этого события, но для Антона не существовало сего промежутка времени. Он вздохнул, наверное, уже в сотый раз, представляя ту стародавнюю сцену... Но сегодня сердце его неожиданно заколотилось с невероятной силой, и обер Чащин почувствовал, что бледнеет, хотя соответственно с должностью ему не полагалось этого демонстрировать открыто. Кровь буквально отхлынула от лица, а кончики пальцев похолодели, как будто их опустили в лед.

 Причин неожиданного приступа Антон не знал, да и не стал о них размышлять, потому как грудь отпустило так же быстро, как и сжало... А вот жар с силой еще большей, чем прежде, разлился по всему телу. Антон некоторое время не в состоянии был сдвинуться с места.

 Две девушки, изящно и легко одетыве в простые платья "колокольчиком" из цветастого ситца, как в самые жаркие дни июля, обмахивались соломенными шляпками, спасаясь от жары, которую сейчас вновь ощутил и Антон. Они обратили внимание на его состояние и сделали правильный вывод, – выпившим Антон явно не выглядел, хотя его откровенно «штормило», отчего он даже судорожно схватился за молодой каштан – подошли к нему, внимательно глядя в глаза, поинтересовались:

 – Вам плохо из-за жары? Вызвать скорую?

 Обер Чащин покачал головой, улыбнулся из последних сил и ответил:

 – Мне просто замечательно. Это все Медный Всадник. Навевает какие-то странные ощущения и образы. Я каждый вечер прогуливаюсь по набережной, но последние дни мне кажется, что, при одном только виде Петра, буквально каменею. – Он сказал это серьезно, но тут же постарался «разрядить» напряженную обстановку, поэтому улыбнулся девушкам. – Я в полном порядке, друженицы. Почти... в полном.

 Они не сразу, но все же улыбнулись в ответ, видимо, посчитав, что таким образом выразят ему свою поддержку, и, о чем-то щебеча, неторопливо направились к воде. Антон не сомневался: девушки не торопятся уходить по одной простой причине – они все еще «приглядывают» за ним.

«Я и раньше слышала про магические свойства памятника Петра Первого, но наглядно убедилась впервые...» – произнесла одна из них, блондинка (или просто более сильно воспринимавшая солнце шатенка?), намеренно тихо, почти шепотом, чтобы не слышал Антон, да и стояла в пол-оборота, но он все равно отчетливо разобрал ее слова. Буквы, как будто их разогрела дневная жара, отделялись от слов и самостоятельно «плыли» к нему, слегка грассируя буквами в такт ее «разлетающимся» губам. Антон был не состоянии объяснить, что значат «грассирующие» буквы, но не сомневался в своей правоте.

 «Она действительно так говорит, или мне все это кажется?», – подумал обер Чащин, а блондинка в ответное мгновение повернулась, посмотрела на него чуть округлившимися и очень выразительно-напряженными глазами. Можно было подумать, что она затылком прочитала его мысли. Девушка более, чем активно, подхватила подругу за локоть и потащила ближе к воде и прохладе.

 Девушки были явно не простыми! Во всяком случаем даром расширять сознание и видеть параллельные и альтернативные реальности  – пусть на какое-то краткое мгновение, - более светленькая явно умела.

Но никакого криминала в этом не было. ─ Во-первых, декларированная официально  «свобода магических практик». Во-вторых, активно девушки и не производили никаких магических актов с целью получения личной выгоды или перепродажи за рубеж, в третьих же....  .

В-третьих,  –  невесело улыбнулся Антон – а кто сейчас в их Державе вообще «нормальный»?  ─ С того рокового года, как его собственный Учитель, заменявший маленькому Антошке отца. Начал раздаривать амулеты и прогрессивным революционерам, исключяа лишь экстремистки настроенных, и упёртым монархистам, кроме каких-то живущих в мире антимагических фантазий утырков, мечтавших о восстановлении добровольно отрёкшегося Николашки?

Невольно вспомнились стихи Бальмонта, которые учителя тайком читали малышне на внеклассных чтениях в лицее:

         Наш Царь — Мукден, наш Царь — Цусима,

           Наш Царь — кровавое пятно,

           Зловонье пороха и дыма,

           В котором разуму — темно.

           Он трус, он чувствует с запинкой,

           Но будет, час расплаты ждёт.

           Кто начал царствовать — Ходынкой,

           Тот кончит — встав на эшафот.

─ Те самые строки, на которые не так давно седоватый мэтр и залуженный генерал, ныне занимающий ответственный пост в одной из заморских Российских территорий,  Николай Гумилев ответил едкой, не в своем стиле восхваления кружев и кирас, остроумной эпиграммой:

       Наш царь – был царскосельский снайпер,

       Ворон без счета положил,

       И зря ему колдун по найму,

       Князь Унегрен, наворожил

       Здоровье сына и победы,

       Он всё прос..пал без лишних мук

      В вагоне поезда обедном

      Царь стал – о подкаблучник бледный! -

   – не царь, ─ «усталый Ухо-Жук!»

Конечно, за «колдуна по найму» лично Антону хотелось бы ветерана -  "того"! Если не прислонить к стене где-нибудь в зловещих подвалах Бернгардовки, то магически  и творчески дезактивировать.. Но сторону генерала улан и Директора Мадагаскара российского крепко держали фракция монархистов, и, как ни странно, костоломная команда Семёна Михайловича Буденного.

Да и повода официального не было: увы, князь Григорий никаких гражданских прав и официального статуса в Державе не имел. Да и прочти он эту эпиграмму – подозревал Антон с легкой обидой – только расхохотался бы над таким определением его службы Родине и Государям!

А обида в Антоне была, – до проклятого семнадцатого года, он, этакий романтичный шкет-подросток, надеялся так и остаться единственным учеником великого мага. Возможно, даже превзойти – Капли его любили, прочие магические сущности сами тянулись к нему. Но обожаемый учитель не только с потрясающей беззаботностью разбазарил все талисманы – добрая половина которых в антошкиных штанах была найдена, хоть как  ─ он того по младости и не помнил ! Нет, Григорий Филлипович еще и подсказал ─ как-то одновременно и наркомам и кочующим с «белыми» и «зелеными» армиями министрам, - в каких местах можно приобщиться к дикой магии.

Эх..

Но своего Григорий Филлипович тогда добился – на смене идеи урвать поболее благ от социальной смуты (а те блага когда ещё?) , пришла «новинка», за которую все враждующие стороны и жадненько ухватились: получить блага, силу магов, прямо сейчас! Характерно, что самые жадные – Троцкий, Шкуро, Корнилов, Петлюра, да и гость Разлива – тот самый, чьи пятки видны из шалаша на знаменитом полотне Репина «Ленин в Финской губернии в июне 1917 года». – Все они кончили примерно так же, как ставший легендой после смерти австриец Алоиз Вайссшмидт. Только мелкий пепел – от большинства и «прощального подарка друга» в виде капли ─ к негодованию друзей ─ не осталось!

 А вот более острожные, – тот же «старик Крупский», Михаил Николаевич (которому, подозревал Чащин, князь Унегрен вручил не одну Каплю)  Юденич, Фрунзе, Усатый Шеф, даже тупой, но хитрый крестьянской смекалкой товарищ Дыбенко – те да, те стали магами силы изрядной, потому и пришлось отменять ежегодные явления смешного в своей слабости деда Мороза. Хотя Усатый поворожил – и сиротинка-Снегурочка радует опять детвору вот уж пятый год.

Вроде, отдышался, полегчало?

Антон постоял, держась за каштан, еще минут пять, пока не почувствовал, что кровь несколько раз прогнала сквозь мозг вместе с кислородом правильные мысли, а сознание и ясность бытия окончательно вернулись... Тогда-то он и решил помахать им вслед. Его действие вызвало откровенно неадекватную реакцию девушек, потому что они бросились прочь почти бегом. Его машущей руки они видеть не могли. Очевидно, что само действие каким-то образом вызвало у них негативную реакцию; они как будто почувствовали, что он не машет им вслед, а отгоняет, как назойливых мух.

Антон лишь пожал плечами. Сейчас он полностью осознавал, кем является на самом деле, а только это для него имело значение, посмотрел на часы и спокойно расположился на скамейке под липой. Конечно, сообщив девушкам, что с ним все в порядке, он слукавил, поскольку все еще чувствовал себя непривычно паршиво. Вот и решил обер Чащин взять для себя «газетный тайм-аут»: достал из портфеля «Петроправду», «Штандарт-Курьер» и быстро просмотрел.

 Прежде он отдавал предпочтение «Желто-Красной газете», но последнюю, еще весной, объединили с «Петроправдой». «Желто-Красная газета» всегда была интереснее, точнее – разнообразнее, особенно раньше, года три-четыре назад, когда выходили и вечерние выпуски... Там можно было «нарыть» для работы массу интересных фактов, не всегда проверенных, но как раз из них-то он периодически и черпал исходную информацию для своей работы в «анэксе» – анти-экстрим отделе ЧКВД. «Желто-красную» газету оставили, как воскресное приложение к «Петроправде», но сама суть газеты изменилась, приобретя вместо правдивого и злободневного – откровенно юмористической характер. Антон собирался даже позвонить в редакцию и задать вопрос, но, поразмышляв, не стал интересоваться, чем руководствовались учредители газеты, изменив прежним принципам издательской политики. Для себя он заключил, что сделано это намеренно; газету «попросили» прекратить пугать народ, который предпочтительно было, вместо этого, смешить. Тем не менее, и за строчками шуток Антон неизменно «видел и ощущал» очертания экстремальных безобразий, с которыми сам же впоследствии расправлялся.

           Сегодня вечером – кроме бредовой статьи «Столыпинцы против петрушинцев» – читать было просто нечего; у Антона сложилось впечатление, будто оба издания попросту перепечатали «выжимку» из номеров последних дней. Скорее всего, там теперь работали журналисты, у которых были схожие, с его собственными, воззрения. Поэтому они ощущали несомненную тревогу и ответственность, особенно накануне зыбких и неясных недель ближайшего будущего. Антон и сам чувствовал легко трепещущую тревожность пространства, которая, пусть и неспешно, но все же надвигалась на страну.  Страницы, посвященные международным событиям бьыли более насыщены фактами и горячими "утками" в "клубничке".  Другое дело, что сегодня вечером он не хотел загружать голову ненужной ему в предстоящие сутки информацией, -- все равно по службе необходимые новости доведут,  -- поэтому встал и пошел дальше по набережной, наперекор течению Невы, просматриавая газеты уже по диагонали.

Так – король Югославии предоставил автономию Хорватии, такой шаг ещё аукнется этой новой «лоскутной монархии» Ага, наконец, сообщили  наступлении на Халхин-Голе, о чем Антон знал уже пару дней не только по долгу службы. Но и потому, что к войскам был вызван один из сильнейших боевых магов того региона – Федор Унгерн-Штернберг. А вот о том, что в Москву зачем-то приехал Риббентроп, имевший в свите когда-то битого князем Григорием мага фон Штильмана, ему следовало узнавать не из газет. Видимо, друже Фраучи оберегал его от этакой новости, зная взрывной характер Антона.

А вот во Франции опять запрещают газеты, причем дружественные - "Сэ Суар" и "Юманите"

Мальком просмотрел спортивные новости: неожиданно, тбилисское «Динамо» гналось по пятам за «Спартаком», оба лидера оставили других претендентов далеко позади еще задолго до конца сезона. А обе питерские команды, «Электрик» и «Стальной мяч» (которую остряки называли порой «Сталь и Нец»), находились на грани вылета, ниже них были только одесситы.

«Вот потому и не люблю футбол, то ли дело хоккей, как там летает мяч по огромному полю!»  ─ скомкал Антон газету.

.           Антон был в состоянии практически всегда предугадывать ход событий, но никогда и ни с кем не делился своей способностью, стараясь лишний раз не «засветиться». Сами подумайте – о чем такого человека, как он, начнут расспрашивать соседи по квартире, да и все нормативные сослуживцы? Не иначе как, извините, о бабах. А соседки во дворе и друженицы на работе? Конечно же, о своих непутевых мужьях. Антон мог дать стопроцентно точный ответ на любой житейский вопрос; достаточно было оберу Чащину взять человека за руку и... ближайшие сутки жизни знакомца или незнакомца Антон мог досконально описать вплоть до минуты.

     Именно из-за этого он, с определенных пор, запретил себе лезть в чужие дела, чтобы иметь возможность использовать свои способности только в рамках рабочей необходимости. Конечно же, о его ненормативном даре знал Генерал-Магистр Фраучи, но начальник ни разу не намекнул Антону на то, что догадывается о его более чем неординарных способностях. Обладая собственным недюжинным экстремальным потенциалом, он не мог не быть в курсе того, на что способен Антон. Генерал-Магистр, или Командор, мог незаметно «прощупать» обера Чащина; или сделать выводы, отталкиваясь от анализа ответных фраз Антона на самые безобидные вопросы. Фраучи ничего не стоило проделать это во время самого простого разговора.

         Антон Чащин знал одно – никогда бы он не стал обером Пятого спецотдела ЧКВД, то бишь «анэкса», не будь в нем заложена редкая экстремальная способность, которую, как бы невзначай, «использует» на благо России Артур Христианович. Да и пусть себе использует; для Антона работа воистину стояла в жизни на первом месте, и он за дело своё готов был голову положить. «Уу-хх!» – глубоко вздохнул он, чувствуя, что совершенно некстати мысленно раззадорил себя. «Надо успокоиться и прийти в норму, ведь впереди, скорее всего, бессонная ночь».

Воспользовавшись Фраутодикой, иначе говоря – «методикой Фраучи», которая ему неизменно помогала, он, оказавшись неподалеку от стрелки Васильевского острова, спокойно свернул направо, чувствуя внутри себя теплую приятную мелодичность и уверенность. Антон пересек Февральский мост и спустился к Николаевской площади. Затем неспешно прошел по ней мимо Александровской колонны, пьедестал которой наверху был обращен к Зимнему дворцу. Антон давно мечтал вблизи, а не на фотографиях, увидеть то, что знал о колонне: и Всевидящее Око в круге дубового венка, и лавровые гирлянды, которые держат в руках двуглавые нимфы, и крылатые фигуры, держащие табличку с благодарственной надписью в адрес Александру I, а еще фигуры двух витязей в доспехах, олицетворяющих реки Вислу и Неман...

Антон, впервые оказавшись в Петербурге в восемнадцатом году, мгновенно влюбился в город, поэтому старался запоминать любые факты, касающиеся и истории, и архитектуры, и политики, и искусства Петербурга. Что, очень часто, помогало ему в работе.

           Гулять по Николаевской площади было неизменно приятно, особенно теперь, поскольку движение было закрыто года три назад после того, как в пролетку с женихом и невестой на полной скорости врезался нетрезвый автомобилист. Теперь все автомобили и экипажи оставляли на парковках, а на площадь молодожены приходили пешком, чтобы сфотографироваться у Александровской колонны и бросить на счастье монетки в фонтан Венеры перед Адмиралтейством. Фонтан переименовали в честь богини любви потому, что серьезно пострадавшие при аварии жених с невестой не просто выжили, а смогли – в это никто сначала не мог поверить – впоследствии и тройню родить!

Всю же территорию в целом – от Поцелуева моста и до Медного Всадника – с чьей-то легкой руки стали в последнее время называть на старинный манер – Адмиралтейский луг. «Слава богу, – усмехался Антон, – травой хоть этот луг пока еще не засадили. – Иначе, в моих замшевых штиблетах, по нему было бы не пройти. А в форме и босиком – это как-то не смешно!».

Пять минут ходьбы за площадью вдоль Девичьего канала, затем еще, как обычно, пять минут дворами и… Антон оказался в кофейне «У Епифана». Практически каждый день он выпивал здесь пару чашек серо-коричневого нигерийского кофе и съедал двойную порцию пирогов, которые пек сам Епифан Ардынцев. С ним Антон был лично знаком; как-то наш обер, испытав полный кулинарный восторг, несмотря на все протесты официанток, зашел на кухню, чтобы поблагодарить хозяина кофейни за знатную еду.

           Сегодня же вечером он не стал сидеть ни на открытом воздухе, ни внутри кофейни, а взял полный термос кофе и три куска пирога с картошкой и грибами. Рассчитавшись и подхватив пакет со снедью, он увидел Епифана.

           – Не отдохнете на воздушке? – спросил друже Епифан.

           – Спасибо, но сегодня у меня еще очень много дел. Можно сказать – сейчас самая середина рабочего дня, – кисло усмехнулся Антон.

           – Что ж, если у вас сейчас обед, то приятного вам аппетита, – Епифан пожал протянутую Антоном руку, а затем левой ладонью прихлопнул свое же крепкое рукопожатие. – Работа того стоит, тем более, что сейчас мы все под вашей защитой. Совсем не хочется что-либо менять. Ведь только-только опять жить стали по-человечески. Так что вы уж потрудитесь на своем фронте, раз вам и ночами пахать приходится, а мы вас будем кормить от пуза.

           – Спасибо, – настроение у Антона явно улучшилось. – Только я думаю, что вы тоже ложитесь не рано, раз в одиннадцать закрываетесь. Да и встаете, наверное, с первыми петухами, чтобы навести здесь порядок и приготовить все к открытию в восемь утра.

   – Вы чертовски правы, – так же, как и Антон, чуть кисло усмехнувшись, согласился Епифан. – Сейчас еще и туристов полон город, поэтому встаю в четыре. Ну да ладно, зимой отоспимся в берлогах... Сейчас же  - лихо, друже! Чувствую я, что ночь предстоит кромешная, злая.... Ну да на то у нас, мирных торгашей, есть вы, люди государственные!  -- между словом, Епифан поднял свалившегося на пол грузчика, перенес в пустовавший кабинет - пусть проспится, коли дозы попутал.

______________________________________________________________________

1  - АХАЗСа – Академии Художеств, Архитектуры и Защитных Сооружений комплексный Университет в Петербурге, обустроенный щедротами Столыпина, Рябушинских-младших и И.В. Сталина.

(Из книги Зайцева «Искусство понимания примечаний». Изд. «БукИнХэм», 1948 г. стр. 47)