АУТОДАФЕ

Глава шестая

То как я прекратил наслаждаться своим телом, не помню. Помню, - оказался на руках Кристины, которая за что-то меня шлепала по заднице.

- Эй, ты, что ты себе позволяешь? – спросил я у неё, но это её не остановило.

- Вот тебе мерзавец за любовь к своему телу, вот тебе за то, что перестал любить меня, вот тебе паршивец за твою измену. Где шлялся, пока я Шушрика выгуливала?

- О чем ты детка? – не понял я.

- Ты еще меня деткой называешь? Скотина! На, посмотри на себя, так тебе и надо!

Кристина поднесла меня к зеркалу, и в отражении я увидел себя, точнее то, что от меня осталось. Я стал маленьким, размером с недокормленную кошку, при этом всё мои волосы остались на месте. Они, конечно, сжались, но поверьте мне, мой вид был не из лучших. По крайне мере, никто не мог заявить, вот посмотри на него, это самый удачливый парень. Такого бы обо мне не сказали даже люди, которые меня любят, даже Кристина.

- Ну и что теперь мне делать? – спросил я, и горькая слеза скатилась по лицу.

Я впал в депрессию. Если раньше я считал себя уродом переростком, то теперь я стал считать себя уродом недоростком. Жизнь показалась мне такой бессмысленной, такой ужасной, что я завыл. Вы слышали, как голосят кошки, когда заботливый хозяин наступает на кончик хвоста? Если сами наступали, то представьте, что я заорал громче и жалостливей. Да и было из-за чего жалеть себя: маленький, волосатый уродец, которого держат вверх ногами перед зеркалом, не может вести себя иначе - он должен голосить. Вот и я голосил что было сил.

Кристина аккуратно посадила меня в ванную и ушла.

- Когда истерика закончится, позовешь меня, - произнесла она тоном, после которого чувствуешь себя полностью обязанным женщине.

Выть в одиночестве оказалось так себе удовольствием. Мне нужен был зритель, тот, кто поймет моё внутренне состояние, тот, кто сможет оценить всю степень моих моральных мучений. Тем более, когда я стал осматривать себя, - заметил, - мои достоинства уменьшились в пропорциях, но остались такими же большими. От этого ужаса я еще повыл немного, но громкость была уже не та.

- Кристина, забери меня отсюда, - плаксиво попросил я.

- Выть не будешь? Орать прекратил? И стонать прекрати - не всё так плохо, - заявила она, вынимая меня из ванной.

- Спасибо - ты настоящий друг, - отблагодарил я спасительницу, пытаясь подсмотреть под её блузку - детям же разрешается.

- Прекрати пялиться, ты не в том состоянии, - напомнила мне Кристина о моём уродстве.

Я злобно отвернулся, в отчаянии топнув ногой в воздухе. И напрасно. Оказывается Кристина не очень то крепко держала моё тельце, так что сильный рывок вырвал меня из её рук и я больно шлепнулся на пол.

- Какое свинство! – возмутился я, поднимаясь на ноги.

- Ты сам виноват, - отмежевалась Кристина, - вел бы себя нормально, не шлепнулся бы, а так вини только сам себя.

Конечно, есть определенные преимущества в том, что ты маленький, например, тебя могут таскать на руках, гладить, и относиться как к младенцу. Но когда ты не просто маленький ребенок, а маленький, да к тому же не бритый взрослый, все твои преимущества улетучиваются. Так, когда ты садишься поесть, и перед тобой возникает тарелка, в которой ты можешь утонуть, да еще тебе велят черпать из неё огромной ложкой, которую ты поднять не можешь, то жизнь медом не кажется. Любящая женщина, конечно, кормит с ложечки, но вытирать подбородок, не её обязанность. Да и потом, как объяснить ей, что после третей ложки ты уже сыт, и в тебя не поместится четвертая? А её рука уже двигается, наполненная капустными обрезками, от которых у тебя всё внутри скрючивается.

- Не буду, - упрямо отодвигал я рукой ложку.

- Ешь, не то маленьким останешься.

- Не хочу!

- Ешь - расти будешь!

Нет, ну до чего упрямая женщина! Конечно, я поддался её уговорам и в мою пасть вклинилась ложка с противными капустными вкусняшками, после которых противно срыгиваешь и пытаешься сползти с табуретки, чтобы показать окончание трапезы. А она тебе:

- Мужчина ты или не мужчина?

- Не знаю! – Гордо ответил я, и поковылял крабиком в спальню.

Там вскарабкался на кровать и горько разрыдался. Не просто скупая мужская слеза скатилась по щекам - потоки горькие брызнули из глаз. Честно говоря, слез было так много, что я испугался. Но что с сделаешь - остановиться я не мог. Естественно, Кристина увидела меня в этом состоянии и принялась успокаивать. Наверное, из-за моих крошечных размеров у неё начался приступ материнства и она стала меня убаюкивать, словно я стал младенцем.

В результате я уснул на её груди…, и мне это понравилось!

Проснулся от неестественной тишины. Тишина, после моих помоешных приключений стала пугать неизвестностью. И правильно я проснулся, так как напротив меня сидел настоящий цербер, то есть Садюга, - он стал больше меня. Он сочувствующе смотрел на меня, как бы сообщая - хана тебе пришла, хозяин, я в этом не виноват, это всё инстинкты. Ты же меня понимаешь? И даже если не понимаешь, я всё равно тебя сожру!

Я солидарен с Сервантесом, считавшим, что затравленный и прижатый к стене кот превращается в тигра. Я превратился в рычащего тигра. От страха я громко закричал. Что кричал не важно, но на мой крик пришла Кристина, и прогнала крысообразного ублюдка из спальни.

- Как ты могла оставить меня одного, он мог меня сожрать! – упрекнул я Кристину.

- Не мог…, а потом я сама его попросила подежурить в твоей комнате.

- Но я испугался! Да и смотрел он на меня, как на котлету.

- Ну всё, не капризничай, - нежно пропела Кристина и я оттаял.

- Тащи книгу, читать буду - авось всё измениться. - Я вспомнил былое мускульное величие, и из-за этого воспоминания чуть не подавился слюной.

- На авось и уши вянут. Читай лучше, не торопись - звуки произноси правильно. Постарайся прочитать вначале про себя, а потом вслух. Не то превратишься в мартышку, что потом с тобой делать? – Она ушла, а я смог подумать о справедливости её слов, тем более передо мной была моя рука, усыпанная волосами, как на передовой макаке резуса.

В руке лежала невесть откуда взявшаяся книга, открытая на первой странице. Отступать было некуда, - я стал читать. А вы бы не стали, если бы находились в моем положении?

В общем, после прочтения заветной фразы я вернул себя нормальный облик, вместе с нормальным состоянием своего полового аппарата. Мои мучения были позади, я решил расслабиться. Конечно, немного было жаль атлетическую фигуру, честно говоря, я до сих пор вспоминаю выпирающие наружу мускулы, но что сделано - то сделано. (Надеюсь, когда-нибудь вновь встретить эту фразу в книге, и тогда…)

Вошедшая в спальню Кристина поздравила с обретением нормального вида, и предложила выйти наружу - пройтись по улице. Её предложение мне понравилось, и мы отправились на улицу.

Вы знаете, как прекрасна ночная Москва осенью? Если знаете, то поймете меня. Если нет, то я вас не понимаю. Как можно проживать жизнь, не зная прелестей ночной осенней Москвы? Особенно в сентябре, когда холод еще не опаляет ваши внутренности, а жары нет и в помине, когда вас радует падшая листва, вы идете по ней, а она шелестит, заставляя вашу ногу пинать её.

Так брыкаясь и радуясь жизни, мы прошли с километр. Воздух наполнился запахом падшей листвы, сыростью, смешанной с теплом дня, и еще запахом сгорающей в кострах  листвы. Этот запах навеял на меня меланхолические воспоминания о моём детстве, о начале учебного года, о первом моём походе в школу, где было огромное количество запахов, которые перебивались, этим неповторимым запахом горящей листвы. Я стал вспоминать свою первую учительницу, Ингу Павловну, которая выделяла меня, как мне кажется, как самого щуплого, и маленького ученика, так же как и когда-то моего отца, но в старших классах, и не за щуплость, а за какой-то неповторимый дух бунтаря, и насмешника. Помню, как она учила нас: писать, читать, вкладывая в нас свою любовь и терпение. Помню и первый эксцесс, произошедший между мной, моим дедом, Ингой Павловной и моим портфелем. Был последний урок, но я не досидел до конца, так как мне потребовалось выйти в туалет. Прозвенел звонок и мой ранец, отнесли в группу продленного дня. За мной пришел дед, а я стою без своего ранца и мне так обидно. Мы пошли его искать, естественно в классе его не было, зашли в учительскую и привлекли к поискам Ингу Павловну. Помню, как  на её вопрос, где мой ранец, я впервые в жизни выматерился, сказав, что его спиздили, не понимая значения этого слова. Помню, как покраснел мой дед, ни разу в жизни не ругавшийся, ни то, что матом, но, даже не повышал голос. Помню, как нашли ранец, и всю дорогу домой дед молчал, а вечером, под напором бабушки, он выдал нашу тайну, и бабушка, рассвирепев, отшлепала меня по заднице, потом поставив на горох, в тамбуре между туалетом и коридором. Помню, как я жалобно поскуливал, как дед подошел ко мне и выторговал обещание, больше не говорить «эти» слова, значения которых долго были скрыты от меня, интеллигентностью семьи.

Помню, как, под запах горящей листвы, мы приехали в Тютюревку на похороны деда, и как в меня впихивали ложки черной икры, которую я впоследствии видеть не мог. Помню растерянные глаза бабушки, которая не знала, как жить дальше…

Все эти воспоминания нахлынули на меня, поражая отчетливостью воспроизведения событий, и всё благодаря горящим листьям, их запаху, смешанной с теплом и сыростью осеннего дня. Сыростью, в которую погружают умершие тела, прожившие короткие жизни, успевшие сделать за это время, много добра и еще больше зла. Сыростью, становящейся пухом воспоминаний.

Я рассказал об этих воспоминаниях Кристине, она обняла меня. Тогда, в тот момент между нами образовалось нечто новое, то, что нельзя объяснить словами. Что-то такое прекрасное, такое понятное, наверное, это было доверие. Но не обычное доверие между любящими людьми, а доверия-понимания друг друга, это ощущение было так прекрасно, что мне не хотелось с ним расставаться. Как считал Горький, человек должен вмещать в себя, по возможности, все, плюс - еще нечто. Мне повезло, я вместил в себя это нечто.

Что поделать с человеческой природой? Всему в человеческой жизни приходит конец, и плохому и хорошему, остаются только воспоминания, наполненные особенным смыслом, наверное, именно в этих воспоминаниях и кроется тайна человеческой жизни, её суть. Впрочем, причиной, по которой мы перестали обниматься, послужил обыкновенный милицейский патруль.

Тот же Горький, как-то заметил, чтобы человек на Руси ни делал, все равно его жалко, вот и меня спустя пять минут было жалко. Я отчего-то почувствовал себя виноватым за то, что им приходиться ездить по ночам, да и Кристина как-то загрустила. В результате мы вернулись домой.

На кухне я заварил чай и разлил его по чашкам.

- Я тут подумал, мир, в котором я живу - несовершенен, он как-то примитивно глуп и в то же время крайне злобен.

- А ты как хотел?

- Не знаю, наверное, чтобы он был добрее. Не знаю, но мне он кажется злым и безрассудным. Каждый человек по-своему рассудителен, а в массе своей дураки дураками.

- Это нормально, - успокоила Кристина. – По-другому и не было. Так было всегда.

- Ты думаешь? Ты думаешь, никогда иначе не было?

- Не было.

- Жаль. А как тебе кажется, станет иначе?

- Что иначе? Каждый станет идиотом, а в массе своей всё будет хорошо?

- Нет, не это. И массе и в частности.

- Ну ты загнул! Да разве такое может быть? Конечно нет, иначе все будут идеальными, и не перед кем будет преклоняться!

Ответ Кристины немного озадачил меня, по молодости я полагал, преклоняться надо перед Богом, а не перед людьми, но если задуматься…, только зачем?

В ту ночь я не стал задумываться, да и вообще тело устало, ему требовался отдых. Столько происшествий, в один день…

Утро следующего дня началось как обычно: за окном светило солнце, чирикали воробьи, настроение было паршивым. Паршивым настолько, что я взял книгу и прочитал очередную неведомую фразу. Не спрашивайте меня, зачем я это сделал – сделал и всё.

В результате этого деяния в меня вселился дух искательства справедливости. Как я это понял? А вы бы не поняли, если у вас появилось желание узнать, что делает ваша девушка, пока вы спите, и когда вы просыпаетесь, её нет рядом? Ни Кристины, ни Садюги в квартире не оказалось. Вначале я подумал - пошли гулять на улицу и, скорее всего так и было, но все-таки…

На улице их не оказалось, а я обошел весь двор!

Естественно предположить, что на самом деле мной овладело не правдоискательство, а банальная ревность, но это не так: если бы Кристина честно сказала мне, что у неё есть любовник, я бы спокойно спросил, кто он. (А черт, у неё был любовник. Я и был её любовником! В смысле другой я). Но она ничего не говорила о других мужчинах, и это состояние нельзя назвать ревностью.

Разозленный вошел в подъезд и заметил там две похабные надписи, которые еще больше разозлили меня. Ну, скажите, нормальный человек будет писать на стенах подъезда? Разве что он имеет психическое, да умственное состояние неандертальца, рисующего на стенах пещеры количество убитых мух и мамонтов. Мой подъезд, не место для подобных художеств, так что я стал стирать въевшиеся в краску надписи.

Особенных успехов не достиг, но кое-что мне все-таки удалось оттереть. Бросив бесполезное занятие, вернулся в квартиру. Кристины не было. Настроение ухудшилось до нельзя. Я ходил по квартире, пытаясь разобраться в причинах своего недовольства. И ладно бы, если бы я ходил на работу, где возникали конфликты с начальством, так и этого не было. Так уж получилось, - конфликтовать было не с кем, а настроение было отвратительным.

Не в силах удержаться, я снова вышел из дома. Куда направлялся, не спрашивайте, - я этого не знал. Меня заклинило, и естественно, расклиниться самостоятельно я не мог. Возможно, если бы Кристина была рядом, то она помогла бы мне выйти из этого психологического клинча, но её не было. Я шел по улице, нервно оглядывая прохожих, которых удивляло моё поведение: я постоянно дергался и оглядывался.

Вы, наверное, видели таких странных прохожих, они видны из далека. Все такие скукоженные, воротник поднят, глазки бегают не останавливаясь ни на чем, и постоянно оглядываются, как будто за ними следят. Наверняка видели. Вот таким же странным был и я.

Куда я шел? Была ли цель? Нет и нет. Я шел ради того чтобы идти. И надо же такому приключиться, я встретил своего школьного друга - Константина Тырченко, прозванного Тырчком. В школе нас связывала обоюдная ненависть к школьным правилам и условностям. Она нас сближала и заставляла держаться особняком от всех остальных учеников. Тырчок был другом что надо, в меру верным, в меру тормозом, в меру рубахой парнем. И, кстати, у него тоже была неадекватно большая голова на слаборазвитых плечах. В школе нас называли головастиками и этим всё сказано. От нас ожидали успехов в обучении и очень удивлялись, когда мы не отвечали на заданные вопросы, а то, что это было проявлением нашего протеста, никого не волновало. Знать то мы знали, но лучше бы мы были такими же как все - обыкновенными двоечниками и тупицами.

Костька радостно бросился в объятия, по своему обыкновению, засыпав вопросами, как я, что я, где я, почему я, откуда я, куда я и еще кучей разнообразного вопросительного хлама, ответом на который послужило рациональное - нормально.

- А я старичок на работу пристроился - курьером, работа не пыльная. Разнес, принес и спи спокойно. Никакого волнения, спешки и прочей ерунды. Ну а ты как, все на филолога учишься? – продолжил вопросительный натиск старый друг и верный товарищ, Костька.

- Нет, бросил. Точнее - то ли я бросил, то ли меня бросили, я в этом брат не разобрался. Некогда, - с ленцой ответил я, ожидая дальнейших вопросов.

- А что, никак делами занимаешься?

Справедливый вопрос и, разумеется я ответил, - безумно занят.

- И деньгу заколачиваешь?

- Пока нет - некогда, - простодушно ответил я, но этот ответ еще более раззадорил пытливый ум Тырчка.

- Ба, да так не бывает. Нынче брат, все кому некогда торгуют селедкой или бочками для селедки.

- А я нет.

- Ну так выкладывай, чем так занят что институт забросил и на роботу не пристроился?

Я не стал рассказывать Костьке об истинном занятии, сообщив, - временно ничем не занимаюсь.

- Я Тырчка решил взять кратковременный отпуск за свой счет, и вообще пора подумать о жизни как таковой приносящей радости. Жизнь дана ради прелестей и радостей, а не ради тупого зарабатывания денег.

- А хлеба насущные? Как их добывать собираешься?

- Да что ты всё о материи, я о душе беспокоюсь.

- Ну-ну. Как знаешь. А мне вот приходится вкалывать. Мать болеет, отец пьет, я единственная опора семейного благополучия.

- В армию забирают? – Этим вопросом я сильно интересовал, так как после того как меня вышвырнули из института, я лишился возможности отмазываться от армии. Добровольно принудительное р*****о страшило меня.

- Нет, пока не забирают, у меня справка, - действительно, справка у Тырчка была железная. В свое время он переболел какой-то болезнью, после которой в армию брали не сразу, да и если и брали, то в какие-нибудь музыкальные войска, где кормят горохом и луком, для усиления музыкальных способностей всего организма в целом.

- Везет, у меня справки нет.

Костька посмотрел на часы и сообщил, - ему надо донести корреспонденцию в какой-то офис на улице Сербала, там была собрана великолепная библиотека оккультных книг, часть из которых была индусского происхождения из загималайской области. Я решил составить ему компанию. По дороге мы обсуждали взрослые проблемы, я похвастался - рассказал о Кристине. Костька не поверил, и я пригласил его в гости. Раз не верит - я докажу!

Где-то в конце пути дорогу нам преградила желтая милицейская полоска ленты, сообщающая - проход закрыт.

- Но мне надо туда! – волновался Костька, показывая милиционеру кипу писем в сумке.

- Я ж тебе объясняю, нельзя - там совершено у******о, идут следственные мероприятия, - объяснил милиционер, отодвигая нас от ленты.

- А кого убили? – вмешался я в разговор.

Милиционер был одного с нами возраста, поэтому ему хотелось казаться старше, а, как известно, только количество информации определяет старшинство среди ровесников и еще желание казаться сильнее. В общем, поиграв на тщеславии, его удалось уговорить пропустить к месту происшествия.

- Да бабу какую-то и мужика. Мужик был крупным делягой - бандитом, а девушка симпатичная, жаль её, - поделился знанием милиционер.

- Слушай, я никогда не видел у******о, может быть, дашь возможность посмотреть, - жалобно проскулил я, смотря на паренька в форме как на отца основателя мирового правопорядка.

Видимо мой взгляд сразил его и он, подняв ленту, разрешил пройти посмотреть.

- Если что, говорите - вы из соседнего подъезда жильцы. Но лучше не попадаться, свидетелями опишут, - предупредил он, когда мы пролезли под лентой.

Шли осторожно, понимая величие момента. Не торопясь мы зашли в подворотню, где кипела бурная деятельность по описанию всех подробностей преступления. На нас никто не обращал внимания, так как все были заняты своими делами.

Тела убитых еще не накрыли, поэтому я смог рассмотреть их лица. Лучше бы я этого не делал.

Убитый мужчина вываливался из иномарки. Из его головы вытекала кровь и падая на землю смешивалась с пылью. Крови натекло много, очень много. Она затекала под переднее колесо, образуя лужу. От этого вида, меня чуть не стошнило.

Девушка лежала рядом с машиной, лицом вниз. Одета она была, как Кристина, в светлую юбочку, белоснежную блузку, казалось, она просто споткнулась и упала. В районе живота из-под неё вытекала тонкая струйка крови, и как бы обрамляла её тело. Контраст серого асфальта, белого одеяния и её крови удивлял своей нелепостью.

К девушке подошел майор милиции и перевернул её.

Черты лица, волосы, блузка, промелькнуло у меня в голове…, о боже - это Кристина!

От неожиданности и переизбытка чувств я упал в обморок. Глупо конечно, но что я мог с собой сделать? Наверное, ничего.

Очнулся из-за того, что кто-то подставил под нос ватку с нашатырем и от голоса моего второго я, который орал что есть мочи, чтобы я очнулся. Я бессмысленно вращал по сторонам глазами, не понимая, что происходит.

- Ну что, пришел в себя? – спросил лейтенант с ваткой.

- Кажется да, - слабо произнес я, пытаясь встать.

- Молодец. А что здесь делаешь? Живешь тут?

- Нет, не здесь. Там, - махнул я рукой в сторону своего дома.

- Так…. А что тут делал?

- Пришел посмотреть.

- Ну и как, насмотрелся?

- Я знаю девушку, - заявил я, и эта информация, заинтересовала милиционера.

- Откуда, хотя постой…, давай вставай и иди к вон той машине, - лейтенант указал в сторону уазика, в котором сидела женщина и записывала показания свидетелей.

Он помог мне встать, за что отдельное ему спасибо. Когда я оказался на ногах, попытался найти Костьку, но того нигде не было. Что я о нем подумал, лучше оставить за скобками повествования, в конце концов, что взять с него, убогий он был, есть и будет. Дурачок, одним словом.

Я подошел к уазику, женщина стала записывать мои показания. Я рассказал, как меня зовут, где живу, соврал, что продолжаю учиться в институте, и вполне правдоподобно обрисовал то как я оказался в этом месте. На вопрос, как звать убитую девушку, я ответил, но вот как её фамилия, сказал - не знаю.

- Ну как же так, имя знаете, а фамилию не знаете? Молодой человек, вспоминайте.

- Я не могу вспомнить то, чего не знаю, - совершенно уверенно заявил я.

- Ну а где вы с ней познакомились?

- Она пришла ко мне домой три дня назад, заявив, что она мой идеал. И все три дня жила у меня в квартире.

- И что, вы так запросто её пустили? – В глазах женщины промелькнуло сомнение в моей нормальности.

- Так и пустил. А что, это преступление?

- Разумеется, нет. Но все же…, - что все же она не договорила, так как мимо проходил капитан милиции, которого она позвала к нам и стала что-то шептать ему в ухо.

Он повернулся ко мне, внимательно посмотрел и что-то буркнул в ответ. На этом интервью было окончено, - меня отпустили домой.

Я шел как в тумане, мимо меня проносились машины, в которых я почему-то видел египетских фараонов. Витрины магазинов выглядели, как белые ложи, в которых хранились ноты музыкальных произведений, по-моему, каких-то мистерий. Несмотря на то, что музыку я плохо знаю, по этим нотам я определил, - в них записана древнеегипетская музыка. И как ни странно, меня это не удивляло, наоборот, эти мистерии помогали справиться с болью потери Кристины. И еще было такое ощущение, что вокруг меня происходит представление, которое больше похоже на некое посвящение: всё кружилось, всё сверкало. И все-таки я был скромным звеном этого торжества, всего лишь малой его частичкой, издающей слабые звуки, слышные только мне самому.

Я шел и думал о Кристине, мне было настолько больно, настолько без неё одиноко, что я готов был отдать ей свое тело, лишь бы она вернулась.