Весна раньше календаря

Глава XVIII

XVIII

Стол в столовой накрыли на восемь персон.

— Ты говорила, будет две подруги? — только уточнила мама, Софья Павловна.

— Трое, — коротко ответила Саша. — Ещё один хороший знакомый.

Мама, поджав губы, ничего, однако, не сказала.

Максим позвонил в дверь подъезда, когда Аня (очень скромная, даже робкая девочка) и Юля (хохотушка с украинскими корнями) уже раздевались в прихожей. Девушки провозились с одеждой дольше обычного, в чём Саша им немного помогла и таким образом успела быстро познакомить всех троих друг с другом. «Может быть, ему приглянётся та или другая?» — подумала она со слабой надеждой. Тогда бы удалось заглушить невольные укоры совести.

— Максим со второго курса, — пояснила она вполголоса, ловя недоумённые взгляды подруг. В пиджаке и свежей рубашке её десятиклассник действительно смахивал на второкурсника.

— Я Вас ни разу не видела в вузе, Максим! — поразилась Юля.

— А я там нечастый гость, — ответил тот спокойно. — Всё, знаете, соревнования. И всё такое прочее.

Юля пожала плечами. Аня понимающе и испуганно покивала. «Он хорошо говорит! — отметила про себя Саша. — И смотрится хорошо…»

Дмитрий Сергеевич появился спустя минуту, но в общей толчее его не сразу и заметили. В просторном холле Саша представляла гостей хозяевам, а хозяев гостям, и не забывала протокольно улыбаться, но ей и в самом деле стало весело.

— Митя, иди сюда! — приветливо помахала она ему рукой. — Это моя мама, Софья Павловна. (Мама, высокая крупнотелая седеющая блондинка, после развода с детьми не жила, жила своей жизнью, даже сошлась с новым мужчиной, немолодым, конечно. Её Дмитрий Сергеевич видел первый раз.) Олю тебе не представляю, вы знакомы. Мои друзья: Аня, Юля, Максим.

Всё пока шло хорошо и гладко, если не считать, что Софья Павловна уже бросила на Максима пару тревожных взглядов. Василий Аркадьевич предупредил бывшую жену о том, что именно намечается, и в свете будущего предложения от жениха юных друзей было, пожалуй, многовато.

Дмитрий Сергеевич сдержанно улыбнулся.

— Вы на каком факультете, Максим? — спросил он, чтобы показать, что не видит в присутствии «молодого друга» ничего ужасного, и тем самым продемонстрировать возвышенный и незлобивый характер.

— На сельскохозяйственном, — ответил десятиклассник с серьёзным лицом.

— Разве где-то есть такой? — уточнил Дмитрий Сергеевич, с неудовольствием чувствуя, что снова против воли соскальзывает в непонятную ему и неловкую ситуацию.

— Ну как же, агрономический, в Сельхозакадемии, — быстро нашлась Саша. — Мы по профкому знакомы, у нас практикуется обмен опытом…

Сашины подруги переглянулись, родители тоже.

— С Сельхозакадемией обмен опытом? — недоверчиво уточнил Василий Аркадьевич.

— Ну да, — пробормотала Саша, с трудом пытаясь не рассмеяться. — По профсоюзной части…

— Максим — это верный и надёжный товарищ, который не раз Сашу выручал в трудных ситуациях, — вкрадчиво сказала Изольда, приближаясь к Дмитрию Сергеевичу сзади и приобнимая его за плечи. Старшая сестра была по случаю торжества в великолепном платье и почти затмевала собой тоже нарядную именинницу. — И кроме того, друг детства. Он тоже учился в Первой гимназии, правда, в другом классе. (Максим на этом месте издал какой-то странный звук носом, с трудом удержавшись от того, чтобы не рассмеяться вслух.) Я ведь Вам рассказывала, Вы помните?

Дмитрий Сергеевич досадливо кашлянул. Изольда сдержала слово и поговорила с ним накануне. Этот разговор он до сих пор не мог осознать, восприняв его поначалу как нечто сюрреалистическое, как фантом, как шутку, как розыгрыш. Он даже заподозрил, что Изольда морочит ему голову с одному Богу и ей ведомыми целями, тем более что в течение всего разговора старшая сестра не стеснялась своей победительной женской привлекательности и будто звала к чему-то, будто приглашала… Но вот, фантом оказался явью, фантом стоял перед ними на двух ногах и сам с серьёзным видом потешался над ним, отмачивал свои шуточки про сельскохозяйственный факультет, который, Дмитрий Сергеевич был уверен, не существует в природе. У фантома был ёрш жестких волос на голове, лёгкая небритость, дерзкий взгляд и чётко очерченный подбородок.

Василий Аркадьевич поманил бывшую жену пальцем, и они на пару минут скрылись в его кабинете под каким-то пустяковым предлогом. (По левую руку от вошедшего в холл из прихожей располагались последовательно двери в комнату Изольды, в гостиную, в угловую комнату Саши; по правую руку — в ванную комнату и в кухню таких размеров, что её называли столовой, из которой уже можно было пройти в спальню; кабинет Василия Аркадьевича был между спальней и Сашиной комнаткой, выходя окном на торцовую стену дома, и тоже имел отдельную дверь в холл.)

— Ты можешь понять, чтó это значит? — спросил он, закрыв за ними дверь. — Ты помнишь в их школе хоть одного Максима?

— Одного помню, но это не он, я бы узнала…

— Из каких это трудных ситуаций он её выручал, хотел бы я знать!

— Послушай, Василий, она его просто дразнит, — предположила Софья Павловна. — Жениха, я имею в виду. Девочка обиделась на него за что-то и решила покрутить хвостом. Это так по-женски… но от Синички я не ожидала! — призналась она. — И в такой день! Так глупо…

— Твоей Синичке двадцать три года, — жёстко ответил отец. — Ты всё время глядела на неё как на маленькую девочку и всё проморгала, любуйся!

— А что ты кричишь на меня? — поразилась Софья Павловна. — Ты сам не проморгал? Это ты и проморгал!

— Я мужчина, я не обязан об этом думать! — вспылил главный режиссёр.

— Ты о-б-я-з-а-н был думать, обязан был обо всём думать и всё замечать, если девочки остались с тобой! Самовлюблённый кретин…

— Хорошо, — махнул рукой Василий Аркадьевич, скривившись. — Что мы, в самом деле: ссоримся в День рожденья дочери…

А гости меж тем переместились в столовую к накрытому столу, и Юля запустила публичное дарение подарков, подарив свой первым. Дошла очередь и до Максима, и он лаконичным жестом протянул Саше заводской диск с фильмом «Вам и не снилось».

Саша коротко и счастливо рассмеялась.

— Мне очень нравится, — честно сказала она. И решила поозоровать, добавив: — Я надеюсь, там не будет дополнительных материалов?

— Каких дополнительных материалов? — потерялся Максим.

— Ну как же: графических работ Никиты Михайловского, например…

— Фу, какую гадость Вы говорите, — буркнул Максим, а Саша, спрятав лицо в ладони, рассмеялась неудержимым, почти истерическим смехом. Аня и Юля вновь переглянулись: как это всё нужно было понимать?

Дмитрий Сергеевич, пожав плечами, вышел из столовой и направился в комнату своей невесты, просто для того, чтобы посидеть в одиночестве. Ему никак не нравилось происходящее. Едва он успел закрыться, как в дверь постучали, и царственная Изольда вплыла следом. Она была очень хороша сегодня, в своём вечернем платье с разрезом чуть более глубоким, чем прилично на семейном торжестве, с ниткой жемчуга на белой шее, с невидимым венцом торжествующей красоты на долгих и пышных вьющихся волосах.

— Вы позволите? — спросила она, уже войдя.

— Да, конечно, Изольда Васильевна. Правда, мы так бесцеремонно вломились в комнату именинницы…

— Вы вломились на правах жениха, а я на правах сестры, — возразила Изольда. — Я тоже присяду, Вы не против? Кроме того, именинница занята общением с друзьями, как Вы видели.

— Я видел.

— Дмитрий Сергеевич, а я ведь Вам говорила!

— А я, признаться, Вам не поверил. Я подумал… Бог весть что я подумал!

— Надеюсь, не слишком дурно обо мне? — лукаво глянула на него старшая сестра.

— Изольда Васильевна, этот разговор становится абсурдным, — Терехов ослабил узел галстука. Пот лил с него градом. — Не поймите меня дурно: я имел в виду… Я имею в виду идиотизм своего положения. Вы заметили, в каком я положении оказываюсь?

— Заметила, и сочувствую. Пойдёмте, Дмитрий Сергеевич, нас зовут к столу…

— У Вас гонгом сзывают к столу, в самом деле? — поразился Терехов.

— Да, только это маленький декоративный гонг. Его папе подарили по случаю премьеры «Грозы», и он им иногда балуется, как видите…

За столом были произнесены все приличествующие случаю тосты, и Василий Аркадьевич на некоторое время завладел общим вниманием, рассказывая театральные байки и потешая гостей: он любил и умел говорить на публику. Саша выпила шампанского, хотя вообще почти не пила, и шампанское слегка ударило ей в голову. Максим сидел рядом, по правую руку от неё, такой неожиданный здесь, сам по себе такой забавный, и это было чудесно, чудесно! Как она всё же хорошо придумала! Митя, е-ё Митя, её Геерт, тоже находился где-то неподалёку (Саша украдкой наблюдала и за ним), жаль его было ужасно, но… но, в конце концов, «Эффи Брист» так грустно заканчивается, зачем же спешить навстречу грусти? Ещё пока ничего не решено, ещё есть время, а сегодня не нужно печалиться, сегодня её День рождения!

С театральных случаев линия общего разговора свернула на новую премьеру, с неё — на политику, с неё, как это часто водится, — на понятие патриотизма в общем и судьбы России в частности.

— Нет, вы скажите, каким образом вы хотите удержать страну? — горячился Василий Аркадьевич. — Каким, если всё стало вверх дном? Голые девки пляшут бесовские пляски в главном храме России! Слышали Вы про этот случай, вчера, буквально вчера? Дмитрий Сергеевич, ты слышал, наверняка! Чтó педагогика говорит по этому поводу? Ты слышала, Соня? В промежутках между твоими любимыми сериалами ты уж поглядела выпуск новостей, наверное? Юля, Аня, вы слышали? Максим? Или вы аполитичны? Вам наплевать, что происходит в вашей стране и в какой стране вы будете жить, может быть? Э-э-э! От вас не добьёшься толку, от молодёжи! Дмитрий Сергеевич, как вот жить с этим?

— Нужно принять закон о защите чувств верующих, — осторожно предположил Терехов. — Мы, кстати, вместе с Вами могли бы в муниципалитете подумать об этом, инициировать обсуждение. Мы не можем отвечать за всю Россию, Василий Аркадьевич, мы должны трудиться на нашем поле, на том, за которое мы отвечаем, так я это понимаю.

— Браво, Митенька, браво! — воскликнул главный режиссёр. Ах, молодцом держался будущий тесть! И на их положение в обществе намекнул, и гражданские чувства явил. Уже сейчас уважаемый человек, и ещё далеко пойдёт…

— Ерунда, — почти одновременно с Тереховым отчётливо сказал Максим.

— Ерунда? — изумился Василий Аркадьевич, брови его картинно поползли вверх. — Вы в защиту панк-молебнов выступаете, молодой человек?

— Нет, не выступаю — ответил Максим невозмутимо. — Девки правда оху… то есть перешли границы, я хотел сказать. Мне не нравится название закона, который предложил Дмитрий Сергеевич. Можно мне пояснить, как я это понимаю?

— Извольте, юноша, извольте!

Максим положил вилку.

— Люди приходят в церковь и вместе определяют, что им делать, — начал он. — Устанавливают общие правила, потóм по ним живут. Сами по доброй воле решают, как молиться, кому молиться. То же, как в семье: двое решают, что будут жить друг с другом по любви. А дальше, представим себе, приходит третий и говорит: нет, ты его не люби, ты меня люби! Я знаю, как лучше, потому что я хороший. Здесь не чувства оскорблены, а просто обычное н*****е. Так ведь за н*****е статья есть, вот что. И эти девки так же: приходят в храм и кричат: мы будем по-своему молиться, ваша молитва неправильная, а наша правильная. Любите нас за то, что мы хорошие! Ну, и что это? Думаю, подобрать им надо статью, существующую, и впаять «двушечку» за хулиганство. А за оскорбление чувств я бы судить не стал. А то так полстраны засудим. По поводу будущей профессии именинницы в частности и литературы в целом: есть такой русский писатель, Лев Толстой. Про него ещё поговорка имеется: думаешь, ты Лев Толстой, а на деле… гм, ну, в, общем, замнём для ясности. У него есть роман «Анна Каренина». В нём герои, Костя Левин и Катя Щербатская. Костя ей в любви объяснился, а получил, пардон, болт с прицепом, оскорбился, соответственно, в лучших чувствах. Так Вам, Василий Аркадьевич и Дмитрий Сергеевич, если закон-то про оскорбление чувств примете, придётся Кате Щербатской штраф впаять, или там общественные работы. Толстой не одобрит.

Василий Аркадьевич нахмурился: этот дерзкий тон ему исключительно не понравился, хотя, положа руку на сердце, немало разумного этим юнцом было сказано, это приходилось признать.

— Браво, Максим, — насмешливо произнесла Изольда. — Анализ блестящий, и в патриотизме Вашем тоже нет сомнений. Но я предлагаю всё же уйти от темы патриотизма, потому что, признáемся себе честно, тема взрывоопасная, а зачем нам друг другу портить настроение? Что вы все думаете о современном кинематографе? Согласитесь, что из него ушла художественная составляющая? Я имею в виду настоящее искусство, а не коммерческое…

Разговор постепенно распался на отдельные ручейки.

Дмитрий Сергеевич сидел как на иголках. Он пытался принять решение, выбрать из двух зол меньшее и страдал от этого выбора. Если уж делать предложение, то стоило делать его сейчас, во время общего застолья. С вновь появившимися обстоятельствами, с этим чёртовым Фантомом, выскочившим как из-под земли, имени которого он сначала даже не запомнил (много чести!), да и сейчас хотел бы забыть, делать предложение было, конечно, постыдно и даже унизительно для чувства собственного достоинства. Кто знает: может быть, и рискованно? С другой стороны, н-е делать этого предложения после того, как всем домашним уже стало известно, что оно должно было сегодня состояться, смахивало на бегство от долга, да и сулило проблемы в дальнейшем. Мог после случиться неприятный разговор с Василием Аркадьевичем. А ещё ведь имелся и м-о-р-а-л-ь-н-ы-й долг по отношению к Саше, которой будто весеннее солнце ударило в голову (так ли это, впрочем, или в таком поведении есть непóнятая им интрига?, ведь поверить в то, что это действительно так, — невозможно!), но которая всё же оставалась

е-г-о Сашей, его драгоценной девочкой, его невестой и будущей женой, которую, возможно, только волевое, энергичное решение могло оградить от зловредного влияния весенних лучей. А в том, что это влияние было зловредным, Дмитрий Сергеевич не сомневался ни секунды: стоило только послушать этого молодого хама, этого безродного колхозника с его плебейскими манерами, безапелляционно взявшегося толковать то, что было явно не его ума дело, и называвшего Китти Щербатскую просто Катей (последнее отчего-то казалось особенно оскорбительным, будто на белоснежный подол Китти наступили унавоженным сапогом)! Да, именно так, и пора положить конец этому. Дмитрий Сергеевич наконец решился, встал и откашлялся, пытаясь привлечь к себе внимание.

— Мои друзья! — начал он прочувствованно, руки его подрагивали от беспокойного волнения. — В этот торжественный и радостный для нас день…

Максим склонился к Сашиному уху.

— Я хотел тебе показать одну забавную штуку, — произнёс он как бы лишь ей, но достаточно громко, — Только быстро, прямо сейчас. Пойдём! Извините нас! — весело крикнул он, выбираясь из-за стола и за руку увлекая именинницу. — Мы скоро вернёмся!

— Да, да! — задорно подтвердила Саша. — Совсем скоро!

Они выбежали на лестничную клетку, прикрыв за собой входную дверь, и расхохотались.

— Что ты мне хотел показать? — спросила девушка.

— Ничего: момент был опасный!

— Конечно, конечно, опасный! — Саша едва не взвизгнула от восторга. — Ах, Максим, какой ты умница!

— Это ничего, что я на «ты», Александра Васильевна? — деловито осведомился Максим. — А то подозрительно бы показалось…

— Какая я тебе Александра Васильевна! Я тебе Саша! Сегодня, по крайней мере…

Внимание оставшихся гостей меж тем было приковано к стоящему Дмитрию Сергеевичу, который чувствовал себя хуже некуда.

— Так за что Вы хотели поднять тост, Дмитрий Сергеевич? — раздался в тишине насмешливый голос Изольды. — Может быть, за то, что никогда не стóит спешить и что-то делать, не подумав?

— Да, — ответил Терехов коротко и горько. — Давайте выпьем за рассудительность и благоразумие.

Саша и Максим, довольные, раскрасневшиеся, вернулись к тому моменту, когда Изольда незаметно включила музыку и встала из-за стола.

— Я хочу танцевать и объявляю белый танец на правах сестры именинницы! — провозгласила она. — Дмитрий Сергеевич, помогите мне открыть двери в холл: там просторней!

Древнее, но вечно юное аргентинское танго взвихрилось в воздухе.

Siempre que te pregunto,

Que cuando como y donde,

Tu siempre me respondes:

Quizás, quizás, quizás . . .[1]

Василий Аркадьевич, уже слегка навеселе, подошёл к бывшей жене и отвесил ей церемонный поклон:

— Я Вас приглашаю, мадам!

— Ты перепутал, это белый танец. Кроме того, танго ты танцевать не умеешь. Но хорошо, чёрт с тобой…

— Не чертыхайся, Соня, тебе не идёт. Почему ты мной вечно недовольна? По-моему, нам нужно взять горничную.

— Ты с ума сошёл?

— Нет, я серьёзно. У нас пять комнат на троих, девочки одни не управляются в хозяйстве.

— Конечно, конечно. Опять же, кто-то должен согреть твоё старческое ложе… Бери, пожалуйста, если у тебя денег куры не клюют. Ты что, спрашиваешь у меня разрешения?

— Нет, просто делюсь с тобою мыслями.

— Ты лучше о женихе своей дочери подумай, остолоп! Погляди, он стоит как в воду опущенный!

— По-моему, — возразил Василий Аркадьевич, — он не стоит, а танцует с — как бишь эту хохлушечку зовут, Юля? — и очень весело проводит время.

Y asi pasan los dias,

Y yo desesperado

Y tú, tú contestando:

Quizás, quizás, quizás . . .[2]

Дмитрий Сергеевич действительно танцевал с Юлей, которая его пригласила, но время проводил отнюдь не весело.

— Я Вам очень сочувствую, Дмитрий Сергеевич! — жарко шептала Юля ему на ухо. — Очень! Саша просто сошла с ума. Я не узнаю́ её, честное слово. Любая была бы счастлива, любая! А она… Так нельзя себя вести, Вы согласны?

Юля и вправду так думала: Терехов ей очень нравился, а Саша вела себя сегодня в самом деле безумно, и хоть дерзко было говорить такие вещи декану факультета (очень симпатичному декану, между прочим!), но… если уж Сашенька ополоумела, то ей, Юле, разве нельзя попытать счастья? Синицына живёт — как сыр в масле катается, а ей, Юлечке, всё своим трудом приходится получать…

Эх, знала бы Юлечка, насколько Дмитрий Сергеевич был равнодушен к её прелестям!

Estas perdiendo el tiempo,

Pensando, pensando.

Por lo que mas tu quieras,

Hasta cuando, hasta cuando . . . [3]

Изольда пригласила на танец Максима и негромко допрашивала его:

— Кто ты такой и откуда взялся?

— Я? — Максим усмехнулся. — Я никто и звать меня никак.

— «Мы чужие на этом празднике жизни, Киса»?

— Именно. Завтра меня здесь уже не будет.

— А может быть, не стóит спешить?

— Какой смысл? У меня нет никаких шансов против этого Карамазова.

— Почему Карамазова?

— Потому что Митя.

— Да ты начитанный парнишка! Нет, ему далеко до Карамазова! Уж мне-то лучше знать…

— А что Вы ещё знаете?

— То, что многие люди были бы рады, если бы ты был побойчей.

— Я на этих многих людей клал с прибором.

— А если я тебе скажу, что Саша и сама была бы рада?

— Это о-н-а Вам сказала?

— Такое не говорят, но такое чувствуют. Уж её родной сестре ты можешь поверить? Хотя ладно. Решай сам, но не тяни резину…

Возвращаю тебе твоего кавалера! — громко объявила Изольда младшей сестре, которая, облокотившись на высокую спинку стула, весело наблюдала за танцующими парами из столовой через открытые двери. Саша кивнула, благодаря и вовсе не смутившись словом «кавалер». Поманила Максима рукой, и они быстро перебежали через холл в гостиную напротив, где для гостей были сервированы фрукты и где одиноко скучала в одном из кресел всеми забытая Аня. Впрочем, и они, найдя себе местечко на диване (Саша беспечно забралась на диван с ногами), Аню тоже позабыли, и той стало вдвойне грустно. Кавалеров на её долю здесь не осталось совсем. А ведь намекали, обещали! Нет в жизни справедливости. Хорошо хоть накормили…

— Зашибись у вас хоромы! — поразился Максим, оглядывая стены гостиной. — Сколько тут древних всяких штук, да и иконы, небось, дорогенные… В такой комнате ни чихнуть, ни… сами понимаете, мадмуазель. Как вы тут живёте вообще?

— Тебе совсем не обязательно прикидываться сельским дурачком и бедным родственником, — пробормотала Саша, с трудом удерживая улыбку.

— Та рази ж я прикидываюсь?

— Вот-вот, так — совсем не обязательно! Ты гораздо образованней, чем хочешь казаться, Максим! Да и хитрей, наверное… Я очень порадовалась тому, что ты, оказывается, прочитал «Анну Каренину».

— Ну, мы у себя не только лаптем щи хлебаем да по грядкам лазием…

— Ты нарочно назвал Китти Щербатскую просто Катей?

— Неаристократично, да? Нарочно — не нарочно, но она ведь русская женщина.

— Не совсем русская! — возразила Саша. — Она — общемировое достояние…

Максим вдруг расхохотался.

— Представь, — сказал он, ещё смеясь, — что приходит, значит, к Косте Левину комиссия такая из учёных перцев и говорит ему: Ваша жена, Константин Митрич — это общемировое достояние, так что извини-подвинься…

Так абсурдно, но отчего-то смешно это прозвучало, что Саша тоже рассмеялась, и даже Аня в своём кресле хмыкнула.

А танго меж тем медленно и печально пробиралось к своим последним нотам.

Y asi pasan los dias,

y yo desesperado,

Y tú, tú contestando:

Quizás, quizás, quizás . . .

— Если ты, пьяное животное, не собираешься поговорить с женихом твоей дочери как мужчина с мужчиной, — шепнула Софья Павловна бывшему мужу, — если тебе её счастье безразлично, я всё сделаю сама!

Отпустив его, она подошла к танцующей паре и, улыбаясь, постучала Терехова по плечу. Юля тут же ретировалась.

— Вы не смогли бы пройти со мной в кабинет? — попросила Софья Павловна, улыбаясь.

* * *

В кабинете бывшего мужа она сразу взяла быка за рога:

— Дмитрий Сергеевич, я взволнована! Мы ждали от Вас…

— Я тоже взволнован, Софья Павловна! И, как видите, я пытался! Но эта дикая эскапада меня полностью лишила энтузиазма… и желания! Да, и желания! Какую невероятную нечуткость нужно иметь, чтобы…

— Саша Ваша невеста, Дмитрий Сергеевич! — перебила женщина. — Вам и нужно было подумать о том, как держать её в узде!

Терехов огляделся и сел на стул, стоящий у письменного стола.

— Я не конюх, Софья Павловна, чтобы держать кого-то в узде, — ответил он устало. — И не этот… не студент сельскохозяйственного факультета.

— А Вы знаете, как дословно переводится «жених» с английского?

— Не знаю и знать не хочу, — возразил Терехов. — Я православный человек и русский патриот. Да, к вопросу о патриотизме! Этот юноша сегодня очень чётко обозначил некоторые вещи. Мне временами казалось, что он говорит обо мне. Двое любят друг друга, затем является некто третий и бесцеремонно заявляет: его не люби, люби меня, я хороший! А моя невеста послушно идёт за ним, как крыса за дудочкой крысолова. Что это такое, Софья Павловна: мóрок, наваждение, порча? Я не знаю. Я только знаю, что я сам не маг, не чародей и не фокусник. Я не отказываюсь от данных мной обещаний и от своего долга. Но пока здесь присутствует этот… агроном, я даже рта не раскрою. Потому что у меня есть своя гордость маленького человека и потому что это для меня унизительно, Вы не находите?

Софья Павловна скорбно покивала головой.

— Я Вас поняла, Дмитрий Сергеевич, — подвела она черту. — Посидите, пожалуйста, пока здесь…

Стремительно выйдя из комнаты и разыскав Юлю, которая что-то с аппетитом погрызала в столовой и попутно с набитым ртом что-то втолковывала сбежавшей от счастливой парочки Ане, Софья Павловна отозвала хохлушечку в сторонку.

— Юля! — начала она. — Надеюсь, тебе ничего объяснять не надо: ты и сама не дурочка, в конце концов. Нам как Сашиным родителям дорого её счастье, надеюсь, тебе тоже. И надо же, чтобы в такой день… В общем, прошу тебя как мать, заклинаю всем святым: сделай, пожалуйста, так, чтобы этот любитель колхозного Толстого исчез отсюда, и как можно быстрей! Что ты смотришь на меня глазами испуганной орлицы? Уведи его с собой, пообещай ему что-то, но только сделай что-нибудь! Не заставляй страдать людей!

Юля покивала. Пошепталась с Аней, и обе они, перебежав в гостиную, подобрались к Максиму.

— Максимочка, нам надо идти! — затараторила бойкая Юля. — Ты разве забыл?

— Серьёзно? — огорчилась Саша. — Вы уже уходите, девочки?

— Да, и Максиму тоже надо идти! — не унималась Юля. — Кто-то ведь должен нас проводить до общежития? Ты погляди, Саша: восьмой час!

— Тогда и я иду с вами! — решительно воскликнула именинница, вспрыгивая с места. — Давайте, девочки, давайте, одеваемся, шустренько! — девушка поспешила в прихожую, увлекая всю молодёжь за собой. — Где наши сапожки…

— Что ты делаешь? — шепнула Аня Юле. — Разве тебя об этом просили?

— Да разве я её могу удержать? — ответила Юля Ане тоже шёпотом. — Посмотри, какая она шальная!

— Папа, я ушла провожать девчонок! — крикнула Саша в полный голос, уже стоя на пороге. — Скоро вернусь!

Входная дверь хлопнула.  

[1] Я спрашиваю снова:

Когда? Друг другу — кто мы?

А ты лишь отвечаешь:

Быть может, может быть (исп., пер. авт.).

[2] Вот так и дни проходят,

Смотрю им вслед печально,

А ты лишь отвечаешь:

Быть может, может быть (исп., пер. авт.).

[3] А время ты теряешь,

Решая, решая.

Чего же ты желаешь?

Молчаньем терзаешь (исп., пер. авт.).